Стивен Кинг - Воспламеняющая
– О-о-х, Господи!
Едва он сел, два чудовищных сверкающих дротика боли вонзились в голову. Он вскинул руки к вискам, закачался взад-вперед, и мало-помалу боль утихла до более терпимого уровня.
Никаких ощущений, кроме проклятой головной боли. Наверное, я спал, неудобно вывернув шею, подумал он. Наверное, я…
Нет, точно нет. Он знал эту головную боль, знал очень хорошо. Она появлялась после импульса сильнее среднего, мощнее тех, которыми он воздействовал на толстух и застенчивых управленцев, но слабее полученных громилами на площадке отдыха у автострады.
Энди тут же потрогал лицо, ощупал ото лба до подбородка. Онемевших участков не обнаружилось. Когда он улыбнулся, приподнялись оба уголка рта. Ему очень хотелось, чтобы зажегся свет, и он смог увидеть свои глаза в зеркале в ванной, посмотреть, залиты ли белки кровью.
«Толчок»? Импульс?
Нелепо. Кому он мог послать импульс?
Кому, кроме…
На мгновение у него перехватило дыхание.
Он думал об этом прежде, но никогда не пробовал. Опасался, что перегрузит цепь, введет ее в бесконечный цикл. Боялся.
Моя таблетка, вспомнил он. Таблетку уже давно следовало принести, и я ее хочу, действительно хочу, она мне совершенно необходима. Моя таблетка все исправит.
Но это была просто мысль. Никакого желания она не вызвала. С тем же успехом он мог подумать: «Пожалуйста, передайте масло». Собственно, не считая головной боли, он чувствовал себя хорошо. Да и головные боли у него случались куда более сильные: скажем, в аэропорту Олбани. По сравнению с той эта боль была пустяком.
Я «толкнул» себя, в изумлении подумал Энди.
Впервые он смог в полной мере осознать, что чувствовала Чарли, поскольку впервые в жизни немного испугался собственной способности. Впервые понял, как мало он знает о том, что ему по силам. Почему все ушло? Энди не знал. Почему вернулось? Тоже не знал. Связано ли это с животным страхом, который он испытал в темноте? Его внезапным предчувствием, что Чарли грозит опасность (он смутно вспомнил одноглазого мужчину, потом это ушло), и презрением к себе, вызванным тем, что он забыл про дочь? Может даже, с ударом головой при падении?
Он не знал. Мог только сказать, что послал импульс самому себе.
Мозг – это мышца, которая может сдвинуть мир.
Внезапно ему пришло в голову, что, вместо того чтобы помогать застенчивым управленцам и толстухам, он мог стать человеком – реабилитационным центром для наркоманов, и от этой идеи по телу пробежала радостная дрожь. Он засыпал с мыслью, что талант, способный помочь несчастной толстухе миссис Герни, не так уж плох. Что тогда говорить о таланте, который мог избавить от пагубной зависимости всех бедных наркоманов Нью-Йорка? Что вы об этом скажете?
– Боже, – прошептал Энди. – Неужели я действительно чист?
Никакой тяги к препарату он не испытывал. Торазин, синяя таблетка на белом блюдце: эта мысль ничего не вызывала.
– Я чист, – ответил он на собственный вопрос.
Другой вопрос: сможет ли он остаться чистым?
Но не успел Энди задать его себе, как посыпались новые. Сможет ли он выяснить, что происходит с Чарли? Он «толкнул» себя во сне, словно провел сеанс аутогипноза. Сможет ли он воздействовать на других, бодрствуя? К примеру, на Пиншо с его вечной отвратительной улыбкой? Пиншо знал, как там Чарли. Сможет ли он заставить Пиншо говорить? Или даже вытащить ее отсюда? Возможно ли это? А если они выберутся, что тогда? Прежде всего хватит бегать. Это не решение. Да и куда им теперь бежать?
Впервые за долгие месяцы он испытывал радостное волнение, к нему вернулась надежда. Он попытался набросать план действий, принимая, отвергая, ставя под сомнение. Впервые за долгие месяцы он чувствовал, что в голове у него полный порядок, мозг живой, энергичный, работоспособный. Главный вопрос, конечно, заключался в следующем: сумеет ли он обмануть тюремщиков, заставить поверить, что наркотическая зависимость никуда не делась и он по-прежнему не способен пустить в ход ментальное доминирование. Только в этом случае он мог… точнее, у него появлялся шанс что-то сделать.
Энди все еще думал об этом, когда зажегся свет. В другой комнате заработал телевизор, возобновилась привычная литания: Иисус-позаботится-о-твоей-душе-а-мы-позаботимся-о-твоей-чековой-книжке.
Глаза, электронные глаза! Они вновь наблюдают за тобой или скоро начнут наблюдать… Не забывай про это!
