Дэвид Вонг - В финале Джон умрет
Из леса донеслись звуки стрельбы. Из леса донесся визг животного. Из леса снова донеслись звуки стрельбы. Затем снова вой, новые выстрелы — десятки выстрелов, сливавшиеся друг с другом. Огонь очередями. Визг.
На секунду воцарилась тишина, и Джон увидел какую–то фигуру, бегущую из леса к грузовику. Человек прыгнул в кузов, вытащил два маленьких контейнера размером с коробки для завтрака и бросился обратно в лес. Снова завопило животное. Выстрелы. Снова вопли. Снова выстрелы. Потом из леса раздался низкий, звериный стон. Стрельба стихла. Джон включил задний ход и приготовился проехать мимо грузовика, пока не вернулись эти люди, но он опоздал — тот самый человек уже бежал обратно. Он нес маленькие контейнеры, которые, похоже, стали легче. Человек снова нырнул в грузовик, вытащил две новые коробочки и вернулся в лес. Стрельба возобновилась; за ней последовали вопли обезьяны–краба.
Это продолжалось часа полтора, и наконец шум стих. Люди вышли из леса, сели в грузовик и поехали. Джон последовал за ними. Они миновали поворот, который вел к заводу по производству очистителя — вероятно, на парковку для сотрудников. Джон увидел, что вход перекрыт воротами из проволочной сетки. В фильме в жанре экшен, подумал Джон, он протаранил бы ворота. Однако это был не реквизит, а его собственная машина, и мой друг рассчитывал утром поехать на ней на работу. Кроме того, за ремонт пробитого радиатора ему пришлось бы отдать недельный заработок.
Но, что более важно, грузовик, за которым следовал Джон, не свернул, а моему другу очень хотелось узнать, куда направляются эти люди. Он держал дистанцию, ориентируясь по следам шин. Следы шли по главной подъездной дороге индустриальной зоны и через двухполосное шоссе, которое пересекало эту дорогу. Дальше грузовик поехал по белому полотну, где должны были построить автостоянку, и оказался у обратной стороны восточного крыла подковообразного торгового центра.
Джон подождал немного — столько, чтобы люди в грузовике успели выйти и отправиться по своим делам. Затем осторожно объехал здание — так, чтобы видеть грузовик, припаркованный у пандуса, и заколоченный вход в помещение, которое должно было бы стать универмагом. Какое–то время Джон сидел в засаде, но ничего не увидел. Затем, потеряв терпение, он, совершенно безоружный, без фонарика, вопреки инстинктам самосохранения протопал к входу и зашел в здание как к себе домой.
В торговом центре, похожем на пещеру, стоял зверский холод, словно в морозильнике. Из дыры, пробитой в стеклянной крыше год назад, струился лунный свет. На полу под дырой лежал слой снега. По краю снежного покрова, похожего на слой муки, вели следы — пять–шесть отпечатков, за которыми начинался длинный занос. Джон решил, что здесь кто–то поскользнулся и упал. Мой друг не повторил этой ошибки, обогнул заснеженный участок и пошел по следам. Они привели Джона к металлической двери с табличкой «ТЕХОБСЛУЖИВАНИЕ», и он задумался о том, является ли техобслуживание данного здания самой легкой или самой тяжелой работой в мире. Дверь была заперта, но Джон утверждает, что сумел взломать замок. Никогда не знал, что мой друг умеет вскрывать замки, но я и не утверждаю, что мне известны все его секреты. А может, дверь просто не заперли.
Короче, Джон говорит, что взломал замок и обнаружил маленькую грязную комнатку без окон, полную паутины и каких–то темных, разбегающихся во все стороны теней. В комнатке не было ни единого выхода. Мой друг зажег зажигалку и убедился в этом: никаких дверей, люков и тоннелей. Следы вели в комнату и обрывались, как и в доме Эми. Джон собрался уходить, но краем глаза заметил какой–то проход и почувствовал себя полным идиотом: как можно не заметить дверной проем в самом центре стены? Мой друг повернулся к проему и снова увидел перед собой сплошную стену.
Джон снова повернулся и еще раз увидел размытый силуэт большой двери. Это походило на оптический обман — дверь была, но ее там не было. Джон подошел к стене и стал шарить по ней в теплом свете газовой зажигалки, пытаясь найти рычаг, шов, спрятанные дверные петли или что–то в атом роде. Через несколько минут он решил, что это просто сплошная стена, посмотрел на часы…
5:06.
…и понял, что меньше чем через полчаса ему нужно быть на стройплощадке. С тем он и ушел — справедливо предполагая, что еще вернется в торговый центр.
5:18.
Я то включал, то выключал двигатель, чтобы пользоваться «печкой» и при этом не отравиться угарным газом — говорят, что такое бывает, если машина слишком долго стоит с включенным двигателем. А в моей–то и при нормальных условиях иногда попахивает тухлыми яйцами. Мне всегда казалось, что это какая–то проблема с выхлопной трубой, и поэтому от запаха не спасет даже генеральная уборка. Правда, на практике я эту теорию не проверял.
