Френсис Шервуд - Книга сияния
— Брось, Эдвард, — мягко сказал Ди. — Не стоит так плохо к себе относиться.
— Но я хочу знать про это празднование дня рождения, — не уступал Келли. — Много ли там будет вина?
Это был деликатный вопрос.
— У гильдии виноделов, — ответил ему Йепп, — за всю жизнь не было столько работы.
— Да, и мы с Кеплером будем сидеть рядом с императорским столом, — добавил Браге.
— Как это славно, — задумчиво произнес Келли, припоминая о запасе опиума в самом углу лаборатории. Пароль был «Злата Прага». Сонная Прага. Сонная-сонная Прага.
— А как там бабочки? — спросил Кеплер.
— Лучше не бывает. — Келли единым духом осушил кружку.
— Да, — продолжал Йепп, — сперва, разумеется, процессия пойдет в собор святого Вита, и там состоится служба. А уж потом будут певцы и музыканты, акробаты, жонглеры, танцующие медведи. Настоящая вакханалия.
— Мы должны возвращаться к работе, — внезапно сказал Келли. — Негоже весь день здесь просиживать.
— До свидания, Карел, Йоханнес. До свидания, Тихо.
— Зачем все эти прощания? — спросил Браге. — Ведь мы вас завтра увидим.
— Еще только одно, — сказал Келли. — Как думаете, нас с Ди пригласят на празднование?
— Безусловно, — ответил ему Браге. — Все будут приглашены.
— На счет императора, — сказал Келли трактирщику.
И двое алхимиков, сложив руки за спиной, зашагали вверх по холму к лаборатории.
— Меня все время тревожит, — сказал Келли, — что у Браге отвалится этот его серебряный нос. Тогда вместо носа мы увидим дыру у него в физиономии.
— Кто бы говорил, мистер Уши Долой.
— Я, по крайней мере, могу спрятать свой стыд под волосами.
— А Браге ты что предлагаешь?
— Пусть носит паранджу. Как турчанки.
— А знаешь, это празднование… — негромко и вдумчиво заговорил Ди. — Это празднование дня рождения может предоставить нам славную возможность.
— Я думал о том же самом, Джон. Разве на его собственном дне рождения это не покажется вполне уместным? Он напьется и просто заснет. Ведь у него проблемы со сном, верно? Ну так он просто заснет и продолжит спать вечно. Какая жара сегодня, тебе не кажется, и дорога такая пыльная. Порой я страшно скучаю по нашей английской сырости.
28
Разговор за портьерами продолжался весь день, и главным болтуном там был дон Карлос, его покойный кузен. Порой императору казалось, будто он не идет, а плывет по-над землей или скользит по поверхности, словно на коньках. Рудольф никак не мог насытиться Анной Марией, и в то же самое время она до смерти ему надоела. Еврейская швея куда-то исчезла. Как же тогда его новое платье? Император должен был его получить. И ее он тоже должен был получить. Еще ему хотелось картину Тинторетто «Сусанна и старцы». Множество постелей Рудольфа казались ему неровными, как разбитая дорога, и шершавыми — у него от них болела спина. Спать он больше не мог. Порой императору хотелось, чтобы Вацлав взял дубинку и так его треснул, чтобы ему наконец удалось заснуть. Послы, нунции, крестьяне с прошениями, собрания совета, всякая ерунда. Петака, балованный зверь, на него дулся, а того проклятого оленя с золотыми рогами в Оленьем Рву видели проливающим стеклянные слезы. Сверх того, чертовы гости съезжались на его день рождения, как будто сорок девять лет на этой несчастной земле были поводом для праздника. Виллем Розенберг, императорский советник, который ничего не может посоветовать, отбыл на лето в Чески-Крумлов, во дворец у самой границы Австрии и Богемии, в то самое место, где его, Рудольфа, сын убил свою любовницу. Неужели для зачатия наследника Розенберг не смог выбрать места получше? Да и кто вообще рассылал приглашения на день рождения? Нет, это был не иначе как обширный заговор, чтобы опозорить его и дискредитировать, унизить и высмеять. А дальше они просто выдернут из-под него трон.
— Где голем? — гневно спросил император у раввина, который откликнулся на вызов ко двору.
— Йоселя нигде не могут найти, ваше величество, — ответил рабби Ливо, согбенный, весь в синяках и с повязкой на плече.
— А Майзель? — Все остальные придворные были на месте. Одетый в мятый, испачканный камзол, император принялся непрерывно перед ними расхаживать.
— Майзель мертв, ваше величество.
До ярцайта ему не смогут поставить надгробие, но в мыслях рабби каждый день навещал его могилу. «Майзель, дорогой друг, — мысленно говорил он, — как же мне вас не хватает».
