Геннадий Семенихин - Лунный вариант
— Большое, как я? — засмеялась Наташка.
— Нет, доча, — грустно улыбнулась и Лидия. — Гораздо большее, чем ты и я.
— Большое-пребольшое?
— Вот именно.
Наташка разочарованно отошла от окна и прищурила синие глазенки. Когда она бывала не в духе, дергала правую белую косичку. И сейчас она потеребила ее в задумчивости.
— Мама, а ты почему всегда краснеешь, когда дядя Алеша к нам приходит?
Лидия выключила утюг, уместила его в железном гнезде-подставке и укоризненно покачала головой:
— Это тебе так показалось, девочка.
— Показалось! — вскричала Наташка. — Зачем же ты говоришь неправду! Нет, ты всегда краснеешь, если он приходит. И сейчас покраснела… А я знаю, отчего это. Ты его любишь, мама! — выпалила она.
— Вот еще. Да откуда ты взяла? — совсем смешалась и нахмурилась мать.
— Нет, любишь, любишь, — упрямо повторила Наташка. — И я люблю дядю Алешу… А мне можно его папой называть?
Лидия собиралась рассердиться, но вдруг увидела, как быстро изменились глаза ребенка. Радость в них померкла, уступив место грусти и раздумью. Лидия схватила Наташку, прижала к груди.
— Эх ты, моя фантазерка! Ну как же ты так? Мы же не знаем еще с тобой, любит он тебя или нет.
— А я знаю. Меня он любит, — твердо сказала Наташа, — он мне сам об этом сказал. Вот… И что тебя любит — сказал.
Лидия погладила белую головку.
— Если бы все было так просто, девочка.
— Конечно просто… любит — и все.
— Когда он появится, мы об этом у него спросим, — не улыбаясь, сказала Лидия. — А теперь иди играй, доченька. Я тебе платье должна подшить. Уже ведь и первое сентября на носу.
Что-то в эту минуту, вероятно, произошло. Несколько машин, грузовых и легковых, промчались через городок к аэродрому, по лестнице пробежало, наверное, несколько человек сразу, потому что деревянные ступеньки застонали. Чьи-то голоса послышались за открытым окном. Привыкшая к частым учебным тревогам, без которых немыслима жизнь авиационного городка, Лидия сначала не обратила на весь этот шум внимания, но на третьем этаже отчетливо хлопнула дверь, и соседка с третьего крикнула со своей лестничной площадки соседке с первого:
— Ольга Константиновна, включайте поскорее радио. Это же невероятно!
Лидия вдруг побледнела и, чуть не натолкнувшись на Наташку, кинулась к белому прямоугольному динамику, задрожавшими руками схватила черный шнур.
— Тебе плохо, мамочка? — испуганно спросила Наташа.
— Что ты, что ты, девочка. Мне хорошо, мне очень хорошо, — шептала Лидия, не попадая вилкой в отверстия штепселя. Наконец ей удалось включить динамик. На нее, сразу же догадавшуюся, градом посыпались слова, повергающие в растерянность и радость. Их произносил диктор, чей голос многие годы был известен советским людям. Он сообщал им о гордых радостях и победах, случавшихся ежегодно в истории страны. Он был вдохновляющим и торжественным в таких случаях и становился скорбящим и гневным, если надо было извещать о чем-то грозном и горьком, как это было в суровом сорок первом году. Но всякий раз, если раздавались позывные и после долгой настораживающей паузы этот голос произносил первую, одинаковую во всех случаях фразу: «Внимание, внимание, работают все радиостанции Советского Союза», люди замирали в ожидании.
Лидия пропустила сейчас эту первую фразу: она включила динамик, когда далекий невидимый диктор уже прочитал первые фразы правительственного сообщения.
— …августа, в восемь часов утра по московскому времени, впервые в истории был выведен на орбиту пилотируемый космический корабль «Заря», совершающий полет к Луне. В заданной точке с координатами… — легкий шум помешал услышать Лидии цифры, — летчик-космонавт майор Алексей Павлович Горелов включил разгонную ракетную ступень и вышел на траекторию полета к Лyне. Как свидетельствуют телеметрические данные и доклады по радио, скорость и направление полета выдерживаются с предельной точностью. Космонавт Горелов успешно перенес перегрузки при выходе на орбиту и во время удаления по траектории от Земли. В двенадцать часов пятнадцать минут по московскому времени был проведен очередной сеанс радиосвязи с кораблем «Заря». Космонавт Горелов находился на расстоянии в шестьдесят пять тысяч километров от Земли. Первый полет к Луне успешно продолжается.
Опустившись на диван, Лидия подперла ладонями подбородок и не замечала катившихся по щекам слез. Наташка встревоженно прильнула к ней.
— Мама, зачем ты плачешь? Ведь это же хорошо. Это же к Луне наш спутник запустили. И с человеком.
Лидия отняла от пылающих щек похолодевшие ладони и внимательно посмотрела на дочь. Странными были ее глаза, большие, сияющие — заплаканные и счастливые в одно и то же время.
— Девочка, а ты знаешь, кто управляет этим спутником?
— Нет, мама… Какой-то космонавт. Майор.
— Глупенькая, да разве ты не расслышала, когда диктор назвал его имя и отчество? Это же наш дядя Алеша. Алексей Павлович Горелов.
