Андрей Рубанов - Боги богов
— Придурок, — ответил Отец. — В том-то и дело. Перебрал я с ними. Вкус теряю. Приелось. Пусть их лучше режут на моих глазах. Представь: поднимают к алтарю троих. Первую режут, вторую — тоже. Кровища, палач с ножом… Третья видит это дело и понимает — всё, конец пришел. И вдруг — чудесное спасение! Ее не убивают, а ведут ко мне. Сначала, конечно, она в шоке, но потом успокаивается, и я получаю Фцо… Что скажешь?
— Не то, — ответил Марат. — Лучше пусть твои жены ходят с тобой в Узур. Отбираешь нескольких, ведешь к Разъему. Они заряжаются, потом совокупляетесь, не отходя от кассы… Вот тебе настоящее Фцо.
— Да, — сказал Отец после паузы. — Тоже идея… Надо обдумать.
Он постоял на краю окна еще несколько секунд и бесшумно прыгнул вниз.
В начале вечера привели девушек. Обе выглядели очень усталыми. Обильный пот размыл ароматические масла, проложил по шеям и животам грязные дорожки.
Рухнули лицами в пол.
Вот пусть так и полежат пока, решил Марат. Пусть лучше здесь валяются, чем у него в логове. У меня, конечно, осведомителей нет, но и я кое-что знаю. Бывает, его жены рассказывают моим женам подробности. Он любит, когда четыре самки одновременно сосут пальцы на его ногах и руках. Бедолага семь лет провалялся без движения и накопил, разумеется, множество нереализованных фантазий. А сколько лет просидел по каторгам? Нет, пусть девчонки побудут здесь. А я посплю. Завтра — в путь. Сначала в горы, потом надо сделать петлю и выследить шпиона, которого великий вор обязательно пустит за мной следом. Удавлю соглядатая — поверну к рудникам, наберу медных самородков. Без хороших мечей дело не сделать. Далее — к тайнику, за пистолетом. Потом через второй южный проход на равнину… Кстати, шпион может быть не один… Соберу отряд, научу сражаться, отведу всех в Узур, заодно и сам наберу здоровья — и пойдем… Иначе это существо постепенно сойдет с ума и превратит в содом всю планету со всеми ее обитателями.
4.
Слова «коварство» не было в их языке. И «вероломства» тоже не было. Только «хитрость».
Замахнуться левой, ударить правой — это они понимали. Но если, например, Марат делал вид, что ему больно, морщился или изображал хромоту — все они сразу верили и бросались добивать, позабыв о защите.
За неделю непрерывных спаррингов Марат выбился из сил.
Они были молодые, сильные и отважные. Но посылать их против Жильца — значило обречь на мгновенную смерть.
На четвертый день пришла Ахо. Сидела на склоне холма, обхватив руками колени. Поджав губы, смотрела, как воины машут дубинками. Когда Марат кричал «глыл, глыл!», что значило «очень, очень хитро», старуха вздрагивала.
В перерыве он подошел, сел рядом. Листом растения чируло Ахо обтерла пот с его лица, касания морщинистых рук были осторожны и точны. Потом сказала:
— Они не смогут. Они не умеют быть очень хитрыми. Этому нельзя научить. С этим надо родиться.
— Тогда они умрут.
— Я знаю.
— Ты мать рода, — сказал Марат. — Разве тебе их не жаль?
— Жаль, — сразу ответила Ахо. — Но лучше пусть они погибнут, чем станут очень хитрыми.
Марат отобрал семерых молодых мужчин. Троих — самых габаритных, широкоплечих, и четверых — самых ловких. Все они были первыми топорами в своей общине: быстрые, жилистые самцы, отменные стрелки из лука, с пятидесяти шагов попадавшие земноводной собаке точно в шею. Великаны были поглупее, зато малыши отлично соображали, и по крайней мере один из них, девятилетний Цьяб, недавно назначенный старшиной отряда, быстро освоил все способы ведения боя, и просто «хитрые», и «очень хитрые», а однажды во время жесткого, с боевым оружием, поединка почти достал Марата острием клинка.
Марат похвалил Цьяба и тут же подумал, что ему жаль парнишку, скорее всего он погибнет первым.
Идти на покушение с луками и копьями было бессмысленно. Только ближний бой, только короткие, длиной в две ладони, кинжалы. Три группы: первая отвлекает внимание и атакует охрану, вторая заходит с тыла и нападает на Великого Отца. Третья волна атаки — сам Марат с пистолетом. Стрелять придется в спину, но другого выхода нет. Жаль, конечно, убивать в спину человека, с которым прожил вместе девять лет. Но Жилец, наверное, уже теперь и не человек вовсе.