— Мэр Майзель мертв? Мой банкир мертв? В таком случае кого-то следует послать в его дом, чтобы конфисковать его собственность в пользу короны, вытряхнуть все его денежные сундуки.
— У него осталась вдова, ваше величество, и другие члены семьи, — сказал раввин.
— Им должно быть стыдно. Вацлав, немедленно пошли несколько стражников в дом Майзеля. Пусть выпотрошат там все. А потом сразу назад.
— Ваше величество, если вы не против, нельзя ли мне ненадолго отлучиться? — взмолился Вацлав.
— Нет-нет, назад, сразу назад. — Император сел обратно на трон.
— Ваше величество… — Вацлав потоптался на месте, затем откашлялся. — Мне необходимо быть дома.
— Чушь! Тебе необходимо присутствовать при дворе!
Рудольф закинул ногу за ногу, затем опять поставил их ровно.
— Его сын болен, — сказал Киракос. «Чего ради я это ляпнул?» — тут же спросил он самого себя.
— Чей сын болен? Майзеля? Так или иначе, только не мой сын. У меня вообще нет сыновей, которые заслуживали бы упоминания.
— При всем моем уважении, — сказал раввин, — мне думается, что Майзель оставил все свое состояние своей семье.
— Пойми, Ливо, когда еврей умирает, все его добро возвращается государству. Мне то есть.
— Никогда о таком не слышал, ваше величество.
— Ну вот, теперь слышал, — император опять принялся расхаживать взад-вперед.
— У него сильный жар и кашель, — продолжал Вацлав.
— У кого? — Рудольф резко остановился.
— У моего сына Иржи, ваше величество.
— Итак, теперь, когда исчез голем, когда пропала малышка швея — ах, где она, любовь всей моей жизни? — когда погибли евреи, — что же теперь будет с секретом?
— Секрет у меня.
Прошлым вечером, когда рабби Ливо пригласили явиться ко двору, они с Перл разработали новый план.
Киракос огляделся. Вот они все здесь, совсем рядом. Вацлав, Румпф, Писторий, Кратон, Кеплер, Браге, Петака, Келли и Ди, несколько пажей, обычные стражники. Йепп не в счет. А Майзеля нет. Киракос никогда не заговаривал с Майзелем, он вообще его не любил. Не потому, что Майзель был евреем — ибо разве у мусульман и евреев не был один отец, Авраам? — а потому что он был человеком без очевидных слабостей. Теперь же Киракос по нему скучал. Император занимал у Майзеля без конца и никогда не возвращал. А теперь собирается снова его ограбить.
— Как ты один можешь владеть секретом? А если ты умрешь?
Если бы только его разум не пребывал в таком беспорядке! В этом вина придворных. Весь его двор являет собой ничто иное, как сборище неумех и никчемных болванов. Взять хоть Браге с его записями. К чему все сводится? Еще этот гном вечно ходит за ним по пятам. Кеплер влюблен в свой Марс. Хотел бы он, император, жить на Марсе? Разве это хоть как-то помогло бы ему в поиске вечности? Так чем этот самый Марс лучше плесневелой инжирины? Глядя на Келли и Ди, император знал, что они уже одной ногой в могиле. Как только он выпьет эликсир, эти двое отправятся в башню, а оттуда прямиком на плаху. От Пистория, его ханжи-исповедника, так и несет вероломством. Кратон, второй придворный лекарь — просто неуч. Хофнагель, Шпрангер, все художники, золотых дел мастера, Пуччи — неиссякаемый источник разочарования, а оркестр только пожирает его деньги. Его конюший, чтоб его черт побрал, вообще вряд ли когда-нибудь на коня садился. А Киракос только что сказал что-то в пользу Вацлава?
— Ваше величество?
— Тихо, Вацлав, я думаю.
Раввин в своей мантии и остроконечной шляпе сильно напоминал средневекового волшебника. «Я могу сделать вас бессмертным», — говорил он, и эти слова эхом отзывались в голове у императора. «Бес-смерт-ным, смерт-ным».
— Ваше величество, если позволите… — отчаянно взмолился Вацлав.
— Всем молчать! — Рудольф вскочил с трона и тут же плюхнулся обратно. — Значит, раввин, ты один расскажешь мне весь секрет?
Здесь, в собственном замке, он теряется — в помещениях, в собственных мыслях.
— Не совсем.
По правде говоря, раввин шел напролом, искал решение по ходу разговора. Перл сперва предложила, чтобы он не тратил зря слов, а потом сама же стала противоречить такому плану. «Говори, побольше говори, чем больше разговоров, тем труднее ему будет в них разобраться. Запутай его, Йегуда. Кому нравится признавать, особенно императору, да еще публично, что он ничего не понимает? Ведь это заденет его самолюбие».
