Владимир Зенкин - Миф о другой Эвридике (СИ)
– Что он замер. Замер ребёночек. То он двигался. А то перестал. У них, у троих специалистов – никаких сомнений. Так сказали.
– Гм… Мало ли… Устал, отдохнуть решил.
– Не притворяйся глупым. Замер – это умер. Сердце не бьётся.
– Да отчего ж, ёлки-палки?! – недоумился Дроздов, – Никаких, ведь, причин. Ты ж не падала, не ударялась. Всё, как полагается. Пятый месяц всего.
– Не знаю, – Рита вытирала мокрые глаза платком, – Ничего не знаю. Направляют в стационар. Сегодня будут извлекать.
– Из… влекать?
– Искусственные роды.
– Как всё… странно… несправедливо…
– Несправедливо, – тонкий слом-истеринка в голосе Риты, – В здоровой, живой женщине – мёртвый ребёнок. Несправедливо! Несправедливей быть не может.
По спине Дроздова вдруг скользнула ледяная змея. В висках рассыпался алый стук. Слегка качнулась опрятная стена напротив.
– Не может… – одними губами прошептал он, глядя в притворяющийся паркетом линолеум поликлиничного коридора, – Может. Ещё как может. А в мёртвой женщине – живой ребёнок… И такое может… А чья вина? А расплата чья?
– Ты о чём бормочешь? – повернулась к нему Рита, – Не слышу.
– Правильно делаешь, – выпрямился Дроздов, тряхнул головой, возвращаясь в реальность, – Ну что ж теперь. Ну ладно.
– Пойдём, – поднялась Рита со стула. – Мне надо приготовиться, – Голос её стал звонок и далёк.
– Ничего… Мы с тобой ещё молодые, сильные. Всё хорошо у нас будет.
– Ты так уверен?
– А ты нет?
*
«Зачем записку эту пишу? Не знаю. Может, положено так – оставлять последнюю записку. А всё уже без слов сказано-пересказано. Понято-перепонято. О нас с тобой. И хватит!
Симон! Ты – большой, добротный, надёжный мужик. Мы прожили с тобой четыре года: не худших четыре года в моей жизни. В твоей тоже, полагаю.
Я ухожу, Симон. Совсем ухожу, я не вернусь, не смогу вернуться. Потухло… во мне. И в тебе… в тебе тоже, не спорь, ты знаешь. Спасибо, Симон, что ты у меня был. Мне было с тобой безопасно, было спокойно, было уютно. Мне было с тобой очень неплохо. Но абсолютно хорошо мне с тобой не было. Ты не виноват. С тобой я прочно стояла на земле. Но летать я с тобой не умела.
Я не могу обмануть тебя. Я ухожу к другому мужчине. Не такому прочному и надёжному. Но с ним я умею летать… пусть так это назовётся. С ним я умею летать, очертя голову, а значит, не ровён час, когда-нибудь могу и разбиться. Плевать, ничего не знаю, не хочу знать, кроме того, что я – женщина. Летающая вздорная женщина.
Прощай, Симон. Попытайся стать счастливым на земле. У тебя может получиться, если научишься забывать. Всё. Всех. И меня».
3. Невелов
Каждый, входящий в кабинет, с порога подвергался плотному разгляду самого Зигмунда Фрейда. Настенный портрет бородача в рамке светлого дерева виделся из любой точки кабинета. Неспешно плывущие по своим странным раздумьям глаза из-за круглых очков успевали доникнуть до мыслей, до настроений всех, очутившихся здесь. Невелов всегда чувствовал себя спокойно и уверенно рядом с образом мудрого смельчака, смогшего распахнуть люк над человеческой психо-бездной.
Впервые входящие всегда поднимали глаза к Фрейду, и Эдуард Арсеньевич старался уловить хотя бы слабые, отпечатлённые тонары их взглядов. Кое-что они означали.
Дроздов посмотрел на портрет внимательно, с уважительным недоверьем. Губы его стали жёстче. Этот человек привык полагаться на себя. К союзникам и друзьям был взыскателен.
– Решение ваше правильное. Не сомневайтесь, – сказал Невелов.
– Н-не уверен. Я здесь по просьбе… по большой просьбе одной женщины.
– Я знаю эту женщину. Она обратилась ко мне. И я заинтересовался вами.
– Что во мне интересного?
– Это тема для разговора. Присаживайтесь.
Тонконогий стул вскрипнул от резкого веса; большие руки заняли стол: постук пальцев по крышке выжидателен, непокоен. Нетщательно вытесанное, но правильное лицо, умело бесстрастный взгляд.
– Поговорить – почему бы и нет. А лечиться мне не от чего. Спасаться от себя – незачем.
– Кто вам сказал, что мы от чего-то лечим или спасаем? Наша задача – напомнить людям… намекнуть даже, что всё – в них самих. Полные, так сказать, «боекомплекты» для собственного спасения. А так же и для погибели собственной. Чем воспользоваться?
