Александра Седых - Башня континуума
— Тот человек… умер?
— Нет, — коротко ответил Бенцони.
Хотя выстрелом снайпера убийце снесло половину головы, он еще дышал, и его экстренно доставили в центральный военный госпиталь Санкт-Константина, где после операции он находился под заботливым присмотром медицинских работников и сотрудников специальных служб. Однако он впал в глубочайшую кому и не имелось шансов, что он сможет очнуться и заговорить. Он умирал. Кристально ясным было одно — убийца оказался горазд не только отменно стрелять, но и с совершенно изумительным искусством заметать за собой следы. И пока все выглядело так, будто он, безвестный и безымянный, материализовался из тотального небытия и уходил туда же, с безнадежно изувеченным выстрелом лицом и разнесенной вдребезги головой.
— А Таггерт? — спросила Виктория почему-то шепотом.
— Таггерта самым краешком задело, старый дурак уже дома — отлежится, через пару недель вернется на работу.
Виктория надолго замолчала, глядя на мирные пейзажи, проносящиеся за окнами механо. Значит, военный в отставке? Спятивший сотрудник Отдела? Религиозный фанатик? Зачем, помимо патетического револьвера с серебряными пулями, он прихватил четки, карманную Библию и пузырек со святой водой? За что он, собственно, взъелся на вице-губернатора с женой и на главу администрации? Увы, ответов на эти вопросы не знала не только Виктория, но и люди, которым по должности полагалось знать ответы на любые вопросы.
Пейзажи за окнами слились в сплошное зелено-бурое пятно — механо набирал скорость, прежде чем войти в подземный сверхскоростной туннель, где ближайшие двадцать минут ему предстояло мчаться в полностью автоматическом режиме со скоростью свыше тысячи миль в час. Виктория пристегнулась. Механо вошел в туннель.
— Эй, вы! Мистер Бенцони, пристегнитесь.
— О? Да.
Сам Бенцони тоже погряз в мрачных мыслях. Его очень беспокоило, что, едва придя в себя, Гордон изрек коронную фразу.
— Вот те раз! Видишь, а ты говорил, что Чамберс — шарлатан.
Бенцони никак не мог взять в толк, почему это происходит. В какой момент Гордон из деятельного, разумного, толкового мужика со стальной волей и отличными мозгами превращался во всамделишного деревенского олуха. В душе его, как видно, обретался темный, заросший паутиной и облюбованный летучими мышами закуток, а в том закутке хранился сундук, битком набитый заячьими лапками и календарями, где каждый день был пятницей, тринадцатым. И лишь теперь Бенцони начал прозревать. Не сундук то был, а ящик Пандоры, и прохиндей Чамберс, потирая от удовольствия липкие ручонки, распахнул его настежь.
— Я и сейчас говорю, твой астролог — шарлатан. Ведь Чамберс не предсказал тебе ровным счетом ничего конкретного, Гордон. В лучшем случае это — совпадение. В худшем… твой астролог связан со всем этим.
Гордон к тому времени слегка выдохся, но отыскал в себе достаточно запала, чтобы заявить, что Чамберс для него, как жена Кесаря — вне подозрений. Гнусные, ничем не обоснованные намеки Бенцони ему непонятны и крайне неприятны. К тому же, звездочета после покушения допросили.
Верно. Допросили. Бенцони не отказал себе в удовольствии и внимательно изучил протокол допроса астролога. Звезды и созвездия, эманации и вибрации, высшие сферы, тайные знания, Истинная Духовность, фокус-покус. Чамберс, впрочем, выразил искреннее и горячее желание сотрудничать со следствием и помогать по мере сил. Он несказанно потрясен и подавлен случившимся, особенно гибелью невинных людей. Но разве он не предупреждал герра Джерсея? Да, предупреждал, но… Вот именно, надо было его слушать. Да, конечно, но как? Что значит — как? Он ведь уже раз сто объяснил господам хорошим: фокус-покус, что именно им непонятно.
— Что именно тебе непонятно, Юджин? Чамберс спас мне жизнь.
— Гордон… ты сам спас себе жизнь… как обычно. И своей жене. И мне. И еще довольно многим людям. Кроме того, я абсолютно уверен, всему случившемуся есть рациональное объяснение.
Пронзительно заверещали летучие мыши, заорали черные кошки, а янтарные глаза Гордона налились кровью.
— Какое?
Смешно, но в самом деле — какое?
Бенцони не знал. И Виктория тоже не знала… сквозь тающие клочки сна она поглядела на мужа. Видок у Гордона был далеко не самый блестящий.
— Пей кофе, птенчик, а то остынет.
— Ведь нас могли убить!
— Зато представь, какая трогательная надпись могла быть на нашем могильном камне. «Они жили недолго, зато счастливо, и умерли в один день».
— А ты можешь сказать мне хоть что-нибудь хорошее? — простонала Виктория, уткнувшись мужу в рубашку, горько пахнущую сырым мясом, дымом и кровью.
