РОБЕРТ ХОЛДСТОК - Lavondyss_Rus
Скатах тоже увидел их. Он подошел к Таллис, поплотнее запахнув плащ. Долгие часы он ухаживал за отцом в длинном доме, и сейчас от него сильно пахло дымом.
— Это пророчество? — спросил он.
Таллис посмотрела на него. В его глазах светились участие и привязанность, но, как ей показалось, исчезли любовь и взаимопонимание, которые она разделяла с ним так много лет, пока они искали путь через лес.
— Не знаю, — ответила она. — Но они меня беспокоят
Он опять посмотрел на птиц.
— Все идут на север, — прошептал он. — Все. И меня что-то гонит за ними...
Таллис кивнула, соглашаясь.
— И я должна туда идти, если хочу найти Гарри. Но сначала я должна сделать Лунный Сон.
Скатах нахмурился, не понимая. Таллис никогда не подпускала к маскам никого.
— Это позволит мне увидеть женщину в земле. Твой отец говорит, что я должна вырезать ее, опять. Я не думала, что это так важно, но, возможно, ее отсутствие повлияло на мою способность открывать пустые пути.
— Я помогу тебе, — сказал Скатах и положил свою руку на ее. Таллис благодарно сжала ее пальцами.
— А что с Мортен? — многозначительно спросила она. Девочка вернулась с охоты преждевременно, но поблизости ее не было.
— Мортен моя сестра, и ребенок. Я ее брат из леса, и больше ничего, пока она не станет старше. А к тому времени, когда она достигнет подходящего возраста, меня давно не будет.
— Она это знает?
— Знает. И еще. Все, что я делаю с Мортен, я делаю из-за леса в моей крови. Все, что я делаю с тобой, я делаю из-за любви.
— Я и не догадывалась, — сказала Таллис, — что ты знаешь о Дженвале.
— Я знал, что ты любишь его. Но никогда не чувствовал, что ты перестала любить меня. Так что с моей точки зрения все было в порядке.
— Как хорошо, — сказала Таллис с радостью и облегчением. — Как я рада услышать это. И ты совершенно прав.
Она наклонилась к Скатаху и провела губами по нечесаной бороде, росшей у него на щеках. Он обнял ее за талию.
Краем глаза Мортен уловила злое движение. Из-за палисада вылетела Мортен, ударяя на бегу шкуры, растянутые на рамах; ее вымазанные глиной волосы развевались. Она кричала как птица, защищающая гнездо с птенцами.
Теперь Таллис знала, как надо делать маску и вернулась на поляну с райятуком Лунный Сон, на которой была только вчера. И обнаружила, что райятук исчез, на его месте рос ильм. Массивные, покрытые землей корни достигали краев поляны и вились среди дубов и орешника; они как змеи разлеглись на земле, чувствуя себя хозяевами леса. Почти черный ствол усеивали толстые грибы, глубокие выемки в коре заросли мхом. Дерево гордо вздымалось в вечернее небо; три изогнутых ветки запутались в облаках, все остальные были обломаны. На поляне царила тишина. Воздух наполнял сильный запах травы, поднимавшийся от земли. Света еще вполне хватало, и Таллис ужаснулась силе, которую чувствовала в этой лесной стране мифаго.
Она дважды обошла гигантское дерево. Найдя остатки сломанного тотема, он подобрала их, ощутив их сухую и мертвую поверхность. Скатах ждал в лесу, озабоченно глядя на небо, заполненное черными аистами; еще больше птиц смотрели на землю с голых ветвей.
— Они за тобой или за моим отцом? — прошептал он, когда Таллис вернулась.
— Не знаю. Но, каким-то образом, они уничтожили райятук. Я надеялась посидеть здесь и сделать маску...
— У тебя есть образ?
Таллис посмотрела на обломок и с радостью осознала, что есть: она держала образ женщины в земле. И образ белой луны. Образ рогов, лошади и улыбки, образ материнского поцелуя. И образ крови, конечно. Образ горящих костей ребенка. Образ дикой всадницы, с белой глиной на длинных волосах, скачущей вокруг погребального огня, на котором лежит ее любимый. Образ кости в теле, раны на теле ребенка, острых обломков костей; рана излечена, кровь засохла.
И Дженвала... милого Дженвала. И он был на образе, его смех, его участие, его готовность принять то, что для Таллис он что-то вроде призрака; он, как и Скатах, был тенью, за которой пришла неодолимая ночь.
Такой нежный, когда любил ее.
Даже когда его сломанное тело последовало за душой в ночной лес, он пытался сражаться: его пальцы согнулись, как если бы он пытался подать ей знак; лицо перекосилось, как если бы он пытался посмотреть на женщину у костра; и искры в глазах — мертвых глазах — слезы, которые молча говорили: я страстно хочу остаться.
Таллис посмотрела вверх, в глаза Скатаха.
— Да, — сказала она. — У меня есть образ.
Она выровняла обломок тотема и сделала из него круг; обтесала так, чтобы стал виден естественный поток линий; проковыряла глаза и рот; раскрасила, подчеркивая женщину в земле; и вот мертвое дерево начало жить и дышать.