Ахо сидела до обеда, потом отлучилась, принесла большой мех с водой и дюжину кусков собачьей печени. Ученики утолили голод и тут же — по глазам было видно — затосковали. Первые три часа тренировка их забавляла, они посмеивались и показывали друг другу свою удаль, глаза блестели, но когда приходила усталость, все бойцы, включая талантливого Цьяба, начинали зевать и теряли волю к победе. Обычно в такой момент Марат начинал кричать и бить их, как бил его самого Жилец: вполсилы ногой по ягодицам или кулаком в плечо; но сегодня рядом сидела мать рода, и Марат решил обойтись без грубости.
— Идите к носорогам, — велел он. — Пусть каждый возьмет своего зверя и проедет, сколько сможет. Идите, или я убью вас всех.
Воины побросали мечи и отправились к загону. Ездить верхом они любили, но тоже — только с утра, до еды.
Каждый их день делился на две части. До еды они двигались быстро, всё понимали и охотно оглашали равнину молодецкими воплями. После еды всё менялось. Насытившись, абориген немедленно засыпал. Победить это было невозможно, жители Золотой Планеты просто не умели бодрствовать на сытый желудок.
Носороги заревели, но Марат лично объездил каждую тварь и даже не повернул головы. В худшем случае кому-нибудь отдавят ногу.
Ахо продолжала сидеть в той же позе.
— Я знала, — сказала она, — что ты вернешься и принесешь большое зло. Ты вернешься совсем другим, и всё будет совсем по-другому. Я хотела убить себя. Чтобы не хотеть твоего возвращения. Если мать рода сильно хочет чего-то, это всегда происходит. Я ждала тебя, и ты вернулся. Теперь ты забираешь семерых лучших мужчин и говоришь, что они никогда не придут назад.
— Я тоже.
— Ты бродяга. Иногда бродяги возвращаются, иногда — нет. А эти юноши — сыновья моих подруг. Что я скажу матерям?
— Ты умна, — ответил Марат. — Ты сама решишь, что сказать матерям. Повтори им то, что я сказал тебе: если твои мужчины не помогут мне, скоро из-за гор придут непобедимые воины, одетые в броню. Такую же, как эта…
Марат ударил рукояткой меча по медному нагруднику.
Ахо не поняла слова «броня», произнесенного на береговом языке, но догадалась.
— Они погубят весь твой род, — продолжал Марат. — Они убьют тебя и разрушат чувствилище. Они зарежут стариков, а остальных заберут с собой. Ты знаешь, что такое «раб»?
— Знаю, — сказала Ахо. — Ко мне приходят бродяги с берега. Раньше они рассказывали про Узур, а сейчас говорят другое. Все племена равнины говорят про Город-на-Берегу. И племена болот тоже говорят. Вчера ночью я кинула в огонь ветку фтеро и теперь знаю, что наша жизнь скоро окончится. Но не так, как ты сказал.
Марат не ответил.
Ахо встала, подобрала пустой мех и пошла вверх по склону холма.
Она не просто постарела, но обветшала и высохла. Однако власть и ответственность не дали согнуться ее спине, а глаза, пусть и выцветшие, когда-то сверкавшие юной чувственностью, хотевшие весь мир и всю его красоту, теперь не выражали ничего, кроме мудрости, и Марат избегал смотреть в них. Мудрость беспола, в мудрости есть всё, но секса нет, а бывший пилот и арестант слишком хорошо помнил нынешнюю мать рода шгоро-шгоро невесомой тонкой девушкой, чьи волосы щекотали его шею.
Помнила ли она? Бывший пилот не спрашивал. В пересчете на его темп жизни они не виделись около тридцати лет.
Конечно, я буду помнить Ахо, когда состарюсь, подумал он, но насколько подробно? Останутся ли в памяти ее мизинцы, ее спина, запах ее дыхания? Наверное, нет. Запомню только вкус ее пота, неправдоподобно сладкий. Если вырвусь отсюда, забуду многое, но не вкус сладкого пота женщин этой планеты…
Он оглянулся. Воины выводили носорогов из загона, звонко хлопали ладонями по краям верхних дыхал. Животные пыхтели и толкали друг друга боками. Цьяб с усилием закрыл за последним всадником ворота и поспешил к месту спаррингов: вспомнил, что нужно собрать оружие. Он единственный из всех сразу уяснил, что медные ножи боятся сырости и требуют ежедневной заточки. Хороший парень, жаль его, подумал Марат и в четыре быстрых шага нагнал Ахо.
С вершины холма были видны многочисленные дымы костров и островерхая крыша «дворца».
Марат жил здесь уже третий месяц, но до сих пор не мог без усмешки смотреть на самые первые результаты своей колонизаторской деятельности. Когда-то он гордился своим домом, и городищем с четырьмя улицами, и всплеском рождаемости, и тем, как ловко и охотно дикари учились лепить из глины посуду или мыть золой волосы.
Ахо зашагала к селению.
— Там, на берегу, — сказал Марат, — ко мне пришла женщина. Я никогда не видел таких женщин. Она была бродягой. Она ходила в Узур, а потом покинула его. Разве так бывает?