В одно мгновение он все понял: предстояли дни и даже недели притворства, а если у него все-таки появится шанс, в какой-то момент его наверняка поймают. Навалилась депрессия… но не вызвала стремления заполучить таблетку, а скорее помогла взять себя в руки.
Он подумал о Чарли, и это помогло еще больше.
Энди медленно поднялся с кровати и прошел в гостиную.
– Что случилось? – крикнул он. – Мне страшно! Где мое лекарство? Кто-нибудь? Принесите мне лекарство!
Он сел перед телевизором, его лицо выглядело тупым, вялым, обрюзгшим.
Но за этой ничего не выражающей маской мозг – мышца, которая могла сдвинуть мир, – работал все быстрее и быстрее.
12
Как Энди Макги не мог вспомнить детали своего сна, так и Чарли не могла вспомнить весь долгий разговор с Джоном Рейнбердом – в памяти остались лишь обрывки. Она не могла точно сказать, почему поведала всю историю долгого пути, который привел ее в это подземелье, или заговорила об остром чувстве одиночества, вызванного разлукой с отцом, и об ужасе, который испытывала, опасаясь, что Контора все-таки найдет способ заставить ее продемонстрировать пирокинетические способности.
Отчасти дело было в отключении электричества, в уверенности, что их не подслушивают. Отчасти – в личности Джона, которому пришлось столько пережить, в его такой трогательной боязни темноты и вызванных этой темнотой воспоминаниях об ужасной земляной яме, куда его посадили эти конги. Он спросил Чарли, почти безразлично, почему ее заперли, и она начала рассказывать, чтобы отвлечь его от переживаний. Но очень быстро все изменилось, потребность выговориться нарастала, слишком долго она держала это в себе, и теперь слова хлынули бурным потоком. Раз или два она всплакнула, и он неуклюже обнял ее. Такой милый… он многим напоминал ей отца.
– Теперь, если они выяснят, что ты все знаешь, то, наверное, и тебя посадят под замок. Не следовало мне рассказывать.
– Точно, посадят, – весело откликнулся он. – У меня форма допуска «D», детка. Мне разрешено открывать бутылки с полиролем, пылесосить и мыть пол. – Он рассмеялся. – Думаю, будет лучше, если никто не узнает, о чем мы говорили.
– Я никому не скажу, – с жаром ответила Чарли. Она испытывала неловкость: если Джон проболтается, его смогут использовать как еще один рычаг давления на нее. – Мне ужасно хочется пить. В холодильнике есть вода со льдом. Хочешь?
– Не оставляй меня здесь, – тут же сказал он.
– Ладно, пойдем вместе, взявшись за руки.
Он вроде бы задумался над ее предложением.
– Хорошо.
И медленно, шаркая ногами, крепко держась за руки, они двинулись к кухне.
– Ты уж никому ничего не рассказывай, детка. Особенно насчет этого. Большой индеец боится темноты. Меня просто засмеют.
– Они не стали бы смеяться, если бы знали…
– Может, и не стали бы. Может, ты права. – Он усмехнулся. – Но я бы предпочел, чтобы они не узнали. Я благодарю Бога, что ты оказалась здесь, детка.
Его слова так ее тронули, что глаза вновь наполнились слезами, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы не разрыдаться. Они добрались до холодильника, и она нащупала кувшин с водой, в котором раньше плавали кубики льда. Теперь вода уже не была ледяной, но прекрасно смочила горло. Снова встревожившись, Чарли задалась вопросом, а сколько она говорила, но ответа не было. И она рассказала ему… все. Даже то, что поначалу рассказывать не собиралась, к примеру, о случившемся на ферме Мандерсов. Разумеется, люди вроде Хокстеттера знали об этом, но их мнение ее совершенно не волновало. В отличие от мнения Джона… и его отношения к ней.
Но она рассказала. Он задал несколько вопросов, всегда по существу, и… она продолжала рассказывать, иногда в слезах. И вместо того чтобы продолжать спрашивать, пытаться на чем-то подловить, проявлять недоверие… он выказал только благожелательность и спокойное сочувствие. Рейнберд словно понимал, через какой ад ей пришлось пройти, возможно, потому, что и сам побывал в аду.
– Вода, – предложила она.
– Спасибо. – Она услышала, как он пьет, потом кувшин вернулся к ней в руки. – Огромное спасибо.
Чарли поставила кувшин в холодильник.
– Давай вернемся в другую комнату, – предложил Рейнберд. – Интересно, включат ли они когда-нибудь свет? – Ему уже не терпелось. По его подсчетам они просидели без электричества больше семи часов. Он хотел выбраться и хорошенько все обдумать. Не то, о чем она ему рассказала – он и так все знал, – но то, как это использовать.
