Леон де Винтер - Право на возвращение
— Там, насколько я понимаю, никого нет, кроме секретарши на полставки, которая отвечает на звонки.
— Яап де Фрис провел свою юность в Казахстане.
— Это ваши догадки, но доказательств-то нет.
— Их и не может быть на этом этапе, Ицхак. Кто-то должен поехать в Казахстан.
— Послушай, дружок, вы притащили мне фантастическую историю об ученом, ворующем внуков у своих бывших коллег. Теперь ты хочешь, чтобы я помог тебе проверить эту гипотезу: дал денег и задействовал свои связи?
Брам не мог сдержать улыбку:
— У тебя нет выбора, Ицхак. Тебе придется согласиться, но сперва ты желаешь убедиться, что я действительно хочу туда поехать. Да, я действительно хочу туда поехать. Так что кончай размазывать дерьмо по столу. Ты не хуже меня знаешь: мы не можем просто так отбросить эту гипотезу. Представляешь, а вдруг мы правы? Вдруг этот Исраилов на самом деле вывозил детей в Казахстан? Это не так сложно. Моего малыша он мог запросто взять с собой в Мексику, а оттуда — что два пальца об асфальт — вывезти куда угодно. А Яаппи де Фрис? Увезти на юг Испании, там сесть на паром — и в Марокко. Тогда, в две тысячи восьмом году, это было проще простого. Мне тебя тоже хочется кое о чем спросить. И я уверен, что у тебя есть ответ на мой вопрос. У тебя есть ответы на все вопросы, это твоя профессия, вернее, ты таким родился.
Балин глупо ухмыльнулся и пожал плечами.
— Какой ты, право, комплиментщик, Ави.
— Я точно знаю, когда должен похвалить тебя, Ицхак.
— Может, выпьешь чего-нибудь?
— Воды.
— Стакан воды, и мне тоже, — распорядился Балин, глядя в пространство; ясно, кто-то подслушивал весь их разговор. Может быть, еще и снимали скрытой камерой.
— Покинув Европу, — продолжал между тем Брам, — он вынырнул в Саудовской Аравии, но очень скоро уехал в Афганистан. Это было в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, Исраилову был пятьдесят один год. Стал личным врачом Муллы Омара в Харакат-и инкилаб-и ислами,[88] дрался против советских. В тысяча девятьсот девяносто шестом году организовал в Шах-Вали-Кот медицинскую лабораторию. In the middle of nowhere,[89] где-то в Афганистане. В сентябре двухтысячного года лаборатория взорвалась. Восемнадцать убитых, среди которых двое детей самого Исраилова. Может, в этом все дело?
— В том, что взорвалась его лаборатория?
— Да ладно тебе, Ицхак, хватит придуриваться. Я еду в Казахстан, расскажи мне все, что знаешь.
Дверь открылась, и красавица сефардка поставила перед каждым из них по бутылочке воды.
Балин медленно открутил крышечку, глотнул прямо из бутылки и утер губы тыльной стороной ладони. Потом сказал:
— В сентябре двухтысячного года все это было чистой фантастикой. Впрочем, не все. Эти штуки с ДНК именно тогда и начались. Мои предшественники постоянно этим занимались. Исследования генетики евреев, все это дерьмо, в которое мы теперь вляпались, было жутко модно. А тут еще и коммерческие интересы страховых компаний, которые хотели знать о генетической предрасположенности своих клиентов к болезням, когда вычисляли страховые взносы, и так далее. Мы знали, что в Европе и в Америке проводятся и другие исследования ДНК. Поиски биологического оружия, воздействующего только на людей со специфическим генотипом. Моссад очень волновала лаборатория Исраилова в Шах-Вали-Кот. Они понятия не имели, что там происходило. И они решили не рисковать. Досай Исраилов был гением. У него были мозги, а может быть, и возможности. Может, он искал оружие против евреев, а может — лекарство от рака, никто не знает. Моссад не хотел рисковать.
— Двое его сыновей погибли.
— Shit happens.[90]
— Одному было три, другому шесть.
— Моссад не хотел рисковать.
— И тогда он забрал двух сыновей у своих прежних коллег.
— Ну, это ваша теория.
— Яап де Фрис просидел все это время в Казахстане. Без вариантов, — сказал Брам. — Исраилов содержал там сиротский дом.
— Что ж, очень благородно с его стороны.
— Ты должен мне помочь.
Балин кивнул, отхлебнул воды из бутылочки, оперся локтями о стол и посмотрел на Брама.
— Сперва они отрежут тебе пальцы на руках, когда поймут, кто ты такой на самом деле, спешить им будет некуда; потом — пальцы на ногах. Потом перейдут к более крупным частям тела. Ты пройдешь через чудовищные пытки и не скоро потеряешь сознание.
