Анатолий Ириновский - Жребий
Правда, к чести Зуева, у него хватило такта не вспоминать в баре о деле. Они пили пиво, перекидываясь репликами о вещах ничего незначащих.
На третьем бокале Тимофей Сергеевич почувствовал, что хмелеет. Нужно ставить точку. В состоянии легкого опьянения он может сорваться и сказать Зуеву какую-нибудь резкость. А это сейчас ни к чему. Уходить следует в раздумье, мягко, оставляя Зуева с надеждой.
"Если он собирается меня подпоить, — думал Нетудыхин, — он закажет сейчас еще по бокалу"
Но Зуев сказал, допивая пиво:
— Закругляемся. А то жратве негде будет поместиться в желудке.
Тимофею Сергеевичу вдруг захотелось этому мужику сделать на прощание что-нибудь приятное. Он полез в рюкзак, выбрал пару крупных рыбин и, предварительно за-вернув их в кусок газеты, вручил Зуеву.
— Ну, ты даешь! — сказал, улыбаясь, Зуев. — Взятка! Не более и не менее.
— Какая там взятка! — отвечал Нетудыхин. — Если человек любит вяленую рыбу, почему бы его не угостить?
— Шучу, — сказал Зуев. — Принимаю это как знак доброго расположения ко мне.
Уже выйдя из бара, то ли пьянея, то ли становясь в самом деле по-настоящему до-брей, Зуев заметил:
— Я тебе вот, что скажу, Тимофей Сергеевич: тюрьма для тебя закрыта. Не при-нимают туда сегодня таких, как ты. Понял, до чего ты докатился? Но есть вещи по-страшней тюрьмы. Я не хотел бы, чтобы ты их изведал. — И многозначительно замол-чал. Потом добавил: — Так что — думай взвешенно. Я жду твоего решения.
Они пожали друг другу руки и расстались.
Минут через двадцать Нетудыхин стоял у дома быта и с изучающим любопытст-вом обозревал портрет покойного вождя.
Потрясала надпись, на которую Тимофей Сергеевич как-то прежде не обращал внимание: "Верной дорогой идете, товарищи!" Ленин оттуда, из потустороннего мира, руководил массами. Неслыханная, фантасмагорическая форма связи! Правда, этим попи-рался предопределенный Богом порядок. Но что нам Бог, когда мы едины и у нас такой сверхгениальный вожак. Мы сами себе боги.
Глава 23
Дома
Что же произошло, почему портрет вдруг исчез? Бог смилостивился над Тимофе-ем Сергеевичем? Нет, Нетудыхин так не думал. И хотя вначале он уповал на Бога, те-перь, получив свободу, он считал, что исчезновение портрета было результатом борьбы двух противостоящих сил. Притом ни одна из сторон не учитывала интересов Нетудыхи-на, из-за которого собственно и разгорелся этот сыр-бор. Скорее всего, случилось что-то совершенно непредвиденное, лежавшее вне персоны Нетудыхина, а ему, Тимофею Сер-геевичу, просто повезло. Закончилась ли эта борьба или будет продолжаться дальше, оп-ределенно сказать Нетудыхин не мог. Уверение же, что портрет его больше не появится, было чистейшим блефом со стороны Тимофея Сергеевича. Он сам шел вслепую и ступал осторожно, как по тонкому раннему льду. Поэтому свобода, полученная им, представля-лась ему весьма условной, и неизвестно еще, чем она могла обернуться через месяц. Но таков уж был Тимофей Сергеевич — взыскующий Бога в безысходных ситуациях и од-новременно сомневающийся в Нем, когда становилось легче.
Дома его ожидал сюрприз: на лай, поднятый Кузьмой, когда Тимофей Сергеевич открыл двери, в прихожей появились Елена Захаровна и… Наташка.
"Сквохтались-таки!" — подумал Нетудыхин, завидя их вместе.
— Тимоша! Господи, объявился! — возрадовалась Захаровна. — Что случилось? Куда ты пропал?
— Не так много вопросов, Захаровна, — ответил Нетудыхин.
Он поставил рюкзак и удочки в угол прихожей. Обнялись. Даже расцеловались. И с Захаровной, и с Натальей Сергеевной.
Кузьма радостно взвизгивал и носился вокруг Нетудыхина.
— Так где же ты все-таки был? — не отставала Захаровна.
— Отдыхал, — ответил Нетудыхин.
— Да, оно и видно. Зарос, как партизан.
Когда вошли в его комнату и Нетудыхин сел в кресло, Кузьма, не сдержавшись, нахально сиганул к Тимоше на колени и полез лобызаться.
— Кузьма! — сказал Нетудыхин, отстраняя собаку. — Я знаю, ты переживал за меня. Но веди себя прилично. Успокойся!
— Ты видишь, что они у тебя натворили? — сказала Захаровна. В комнате все бы-ло перевернуто. Книжный шкаф выпотрошен, на письменном столе и диване навалом лежали папки, книги, тетради. Как после вражеского набега.
