Юрий Никитин - Alouette, little Alouette…
– Милый, тут к тебе напрашиваются в гости… Разрешить, отклонить?
Максим поморщился.
– Я же тебе говорил, не называй меня милым. А то подумают еще чего лишнего.
– Но в апгрейде сказано, – возразил голос, – что мужчинам это нравится. Особенно одиноким.
– Ага, – сказал он, – да еще и голос такой сексуальный, что прям… А кто там? Дай связь.
Вспыхнул экран, Фирестоун сидит на заднем сиденье автомобиля и водит пальцем по виртуальному планшету. Уловив сигнал, поднял голову, улыбнулся Максиму.
– Проездом мимо, – сообщил он. – Дай, думаю, заеду. Вдруг да чашку кофе дадут. Да еще с гренками, как я слышал. Давно гренки не пробовал. С детства.
Максим сказал настороженно:
– Прошу… правда, у меня не убрано… хотя да, кого это теперь волнует? Вы сейчас где?
Фирестоун взглянул в сторону на невидимый для Максима навигатор.
– Судя по скорости… минут через пять-семь.
– Закажу гренки, – сказал Максим. – Да, у нас дикость, какая была в вашем детстве.
Через семь минут, понятная точность для людей бизнеса, дверь сказала тем же ласково-зовущим в постель голосом:
– Милый, гость идет по этажу.
– Открыть, – велел Максим.
Еще несколько секунд было видно на экране, как Фирестоун двигается неспешно, поглядывая на номера квартир, затем дверь отстрелило в сторону, и он переступил порог, довольный и несколько нахальный, все в мире вертится по его желанию, как же.
– А у вас тут мило, – сказал он приветливо. – Настоящая… эта… ну, келья. У монаха Шварца была такая же, видел.
– Откуда знаете?
– В инете как-то промелькнуло, – объяснил Фирестоун. – Там стены до сих пор в копоти, у него порох взрывался часто… А у вас чисто, на стенах не висят внутренности всяких лягушек.
– На лягушках опыты сто лет не ведут, – ответил Максим. – Им поставили памятники во всех странах и перешли на мышей, те, если вам интересно, теплокровные. Вам чай или кофе?
– И булочку, – сказал Фирестоун. – Хотя я предпочел бы поджаренные гренки, но их готовить нужно особым образом. Секрет утерян.
Максим сказал громко:
– Два кофе и две порции гренок.
Мягкий чувственный голос ответил с придыханием:
– Как скажешь, милый… Для тебя все, что угодно.
Фирестоун сел за стол, ухмыльнулся.
– Программисты прикалываются. Мне тоже такое запустили, я уж подумал, вирус или троян. Ладно, платят им мало, пусть пошалят. Хороший кофе, чувствую по запаху. «Золотой берег»?
Максим сдвинул плечами.
– Мне как-то все равно.
– Лишь бы покрепче, – сказал Фирестоун понимающе. – Я сам такой. И чтобы сладкий…
– И горячий, – сказал Максим.
Он взял с лотка выдвинутые ему навстречу источающие вкусные запахи свежего хлеба поджаренные ломтики, переставил на стол. Фирестоун взял в одну руку чашку, в другую хлебец, с наслаждением потянул ноздрями.
– Запахи детства… Просто и гениально. А сейчас норовят всучить всякую дрянь вроде рогалика по цене автомобиля. Правда, автомобиль теперь дешевле пары носков. Куда мир катится?
Максим сам с удовольствием прихлебывал кофе, поглядывал на магната поверх чашки.
– А кто мешает сейчас?
Фирестоун сказал тускло:
– Да все мешает… Живем, как вбитые в тесные туфли ноги. Как, на ваш взгляд, предложение сенатора Макгилла имеет смысл?
Максим уточнил:
– Пройдет или не пройдет?
– Нет, – ответил Фирестоун. – Меня больше интересует ваше мнение. Все-таки почти зять.
Максим поморщился.
– Меня уже достали ваши шуточки. Нет у меня желания становиться вашим зятем и носить в зубах за вами тапочки. А насчет выступления Макгилла в сенате… Кто-то должен был это сказать первым, не Макгилл, так кто-то еще. Каждый день разрабатываются все более изощренные политтехнологии, с помощью которых удается манипулировать молодежью и выводить их на всякого рода митинги, протесты, демонстрации, погромы, беспорядки… его предложение было закономерным.
Фирестоун прищурился.
– Я лично одобряю, но вы намного моложе, должны думать иначе. А Макгилл как раз предложил повысить ценз для участия в выборах и выдвижения кандидатур на высшие должности!
– И что? – возразил Максим. – Да, я намного моложе, но я целиком за то, чтобы к избирательным урнам допускать не моложе тридцати лет, а то и сорока, а на высшие должности в государстве избирать лиц не моложе пятидесяти. А президентский пост сделать доступным только после шестидесяти лет.