— Заткнись, Ицхак.
— А твой сын? Представь себе, что он все еще жив. И из него сделали убежденного мусульманина, радикала, который, как Яап де Фрис, видит перед собой только одну цель: как можно быстрее вознестись на небо, прихватив с собою как можно больше жертв. Евреев.
— Он — мой сын. Я должен попробовать с ним… с ним поговорить.
— С религиозным фанатиком?
— С моим сыном…
— Ави, Брам, Эйб, Ибрагим — мы сидим, черт побери, в дерьме по самые уши. Жаль, что твой отец больше не… слишком стар. Сейчас я с удовольствием обсудил бы с ним эти проблемы.
— Обсуди со мной.
— Почему? В этом весь вопрос, Ави: почему Исраилов сделал это?
— Почему? — повторил Брам.
Они улыбнулись друг другу.
— Может быть, через тысячу лет ты узнаешь почему, — сказал Брам.
— У меня есть теория.
— Я без ума от теорий.
— Мы не должны были сюда приезжать, Брам.
— И это говоришь ты, Ицхак? Ты — едва ли не самый могущественный человек в стране, говоришь, что нам не надо было сюда приезжать?
— Мы прибыли в неверное место, населенное враждебным, завистливым народом. Их религия полна неистовой злобы, основатели ее — мстительные кочевые племена, поклоняющиеся черному камню, их святилище — в Мекке. Добавлять к этому коктейлю монотеизм с мечтой о Храме в Святой земле было ошибкой.
— С нами так тоже было, — возразил Брам.
— Римляне выдрали нас отсюда с корнями, когда мы захотели отобрать у них свой Храм и защитить от них свой клочок земли. Мы годами рассказывали детям героические эпосы о Массаде. А на самом деле это было всего-навсего массовое самоубийство в знак протеста против победы римлян! Господи, Массада оказалась вовсе не героическим эпосом, а историей поражения! А наша религия, которая соткана была из святого для нас клочка земли, истории исхода из Египта и завоевания Ханаана по соизволению Господа нашего, Акадош баруху?[91] Древние евреи готовы были за это умирать. Но вот что случилось: римляне уничтожили нашу религию. И мы ушли в диаспору, в новую религию: без страны, без Храма. А потом мы, народ без страны, вернулись на этот древний клочок земли, и они нас ненавидят. Но мы могли бы точно так же жить, где угодно, — в Канаде, Америке, Австралии…
— Ты пропустил историю Шоа,[92] — напомнил Брам.
— Из-за Шоа ситуация усложнилась еще больше. Сперва мир ненавидел нас за то, что у нас не было страны; теперь они ненавидят нас за то, что у нас появилась страна. А еще они ненавидят нас за то, что из-за Шоа им пришлось испытать по отношению к нам чувство вины. Чувство вины — что за абсурд! Европейцы просто мечтали от нас избавиться. Я думаю, они с тысяча девятьсот сорок восьмого года надеются, что арабы завершат работу.
— Работу?
— Шоа.
— Зачем тогда ты сидишь здесь? — спросил Брам.
— Из упрямства. И еще — я надеюсь на чудо.
— На чудо?
— Может быть, мы отыщем средство, чтобы удалить их отсюда.
— Боже мой… — Брам с ужасом посмотрел на него, вдруг поняв, что Балин имеет в виду.
— Казахстан, — прервал сам себя Балин, не глядя на Брама.
— Нам надо заключить с ними мир.
— С Казахстаном?
— С палестинцами.
— Они на это не пойдут. Им это не нужно. Они думают, что время работает на них. В чем-то они правы. А может — не правы.
— Как мы это организуем, с Казахстаном? — спросил Брам.
— Поедешь через Китай. В Китае пройдешь начальный курс чтения Корана — ты вообще-то к языкам способен?
— Когда-то давно был способен. Я постараюсь.
— Достаточно хоть чуть-чуть уметь читать. Получишь голландский паспорт. И денег столько, сколько понадобится.
— А как с моим отцом?..
— О нем мы позаботимся.
— Хорошо, — сказал Брам. — И вот еще что…
Балин перебил его:
— Ты будешь там совсем один, Ави. У тебя не будет никакой поддержки. И никто не будет вытаскивать тебя из этого дерьма.
— Ицхак, — спросил Брам. — Зачем тебе понадобились эти игры? У тебя ведь была полная информация о Френкеле, о моем отце, о Яапе де Фрисе и Исраилове. Твои люди могли за пару часов сделать то, что сделал Пейсман. Почему ты мне об этом не сказал?
Глядя ему в глаза, Балин поднял брови и покачал головой:
— Откуда ты это взял?