— Могу. Виновные понесут самые суровые наказания, вплоть до увольнения, семьям погибших и пострадавших будут выплачены компенсации…
— Я просила что-нибудь хорошее!
— Ну… твой брат приехал.
Виктория вскрикнула.
— Что? Никита? Когда?
— Еще вчера вечером они с Терезой приехали, но ты спала, мы все решили тебя не будить.
— Как? — разволновалась Виктория. — Что? Где? Кит!
Она глазам не поверила, когда старший брат появился на пороге. Выглядел он бесподобно, как всегда. Такой высокий, широкоплечий, светловолосый. Костюм сидел на нем великолепно, а узорчатый галстук смотрелся выше всяких похвал. Залюбовавшись братом, Виктория едва не позабыла ужасно рассердиться на него.
— Заинька, как твои дела? Как ты?
— Как я?! Как я могу быть?! Ты ведь обещал, что приедешь на открытие своего дурацкого Би-порта! Обещал, что все отменишь и приедешь! А сам не приехал!
— Милая, я собирался… честно… но у меня возникли небольшие затруднения с Антимонопольным Комитетом…
— Антимонопольный комитет! Глупой курице рассказывай про свой Антимонопольный Комитет! Ты на наши похороны тоже бы не приехал? Что ты мне суешь свой глупый кофе, Гордон? Сам пей свои помои, — отрезала Виктория и укрылась одеялом с головой.
— Ты не пострадала? — заботливо спросил брат.
— Нет, только ее задница, — сказал Гордон.
Виктория истошно вскрикнула, когда муж без затей сорвал одеяло и, приподняв ажурный подол ее ночной сорочки, продемонстрировал любящему брату синяк.
— Не считая синяка, выглядит неплохо…
— А то! Настоящее произведение искусства.
Виктория вновь истошно вскрикнула, вырвав из мужниных пальцев одеяло и поспешно задрапировав свои оголенные прелести.
— Ты что, и правда — дурак? Здесь мой брат!
Кит погладил ее по голове.
— Глупышка, я купал тебя в ванной, когда ты была совсем еще малюткой. Ты так смешно фыркала и шевелила ушками. Ей-Богу, ты была самой красивой маленькой девочкой на свете. А потом ты выросла и вышла замуж за какого-то наглого хмыря, и мы видимся теперь очень редко, и то — по самым жутким поводам…
— Бедненький расстроенный котеночек, — посочувствовала брату Виктория, — присядь, выпей кофе. Гордон, надеюсь, ты позаботился об ужине.
— Тереза нам все отлично приготовит, — сказал Кит.
— Терри? Ведь вы у нас в гостях, глупенькая курица вовсе не обязана готовить.
— Можно пойти в ресторан, — предложил Гордон, но жене не пришлось по сердцу его предложение.
— Как ты можешь быть таким бессердечным и думать о ресторанах, когда погибли люди. Тебе бы лишь бы пожрать…
Ох. Кто тянул ее за язык? Лицо благоверного тотчас заволокли грозовые тучи.
— Если бы вы все послушали меня, то никто бы не погиб! — проорал Гордон.
Кит мягко коснулся его плеча.
— Не кричи. Я уверен, это просто ужасное совпадение. Твой Чамберс не предсказал ничего конкретного. Как обычно.
— Чамберс сказал, что с нами случится что-то ужасное!
— Допустим, но это могло быть чем угодно. У тебя мог развязаться шнурок, например.
— То есть, тот факт, что нас с твоей сестрой пытались убить, кажется тебе недостаточно ужасным? Ты бы очень хотел, чтобы с нами случилось что-то по-настоящему ужасное?
Кит запоздало уразумел, что совершает роковую ошибку, вступая в прения с дипломированным доктором права, адвокатом, который, к тому же, съел собаку на публичных выступлениях. Своей железной логикой Гордон не раз повергал в смятение самых толковых, опытных и бесстрастных судей, прокуроров и присяжных. Однако, похоже, он сам слегка запутался в своем крючкотворстве.
— Гордон, я не хочу с тобой спорить. Повод далеко не самый подходящий. Давайте-ка лучше переведем дух, присядем и выпьем по чашечке помоев.
Отхлебнув глоток, Кит, впрочем, оказался приятно удивлен.
— Отличный кофе, — похвалил он зятя.
— А то. Я ведь почти два года работал в одной местной пивнушке.
— Барменом?
— Да, и по совместительству — вышибалой. Мне было двадцать, и я пять вечеров в неделю проводил в компании смердящих, опустившихся, безнадежных пьянчуг. Все страшно пили. Чем я был хуже. Ничем. Я пил за них, пил с ними и допивал за ними. До сих пор не понимаю, как я не стал одним из них. Наверное, стал бы, но какой-то из тех тупых ублюдков в припадке алкогольного делириума[8] полоснул меня ножом. По горлу.