– Хе… Мои «погибельные комплекты» я все давно израсходовал. Были возможности. Так что, мне неверный выбор не грозит.
– Не сомневаюсь, – в лад ему усмехнулся Невелов. Извините, конечно, но меня слегка просветили насчёт вас, Симон…
– Без отчества. Мне привычней.
– Симон Дроздов. Тридцать пять лет. Капитан запаса. Ушёл в отставку, не дослужив срока. Почему вдруг – в расцвете сил – в отставку?
– По абсолютно собственному желанию. Кое-что понял о себе. И о других.
– Участник боевых действий на Кавказе и в Средней Азии. Бывший командир десантной роты. Ранения. Награды. Перспективы. И всё-таки? Разговор же не праздный у нас.
– Повод прост и банален: конфликт с командованием. Точней, с одним не лучшим его экземпляром.
– Мы – не о поводах. О причинах. Конфликт с собой. Вот разобраться бы в чём.
– Зачем? Это тоже весьма банально, – серые глаза Дроздова упрятаны в прозрачный лёд, – Но в суть вы попали уже. Одно слово. Бывший. Да. Бывший. С некоторых пор главное во мне сделалось бывшим. Настоящее потерялось. Тем паче – будущее. Впрочем, если вы думаете, что я этим новым раскладом сильно удивлён или напуган, вы ошибаетесь. Правильно всё. Логично. Нельзя ничего изменить. Не надо ничего менять.
– Почему так?
– А так справедливее.
– Для кого?
– Для многих. Для тех, кто должен быть, а их нет. Безвинно нет. Не вся, конечно, справедливость. Маленькая её часть.
– Новый расклад, говорите? – задумчиво мял пальцами бородку Невелов, – Всё в прошлом и ничего впереди? В тридцать пять лет?
– Почему ничего? – колючки веселья из-подо льда, – Впереди… ну, жизнью это назвать нельзя… Назовём сроком заключения. Пожизненный срок. Приговор таков. Всецело согласен с ним. По заслугам.
– Чей приговор-то?
– Не мой, не мой, к сожаленью. Я б посуровей вынес. Не наделен правом себя судить.
– Так чей приговор?
– Не знаю. Высокопарных словес не люблю. Сам собою вышел. Приемлю.
– Приемлю?.. Не приемлете! – жёстко, зло разрубал лёд Невелов, – Раз ко мне пришли – не приемлете. И я не приемлю таких приговоров. Давайте попробуем… нет, не снять, не смягчить, ни в коем случае. За виною неминуема кара? Давайте попробуем кару превратить в искупление. И поищем образ его.
– Это каким же манером, интересно?
– Есть у нас один странный шанс…
4. Синички
Мамкины глаза весело блестели. И улыбалась она чересчур весело, хотя не из-за чего было так уж веселиться. От мамки шёл запах духов и другой несильный, но неприятный запах. Девочки знали уже, что это запах вина. Вот отчего веселье. Выглядела мамка празднично, в своём лучшем вишнёвом платье, с ярко розовыми бусами, с новыми блескучими серёжками в ушах. Рядом с ней стоял незнакомый высокий дядька, очень коротко постриженный, почти лысый, и тоже улыбался. И от него тоже пахло вином.
– Вот они, мои два сокровища, – сказала мамка тянучим, слегка неправдашним голосом, – Два моих херувимчика. Эля и Юля – две моих нотки «ля». Разве они не прелестны!?
– Как ты их различаешь? – сказал дядька громко и гулко, словно, из бочки, – По одежде, что ль?
– Мать знает, как различать. Редко, кто различает. Отец даже не различал. У Эли волосики чуть-чуть светлее. У Юли глазки чуть-чуть синее. Эля на пятнадцать минут старше. Она нежная, добрая, покладистая. Юля на сантиметр выше. Она упряменькая и хитренькая. Они дополняют друг друга. Неделю назад у них были именины. Им исполнилось по десять, моим птенчикам.
– Поздравляю, – заявил дядька, приподняв лохматые брови, – Вот вам маленькие презенты.
Он порылся в своём пакете, звякнув стеклянно-бутылочно. Достал две шоколадки. Эля, робко протянув руку, взяла. Юля сидела неподвижно, исподлобья глядя на гостя. Он положил шоколадку рядом, на стол.
– Это Василий… Петрович. Он очень хороший человек, – объяснила мамка прежним тянучим голосом, – Мне он оч-чень нравится. Надеюсь, и я ему тоже… – она сощурила глаза на Василия Петровича, – И он обязательно понравится вам, синички. Может быть даже, у вас появится наконец-то настоящий папа.
Дядька озабоченно вздохнул, поскрёб пальцами свой большой подбородок.
– Почему бы и н-нет… – пробормотал он из своей невидимой бочки.
– Всё будет замечательно. Разместимся. Ничего, что одна комната. У вас свой уголок. У нас свой будет… Перегородим. Ширмочку поставим. А там – придумаем что-нибудь. А сейчас – ужинать, ужинать, синички.