Волосы Эми пахли клубникой. Девушка прислонилась ко мне, положив ноги на подлокотник пассажирской двери и направив ствол пистолета в сторону бардачка. Ветровое стекло полностью побелело, словно кто–то накинул на машину простыню. Во второй раз за эту ночь у меня возникло ощущение невесомости, странное чувство — будто мы последние люди на Земле.
— Можно задать тебе вопрос? — спросил я.
— Не–а.
— Как ты очутилась в «Пайн–Вью»? Ты ведь, в общем, нормальная. Я, как налогоплательщик, имею право знать, почему тебя туда отправили.
— Я попала в аварию, несколько месяцев не ходила в школу, а когда вернулась, у меня возникла куча проблем. Мне прописали антидепрессанты и тому подобное. Веллбутрин. А потом я укусила учителя, и меня отправили к психам.
— Ты укусила учителя?!
— Ну да, — вздохнула она. — Однажды мы — мама, папа и я — поехали покупать мне одежду для школы. Мне было четырнадцать, я только перешла в старшие классы. Я заснула на заднем сиденье, а когда проснулась, то почувствовала, что меня как будто кто–то трясет. Потом меня перевернуло вверх ногами и прижало к мостовой. Повсюду стекло и кровь. Папу выбросило из машины, и он умер на месте, в двух футах от меня. Его лицо просто… стало похоже на резиновую маску. Совершенно… пустое. Мама кричала от боли — ей придавило ноги капотом. Я, в общем, не пострадала, но мне перекрутило спину, ноги онемели, а рука оказалась поддверью. Я лежала и уговаривала маму успокоиться, говорила, что скоро нам помогут. Мы пробыли там целую вечность. И я ведь слышала, как мимо проезжают автомобили, и думала: «Почему же они не останавливаются? Казалось бы, кто–то…»
Эми замолчала и отвернулась к окну.
— Меня вытащили, и я увидела, что моя кисть, в общем, превратилась в гамбургер. Из нее торчали сухожилия и все прочее — отвратительное зрелище. Она едва держалась — типа, висела на тоненькой полоске кожи и раскачивалась взад–вперед. Мама умерла в больнице. Джон, конечно, не пострадал, ведь он остался дома. Он чуть с ума не сошел, словно это все его вина. Кисть прооперировали, пришили обратно. Потом мне сделали операцию на спине — в том месте, где треснул позвонок. Вот сюда… — Эми завела руку за спину и указала на точку между лопаток—…. вставили металлический штырь. От этого я стала на полдюйма выше. Странно, правда? Было очень больно, и поэтому врачи время от времени укладывали меня в растягивающее устройство — чтобы, типа, растянуть, уменьшить давление на позвоночник. Ас рукой возникли большие проблемы. Несколько лет все было ничего, но потом, в старших классах, я утратила чувствительность в этих двух пальцах…
Эми сделала жуткий жест — подняла обрубок руки и показала на то место, где когда–то были безымянный палец и мизинец.
— И тогда мне сделали еще одну операцию. А потом еще одну. Боль была просто невероятная. Из–за этого и из–за спины я каждые четыре часа пила болеутоляющее — и от него меня все время тошнило. Врачи снизили дозу, но ее не хватало, и последние два часа я считала минуты до новой таблетки. Мне, типа, приходилось выбирать между болью и тошнотой.
Антидепрессанты. При одной мысли о том, что у этой девочки была депрессия, мне захотелось зашвырнуть эту планету на Солнце. Ну, то есть захотелось сильнее, чем обычно.
— И я укусила учителя. Мои пальцы — почти все — снова онемели, и я ничего не могла ими удержать. Я все роняла. Меня отправили к дяде Биллу и тете Бетти, а они в тот момент разводились, я им только мешала. Однажды я уронила крошечную стеклянную статуэтку, и дядя Билл совсем взбесился. Ну да, он не виноват в том, что со мной произошло, но я–то что могла поделать? В общем, он на меня наорал, а врачи сказали, что нервная ткань отмирает и поэтому у нас остался последний шанс на то, чтобы рука заработала.
Эми посмотрела вниз и сняла что–то с носка.
— Ну вот, меня прооперировали. Я проснулась в палате, еще не совсем пришла в себя. Мне приснилось, что руку отрезали; просыпаюсь — так оно и есть. Руки нет, вместо нее — пустое пространство, белые простыни. Так странно. Я плакала, плакала и плакала. Ревела. Часами. Они знали, Дэвид, знали, что руку придется отрезать, и ничего мне не сказали. И вот я лежу в палате, и мне вдруг становится ясно, что отныне я всегда буду отличаться от остальных. Понимаешь?