– А как же буря протестов? – спросил Фирестоун. – Вы новости смотрите?
– Иногда, – буркнул Максим. – Буря протестов в СМИ дутая, вы это знаете. И все знают. Им нужны сенсации, вот и раздувают. Но когда эти проекты начали всерьез обсуждать во всякого рода сенатских и думских комитетах и подкомитетах, молодежь ринулась на улицы с протестами, что сразу же вылились в уличные беспорядки, это повредило им больше, чем просто угрюмое молчание.
– Рад такое слышать, – обронил Фирестоун, – хотя вы и молоды…
– Я занят наукой, – отрезал Максим, – а это значит, я стар, как сама наука. И потому по-стариковски не хожу на дурацкие митинги. Чтобы туда ходить, нужно иметь мозги подростка.
– Поговаривают, – сказал Фирестоун, – что и эти протесты спровоцированы, чтобы поскорее провести эти законы через сенат и думы. В самом деле, жизнь человека не только удлинилась почти на треть только за последнее поколение, но и, увы, созревание отодвинулось. Не так ли?
– Не знаю, – сообщил Максим. – Я созрел. Давно. Доктором наук я стал в двадцать семь лет.
– То вы, – сказал Фирестоун с одобрением. – Нам обоим пришлось повзрослеть рано. А вот остальные… Заметнее всего с женщинами, что практически перестали рожать по достижении детородного возраста. Откладывают, дуры, на десяток лет, а то на два…
Максим возразил:
– Можно объяснить и другими причинами, к примеру желанием сперва сделать карьеру!
– Можно, – согласился Фирестоун, – но то, что молодежь стала намного более инфантильной и не готовой к суровой жизни взрослого?
– Это да, – согласился Максим, он смутно ощущал, что Фирестоун ведет какую-то игру, но не видел, в чем ее смысл и где выигрыш. – Никто и не отрицает…
– Но если так, – заявил Фирестоун, – то нельзя таким молодым и недозрелым позволить принимать решение, кому быть президентом, какого курса придерживаться стране, куда идти всем и что делать. Согласны?
Максим кивнул.
– Полностью. Молодым везде дорога: в науку, искусство, спорт, музыку… но только не в политику. Там никакие знания не помогут, только жизненный опыт. Кстати, сенатор Макгилл еще и видный профессор когистики, не знали?
Фирестоун усмехнулся.
– Представьте себе, знаю. Среди ученых тоже попадаются умные люди. Это заодно и вам комплимент.
– Ну спасибо, – ответил Максим угрюмо. – Что касается возраста самого президента, то к нему те же претензии. Ну не может быть президентом человек в тридцать пять лет! Но это я говорю, научный работник, который привык до всего докапываться. А слесарь моего возраста уверен, что не только президент в тридцать лет, но и он сам, слесарь 3-го разряда, может править страной. Хотя у них обоих интеллект и жизненный опыт двадцатипятилетнего, это во-первых. Во-вторых, теперь и в восемьдесят лет практически все чувствуют себя полными сил, здоровья и готовности работать с ясной головой с утра и до вчера. Потому, если на пост избрать, скажем, политика в шестьдесят лет, то он проработает два срока с полной отдачей и уйдет потом в бизнес или общественную деятельность, где еще много лет будет блистать умом и работоспособностью.
Фирестоун слушал внимательно, и хотя Максим чувствовал, что Фирестоун тем более думает так же, но магнату зачем-то нужно знать мнение именно его, Максима, которого для прикола называет зятем.
– Потому, – закончил Максим, – профессор Макгилл абсолютно прав. Для поста президента страны нужно учредить возрастной ценз в шестьдесят лет. Конечно, возражающих, как я слышал, в сенате было много, все до единого, кстати, люди весьма моложе этих шестидесяти, но политтехнолог Кравченко предположил, что Макгилл нарочито называет цифру шестьдесят, чтобы в дебатах ее снизили до пятидесяти пяти, а то и до пятидесяти, что будет тоже успехом, но одновременно и как бы победой оппозиции.
– На улицах предложение Макгилла вызывает бурные протесты, – заметил Фирестоун.
Максим сдвинул плечами.
– Это и понятно.
– Что понятно?
– А посмотрите, – предложил Максим, – кто на улицах!.. Одни подростки да всякая шпана, у которой возраста, как и ума, нет вообще. Солидные люди прямо из офисов проскакивают на автомобилях по скоростному шоссе в свои загородные дома. И вот они рассуждают иначе.
Фирестоун фыркнул.
– А в сенатах, думах и конгрессах, где вообще одно старичье, предложение Макгилла поддерживают вообще единогласно.
– Только пока не знают, – сказал Максим, – как это…
