Вероника Рот - Дивергент
Маркус встает. Воспоминание о том, как он ударяет по моей руке ремнем, приходит мне в голову, когда я вижу его, и внутри у меня все сжимается.
— Мы здесь в безопасности временно, — констатирует Маркус очевидный факт. — Нам нужно выбраться из города. Лучшим вариантом будет отправиться к Дружелюбию в надежде, что они возьмут нас к себе. Ты знаешь что-нибудь о стратегии Бесстрашных, Беатрис? Закончат они атаку после ночи?
— Это стратегия не Бесстрашных, — отвечаю я. — За всем этим стоят Эрудиты. И не в том смысле, что они просто отдают приказы.
— Не отдают приказы? — спрашивает папа. — Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, — поясняю я, — что девяносто процентов Бесстрашных сейчас, словно лунатики. Они в моделировании и не понимают, что делают. Единственное, почему я не такая, как они, потому что я… — Я спотыкаюсь на этом слове. — Контроль над разумом не влияет на меня.
— Контроль над разумом? То есть, они не понимают, что прямо сейчас убивают людей? — спрашивает папа, округляя глаза.
— Именно.
— Это… ужасно… — Маркус качает головой. Его сочувственный тон меня не впечатляет. — Проснуться и осознать, что натворил…
В комнате становится тихо, наверное, все Отреченные представляют себя на месте Бесстрашных солдат. И именно тогда до меня доходит.
— Мы должны разбудить их, — говорю я.
— Что? — спрашивает Маркус.
— Если мы разбудим Бесстрашных, они, скорее всего, поднимут восстание, — объясняю я. — У Эрудитов не будет армии. Отреченные прекратят умирать. Все будет кончено.
— Это будет непросто, — говорит отец. — Даже без помощи Бесстрашных Эрудиты найдут способ для…
— И как мы должны их разбудить? — спрашивает Маркус.
— Мы найдем компьютеры, управляющие моделированием, и выведем их из строя, — объясняю я. — Программу.
— Проще сказать, чем сделать, — говорит Калеб. — Они могут быть где угодно. Мы не можем просто заявиться в штаб Эрудиции и начать там что-то выискивать.
— Это… — хмурюсь я.
Джанин… Джанин говорила о чем-то важном, когда нас с Тобиасом привели к ней в офис, о чем-то настолько важном, что она была вынуждена сразу повесить трубку.
«Нельзя просто оставить их без защиты».
А после того, как она ввела Тобиасу сыворотку, она отправила его в комнату контроля. В диспетчерскую. Диспетчерская, где Тобиас когда-то работал. С Бесстрашными, охраняющими мониторы. И компьютерами Бесстрашных.
— Это в штабе Бесстрашния, — говорю я. — В этом есть смысл. Именно там хранятся все данные о Бесстрашных, почему бы не контролировать их оттуда?
Я только сейчас поняла, что рассказала им. Вчера я практически стала Бесстрашной, но на самом деле я не чувствую себя такой. Но я и не Отреченная тоже. Думаю, я та, кем и была всегда. Не Бесстрашная, не Отреченная, не афракционер. Дивергент.
— Ты уверена? — спрашивает отец.
— Это лишь предположения, основанные на той информации, которая у меня есть, — отвечаю я. — И это лучшая из теорий, пришедших мне в голову.
— Тогда нам необходимо решить, кто идет туда, а кто направляется к Дружелюбию, — говорит папа. — Какая помощь тебе нужна, Беатрис?
Вопрос оглушает меня, как и выражение его лица. Он смотрит на меня, как на равную. Он говорит со мной, как с равной. Либо он воспринимает меня, как взрослую, либо смирился, что я больше не его дочь. Последнее более вероятно… И оно же больнее.
— Мне нужны все люди, которые умеют и будут стрелять, — говорю я, — и не боятся высоты.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Силы Эрудитов и Бесстрашных сосредоточены в секторе Отреченных, поэтому, если мы убежим из него, мы вряд ли столкнемся с большими сложностями.
Я все еще не решила, кто пойдет со мной. Очевидным выбором является Калеб, поскольку он знает больше всех о планах Эрудиции. Маркус, несмотря на мои протесты, утверждает, что он пойдет, потому что хорошо разбирается в компьютерах. А отец ведет себя так, словно его участие даже не обсуждается.
Несколько секунд я смотрю, как остальные бегут в противоположном направлении… в сторону безопасности, к Дружелюбию… а потом поворачиваюсь к городу, к войне. Мы стоим рядом с железнодорожными путями, по которым мы отправимся к опасности.
— Который час? — спрашиваю я у Калеба.
Он смотрит на часы.
— Три двенадцать.
— Поезд должен быть здесь в любую секунду, — говорю я.
— Он остановится? — спрашивает меня брат.
Я качаю головой.