— Да, — с грустью сказал Нетудыхин, — настоящий кавардак. Такого неблагопо-лучного квартиранта можно, пожалуй, и попросить съехать…
— Да ты что! — возмутилась Захаровна. — В честь чего это?
— Ну, неприятности причиняю. Потом, вообще, все это дурно пахнет…
— Ты, Тимоша, не вынуждай меня говорить гадости. Никто тебе не заикался о выселении. Они и у меня в комнате хотели провести обыск. Но я им сказала: "Не имеете права! Я жена Героя Советского Союза полковника Светышева! Только через мой труп!" И Кузьма им тут такой тарарам устроил: стал на пороге моей комнаты и рычит, как лев. Они потоптались и не стали обыскивать. Так что, вели мы себя вполне достойно, Тимо-ша.
— Спасибо, — сказал Нетудыхин, гладя подскуливающего Кузю по голове. — Значит, наш договор остается в силе?
— А почему он должен быть не в силе? — ответила на вопрос вопросом Захаров-на.
— Ну и слава Богу. С остальным — разберемся. Все вернем на свои места.
Пока женщины готовили и накрывали стол, Тимофей Сергеевич приводил себя в порядок. Сидя в ванне, он вновь благодарил Бога, что Тот послал ему Захаровну. Другая, на ее месте, предъявила бы Нетудыхину ультиматум и выселила бы его, не задумываясь. Пришлось бы искать новую квартиру или сходиться с Наташкой. Но идти к Наташке жить — значило бы потерять свободу, которая для него была привыше всего. Нет, не бы-товой зависимости он опасался, а утраты той внутренней свободы, которая предоставля-ла ему право распоряжаться собой так, как он хотел, — не рискуя другими. Наталья же все крепче прикипала к нему, и это его угрожающе настораживало. Однако он был ис-кренно рад, что его принимали с такой теплотой.
На кухне позванивали посудой и тихо переговаривались. Тон разговора был дове-рительный. Так говорят между собой близкие люди. "Надо же, — думал Тимофей Сер-геевич, — как они дружно и быстро между собой спелись!"
— Тимоша! — позвала его через некоторое время Захаровна. — Прошу к столу!
Кузьма путался у ног одевающегося Нетудыхина.
— Идем-идем, — ответил Тимофей Сергеевич, и они последовали вдвоем с Кузь-мой на кухню.
Уселись за стол. Был день июльский. На кухне, залитой закатным солнцем, духо-вито пахло жареным картофелем и тем устойчивым запахом домашности, который труд-но определим.
Нетудыхин вдруг остро почувствовал: он — в семье. Может быть, Захаровна и права: пора жениться.
Наталья Сергеевна то ли уловила настроение Нетудыхина, то ли догадалась о его мыслях — вся порозовела.
— Ну, — сказала Захаровна, поднимая рюмку с наливкой, — за твое благополуч-ное возвращение, Тимоша! Даст Бог, все перемелется.
Выпили. Стали есть. Нетудыхин сказал:
— Если даст. Но может и не дать.
— Даст, даст! Ты верь, главное! А не будешь верить, конечно, не даст. За что же давать? Ты крест мой не посеял еще?
— Вы что, Захаровна? Берегу как зеницу ока.
— Слава Богу! Но меня все-таки интересует, — ты прости старуху за такое на-стырное любопытство, — что же с тобой произошло?
— Арестовали.
— Понятно. За что?
— За портрет, который появился на доме быта вместо портрета Ленина. Но это не мой портрет. Он похож на меня, но не мой.
— Твой, Тимоша, твой! Я сама ездила смотреть. Ты там такой симпатичный — ну, прям, вылитый ты.
— Откуда вы об этом узнали?
— Наташа сообщила.
— А ты откуда узнала?
— Пацаны сказали…
— Теперь его уже нет.
— Как нет?! — удивилась Захаровна.
— Так: был — исчез.
— Вот те на! А я всех своих знакомых известила, чтобы поехали посмотрели на моего квартиранта. Нехорошо, Тимоша, ты себя ведешь, совсем нехорошо. Обманщицей я получаюсь. Как же мне теперь им объяснить?
— А так, как есть.
— Не поверят.
— Поверят. Если КГБ поверил, то почему бы им не поверить?
— А что они собственно тут искали у тебя? 3арисовки к твоему портрету?..
— Стихи.
— Зачем?
— Ну, может быть, думали, что они у меня не совсем советские. Их можно было бы приобщить к делу и посадить меня за антисоветскую пропаганду.
— Да? Это так серьезно? Скажи! А я, знаешь, ведь тоже когда-то, в детстве, сочи-няла стихи. Когда влюбилась в первый раз, написала их целую тетрадь.
Ночь темна стоит кругом.
В доме тишина.
Все заснули уж давно —
У меня нет сна.
Где-то в темном уголке
Спишь, наверно, ты.
Не мечтаешь ни о чем,
Ты — мои мечты…
Ну и так далее. Ерунда, одним словом.
— Очень непосредственно, — сказал Нетудыхин. — Для поэзии такая непосред-ственность — чрезвычайно важна. Может быть, в вас погиб поэт.