— Ой! — воскликнула растерявшаяся Наташка. — А ты меня не обманываешь, мама? Это взаправду дядя Алеша летит к Лупе, и ему ни капелечки не страшно?
— Он же летчик-космонавт, девочка, и очень долго к этому готовился. А вот мне страшно… Очень, очень!
Она умолкла, а из белого маленького динамика снова донесся голос диктора и заполнил всю их маленькую квартиру:
— Передаем в записи первый сеанс радиосвязи с летчиком-космонавтом майором Алексеем Павловичем Гореловым…
38
«Заря» уходила к Луне по невидимой эллиптической траектории. Целая четверть пути от космодрома к окололунной орбите осталась уже за плечами Горелова, а он все еще никак не мог освоиться с новым состоянием. Мог ли он определить, что именно было самым трудным в первой части полета? Едва ли. И одиночество, и неприспособленность к невесомости, и сложная работа с оборудованием кабины настолько его захватили, что не было на первых порах времени разобраться в своих ощущениях и мыслях.
Когда по команде с Земли он снял шторки с бокового и нижнего обзорных люков, он увидел космос на стотысячекилометровой высоте и подумал, что выглядит он гораздо страшнее, чем Алексей предполагал, изучая по звездным картам, учебникам, фотоснимкам и кинофильмам свою будущую звездную дорогу. Он вспомнил, как один из его знакомых, находившихся на далеком от Москвы пункте слежения во время очередного орбитального полета, рассказывал о своих переговорах с космонавтом. «Спрашиваю его: Ну как дорожка? А он в ответ: Иду твердо. Можешь всем передать, пусть не беспокоятся». Может, на орбите в двести — четыреста километров от Земли и не возникало у этого космонавта большой тревоги, но Горелов так бы о себе не сказал. Заглянув в нижний и боковой иллюминаторы, он увидел яркую россыпь звезд и огромную черную пустоту космоса. Пока он был на земной орбите и шел по ней до точки вывода на траекторию, на освещенной стороне Земли видел с высоты трехсот километров и очертания материков, и голубые контуры океанов, большие города, и даже отдельные теплоходы, путешествующие по водной поверхности. И ему казалось, будто он проходит над Землей на сверхзвуковом истребителе в обычном тренировочном полете, только на более ощутимой высоте, чем летал он в дивизии у Кузьмы Петровича Ефимкова. Каждым нервом своим чувствовал он Землю, ее близость и греющее тепло.
Теперь оставшаяся далеко внизу Земля превратилась в голубой клубок, от которого разматывалась его длинная дорога к Луне. Глядя на этот клубок, он с нарастающей тревогой ощущал свою полную ничтожность перед Вселенной. «С кем же меня можно сравнить, если даже Земля кажется такой маленькой с этой высоты? Ну что я такое? Песчинка, затерявшаяся в черном бездонном космическом мраке?»
Когда выдался свободный час отдыха, Горелов с удовольствием размял замлевшие под привязными ремнями плечи и ноги. Обостренный его взгляд сквозь опущенный козырек гермошлема скользил по стенам пилотской кабины «Зари». Сколько сил и выдумки вложили Тимофей Тимофеевич, Станислав Леонидович и другие конструкторы, чтобы сделать ее уютной и удобной! Здесь все было под руками: и пилотажные приборы, и выпуклые глобусы Земли и Луны, и так называемый «взор», небольшой экран, постоянно показывающий часть удаляющейся Земли, над которой находится корабль, и счетчик, регистрирующий облучение внешней стороны корабля и пилотской кабины. На этот счетчик нельзя было переводить взгляд без глухой, далеко спрятанной тревоги: а что, если вдруг!..
Здесь все было сделано, чтобы летчик-космонавт Горелов чувствовал себя человеком двадцатого века, царем природы. Но царем природы он ощущал себя на Земле, заставляя работать сложные вычислительные установки, изучая высшую математику и астрофизику, пилотируя реактивный истребитель или совершая поездку на «Волге». Здесь же бездонная мгла давила на него со всех сторон, напоминая каждую секунду, что он всего лишь бесконечно малая частица, передвигающаяся по загадочному, веками существующему звездному полю. «Дон-дон» — звучали все время в ушах ровные непонятные звуки, рождавшиеся и умиравшие с одинаковыми интервалами. Алексей закрыл глаза и почувствовал сразу, что веки его, сухие и горячие, наливаются тяжестью. Шло время, свободное от наблюдений и работы с оборудованием кабины. Чтобы уйти от реальной действительности и хотя бы немного забыть огромный глубинный космос, эту черную бездну, озаряемую иногда яркими солнечными вспышками, слепящими, как автогенное зарево, он вспоминал день отлета и перебирал заново те торжественные минуты. Знойное поле космодрома, пусковые вышки над степью и крышами светлых зданий из стекла и бетона — какую милую картину составляло все это! С этих пусковых вышек уходили в космос все его предшественники. Были они разведчиками для него, точно так же, как и он был сейчас разведчиком на этой бесконечной звездной дороге для тех будущих космонавтов, которых и в отряде-то сейчас, возможно, нет, но которые придут и полетят гораздо дальше его. «Дон-дон» — стучало в ушах под оболочкой гермошлема. А там, на Земле, было тридцать пять по Цельсию и в маленьком срубленном из дерева, теперь опустевшем домике терпко пахло цветами, полученными им в то утро. Ночь перед стартом он проспал с завидным спокойствием, и утром его разбудил не будильник, а голоса друзей.