— В городе он замедляется. Мы будем бежать за вагоном несколько футов, а потом заберемся внутрь.
Запрыгивание в поезд теперь, естественно, кажется мне нетрудным. Для остальных это будет не так просто, но это не может остановить нас. Я смотрю через левое плечо и вижу светящиеся золотом фары на фоне серого здания и дороги.
Я подпрыгиваю в нетерпении, огни становятся все больше и больше, и вот уже поезд скользит передо мной. Я начинаю бежать. Когда я вижу открытый вагон, я увеличиваю свою скорость, прыгаю и хватаю ручку слева, заскакивая внутрь.
Калеб тоже прыгает, с трудом приземляется и, перекатываясь, встает, чтобы помочь Маркусу. Мой отец, заскакивая, падает на живот и втягивает ноги за собой. Он отходит от двери, а я так и стою на краю, держась за поручень и наблюдая за городом.
Если бы я была Джанин, я бы отправила большинство солдат Бесстрашия к главному входу Ямы, за пределы стеклянного здания. Нам было бы разумнее пройти через черный ход, тот, который требует прыжка с крыши.
— Полагаю, сейчас ты жалеешь, что выбрала Бесстрашие, — произносит Маркус.
Я удивлена, что этот вопрос идет не от моего отца, но тот, как и я, смотрит на город. Поезд проезжает мимо зданий Эрудиции, в которых теперь огни не горят. Они выглядят мирными с такого расстояния, и там внутри, возможно, так оно и есть. Так далеко от войны и осознания того, что они натворили.
Я качаю головой.
— Даже после того, как лидеры твоей фракции решили принять участие в заговоре с целью свержения правительства? — фыркает Маркус.
— Были некоторые вещи, которым мне нужно было научиться.
— Как быть храброй? — тихо спрашивает мой отец.
— Как быть самоотверженной, — отвечаю я. — Зачастую это одно и то же.
— Так вот, почему у тебя на плече татуировка с символом Отречения? — спрашивает Калеб.
Я почти уверена, что вижу улыбку в глазах отца. Я чуть-чуть улыбаюсь в ответ и киваю.
— И Бесстрашие на другом.
Стеклянное здание над Ямой отражает солнечный свет, направляя лучи прямо нам в глаза. Я стою, держась за ручку на двери. Мы уже почти на месте.
— Когда я скажу вам, — говорю я, — вы прыгнете настолько далеко, насколько сможете.
— Прыгнем? — спрашивает Калеб. — Мы в районе седьмого этажа, Трис.
— На крышу, — добавляю я.
Видя ошеломленный взгляд на его лице, я говорю:
— Вот почему они называют это испытанием храбрости.
Когда я делала это в первый раз, этот поступок стал одной из самых сложных вещей в моей жизни. Теперь для меня ничего не стоит спрыгнуть с движущегося поезда, потому что я делала намного более трудные вещи за последние несколько недель, чем большинство людей за всю жизнь.
И все же ничего не сравнится с тем, что я собираюсь сделать в Бесстрашии. Если я выживу, я, несомненно, буду вынуждена справляться с большими сложностями, чем, например, становление афракционером… то, что я себе и представить не могла.
— Твоя очередь, пап, — говорю я, отступая назад так, чтобы он смог встать у края.
Если они с Маркусом будут первыми, я смогу подгадать время так, чтобы их прыжок был ближе всего с крыши. Надеюсь, мы с Калебом сможем прыгнуть достаточно далеко, ведь мы моложе. Я не могу упустить этот шанс. Железнодорожные пути изгибаются, и, когда они выравниваются с краем крыши, я кричу:
— Прыгай!
Отец сгибает колени и бросается вперед. Я не жду, чтобы посмотреть, как у него получилось. Я пихаю Маркуса вперед и ору:
— Прыгайте!
Мой отец приземляется на крышу так близко к краю, что у меня перехватывает дыхание. Он садится на гравий, и я толкаю Калеба перед собой. Он становится на край поезда и прыгает, не дожидаясь моей команды.
Я отхожу на несколько шагов назад, чтобы разбежаться, и выпрыгиваю из вагона как раз в тот момент, когда поезд достигает края крыши. На мгновение я оказываюсь в пустом пространстве, а затем ноги врезаются в цемент, и я, спотыкаясь, отлетаю подальше от края крыши. Я ушибаю колени, и боль распространяется по всему телу, заставляя плечо пульсировать.
Я сажусь, тяжело дыша, и осматриваю крышу. Калеб и отец стоят на краю и держат Маркуса за плечи. Еще чуть-чуть и он упадет. Где-то внутри меня голосок напевает: упадет, упадет, упадет. Но нет. Отец и Калеб вытягивают его на крышу.
Я встаю, очищая гравий со своих брюк. Меня волнует мысль о том, что будет дальше. Одно дело, просить людей спрыгнуть с поезда, совсем другое — с крыши.