Скатах, присев на корточки, зачарованно смотрел на саму Таллис, а не на быстрые пальцы, творившие волшебство.
— Ты действительно одержимая.
— Да.
Красный цвет для щек и крови ребенка, зеленый для тонких линий, белая глина для луны. Все из красок и охры, используемых тутханахами.
— Она уже говорит тебе?
— Она говорит со мной всю жизнь...
И вот она, призрак, женщина в земле. И снег. И память. Белая память, грязная, позорная...
Земля помнит. Снег хранит старые воспоминания.
Нежное прикосновение для нежной смерти.
Я тебя не забуду.
Она закончила. Она держала ее перед собой, глядела в ее глаза, целовала ее губы, дышала через ее рот в неведомый край, лежащий за лесом. Потом повернулась и приложила к лицу.
— Не смотри на меня ее глазами...
Таллис села, слова Скатаха испугали ее. Она посмотрела через маску на Уин-райятука, старого сломанного человека, завороженного глядевшего на создание маски. Сузив глаза, он посмотрел на сына-из-плоти-и-леса, потом обратно на Таллис.
— Не смотри на него.
— Почему?
— Не смотри на него.
— Что я увижу?
— Не смотри на него!
Она опустила маску. Внезапно налетел ветер и маленький огонь в хижине шамана задрожал. Камни и раковины, подвешенные на веревках, затрещали. Заколыхались листы пергамента, на которых Уин вел дневник. На короткое мгновение в теплый дом ворвался зимний холод.
Скатах исчез. Таллис услышала, как он выходит из хижины. Заменявшие дверь тяжелые шкуры опять успокоились, огонь запылал спокойнее.
Она посмотрела на маску и нежно прикоснулась мокрому дереву, как любовник прикасается к сырой кожи возлюбленной.
— Я не понимаю.
— Он уходит от тебя, — тихо сказал Уин. Он коснулся жидкой белой бороды, потом потуже натянул на покатые плечи темный плащ. Он выглядел очень больным и испуганным. Таллис знала, что он беспокоится о мальчике: где его сын? Где прячется Тиг?
Однако при этих словах она пронзительно посмотрела на него. Скатах уходит от нее? Уин приложил палец к губам и сказал:
— Мне кажется, что тот самый призрак, который забрал Дженвала и его друзей, преследует его самого, зовет в Бавдуин. Он не хочет, чтобы ты увидела его; быть может потому, что еще не хочет узнать правду.
Таллис озадаченно тряхнула головой. Она знала, что путь Скатаха лежит в Бавдуин, но он же не Джагутин; он просто присоединился к отряду. Почему его зовут, как и других?
— Он стал одним из Джагутин, когда его жизнь в лесу стала неотделима от их, — сказал старик. Он взял дневник, полистал его и нашел лист, который молча прочитал. Какое-то мгновение он смотрел на него, как если бы хотел дать Таллис, но потом передумал. Подбросив дерево в огонь, он выудил из-за спины мешочек из тонкой кожи, в котором лежали обожженные кости. Он тряхнул мешочком, кости загремели. — Узнаешь?
Таллис кивнула. Уин-райятук еще раз встряхнул мешочек, стукнул им по земле и по каждому плечу, и негромко запел, ритмически раскачиваясь; его слова не имели смысла.
Таллис мгновенно поняла, что он делает, что пытается рассказать ей. Воображение унесло ее обратно в Теневой Холм, к танцорам и тем бессмысленным словам, которые они часто пели во время танца.
Риггери, джиггери, хоггери, хаггери.
— Воспоминания земли, — прошептала она. — Люди поют и танцуют, сражаются палками, скачут на лошадках, сражаются пузырями, наполненными камнями... мы не забыли...
— Но забыли почему, — согласился Уинн-Джонс. — Танцоры пляшут на фестивалях, проходящих в Оксфорде, Гримли и других местах; в этом нет никакой магии, если не знать, что фестиваль показывает, как открывать ворота в первый лес...
Опять это выражение. Первый лес.
— ... и сколько раз я стоял и смеялся, глядя как человек на деревянной лошадке, дурак, чужой, прыгает вокруг танцоров? Дьявол. Джокер. Коварный злодей. Сам Старый Койот. Трикстер. В наше время превратившийся в дурака на лошадке с палкой в руке, машущий символом забытого шаманизма. Мы всегда видим это зрелище, но забываем, что вначале он тоже был воином. Он вне отряда, но все равно часть его. Как охотник, который умрет в лесу и станет воином. Как воин, который умрет в битве и возродится мудрецом. Три части короля. Помнишь твои истории об Артуре и его рыцарях? Артур сам был всеми тремя частями: охотник, воин, потом король. — Уин улыбнулся, возможно вспомнив эти рассказы или какаю-то связь их с тем, что он видел в лесу. — Конечно мой сын призван, — прошептал он. — Он был охотником. Оказавшись в Англии, он умер, в определенном смысле. Сейчас он воин. Смерть и воскрешение в виде шамана — вот его будущее. Через много лет его ожидает полет на крыльях песни и сна.
