Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК
– Это ты что, опять про холод, что ли? – спросил дед Антон.
– Да, про холод, про холод! Прошлый раз опять целую лекцию здесь прочел. А приехал – все попрежнему! Хоть бы на других людей посмотрели!
– Да ведь у других людей всегда хорошо, – сдержанно сказала Марфа Тихоновна, хотя в глазах ее сверкали гневные огоньки: – там и телята не болеют, там и отхода нет. А где это, спросить? Что-то у нас по округе такого не видала!..
– Близоруки вы, Марфа Тихоновна, – тоже еле сдерживая раздражение, ответил Петр Васильич, – только свою округу видите! А вы дальше посмотрите! Посмотрите, как в Костромской области молочное хозяйство ведут…
– Эко сказал-Кострома! Мы там не были. Мало ли чего вдали люди делают! Вон там, в пустыне, реки поворачивают, а у нас этого не видать.
– Ну поближе посмотрите-вот Раменский район, рядом, колхоз ничем от вашего не отличается. Вы бы хоть литературу почитали, поинтересовались, как люди работают!
– Литературу! А чего мне в этой литературе искать? Как за телятами ходить? Да я сама этому делу кого хочешь поучить могу!
Петр Васильич потерял терпение. Он молча бещёными главами поглядел на старуху и, круто повернувшись, пошел из гелятника.
– Лекарство давайте, как я говорил, – сказал он зоотехнику Марусе, которая тихо и смущенно стояла в сторонке, и, обратившись к деду Антону, добавил: – Принимайте меры, Аптон Савельич! Воспитание телят у вас ведется безграмотно, и учиться люди не хотят. Я вас, как видно, ни в чем убедит не могу. Придется этот вопрос на правлении поставить. Так, Антон Савельич, за развитие животноводства не борются. Я за твоих телят так же, как и ты, отвечаю. А меня не слушаете пускай за вас колхозники сами возьмутся!
Приподняв шапку, он вышел из телятника.
– Упря-амый! – протянула Марфа Тихоновна, покачав головой. – Ну, да на упрямых-то воду возят!
– Эх, дела, дела! – вздохнул дед Антон и, взглянув на Марфу Тихоновну, вдруг добавил: – А на тебе, голова, тоже надо бы воды повозить!
ХОЗЯЙСКИЕ ПЛАНЫ
С вечера дед Антон, находившись по морозу, крепко уснул, но проснулся среди ночи и до рассвета ворочался и вздыхал, и потом встал и ушел на скотный двор. Со скотного он вернулся утром задумчивый, с морщиной между бровями. Вошел и год на лавку к столу. Его жена, бабушка Анна, тотчас заме шла эту морщину.
– Ты хоть шапку-то сними! – сказала она. – Эва до чего дожил: за стол в шапке садится!
Дед Антон снял шапку и положил рядом. Бабушка Анна поствила перед ним блюдо со студнем, а сама стала загремела в печи. Она ловко заправила оранжевые угли к одной стене, поставила в печку чугунки и закрыла заслонкой. Тут же Подложила в самовар несколько горячих угольков, и самовар сразу зашумел, запел, затянул веселую песенку.
Обернувшись наконец к столу, бабушка Анна увидела, что дед Антон сидит перед студнем, но не дотрагивается до него.
– Ты что это? – сказала бабушка Анна. – Расстроился, что ли?
– Да нет, что ж теперь расстраиваться…
– Ну, а почему не ешь?
– «Почему»! А как, без хлеба есть, что ли?
– Как – без хлеба? Да хлеб-то перед тобой же, на столе!
– Да ведь ты же не нарезала…
– «Не нарезала»! А сам-то что? Руки у тебя есть, ножик – вот он лежит, взял да нарезал!
И, не дожидаясь, когда он возьмет нож да нарежет, нарезала хлеб сама.
– Ну, а меня не будет, тогда что? – сказала она, садясь за стол. – Около краюхи голодный насидишься! Эх, старик, старик! Хоть бы мне не умереть прежде тебя – пропадешь ты один, пропадешь! – И подвинула ему поближе студень.
– Надо к председателю сходить, – как следует подкрепившись, сказал дед Антон: – что с телятами делать, не придумаю. Откуда болезнь забралась, домовой ее знает! Дров пожгли – рощу целую. В тепле стоят. Чего им надо? Может, и правда мы сами виноваты – за старинку держимся… А закинешь другой раз словцо насчет новых-то методов, так старуха на дыбы. Ничего слушать не хочет. И что делать, не знаю. Может, Никита Степаныч что скажет. Сходить надо.
– Сходи. А что, старуха-то Рублева убивается?
– Убивается. Всю ночь сегодня в изоляторе просидела. Как над грудным ребенком. Да ведь сиди не сиди – болезнь свое делает.
– Еще бы не убиваться, – согласилась бабушка Анна: – слава-то, пожалуй, убавится. Такого престижу не будет. Уж она у вас, в телятнике-то, настоящая командирша – ни одна телятница не пикни. Как сказала Марфа Тихоновна, так и будет, как приказала, так и делай. А своей мысли даже и в голове не держи!
– Ну, ты так не говори! – возразил дед Антон. – Она свое дело знает. И командует потому, что знает. С гордецой старуха, конечно. Ну и себя на работе не щадит. Что зря говорить! Жалеет телят, очень даже жалеет!… – Дед Антон надел шапку, но с места не встал. – Что там в Корее, читала ай нет?
Бабушка Анна живо надела свои большие новые очки и взяла газету:
– Ну что в Корее? Бомбят американцы, да и всё. Вот вишь: «Сегодня ночью американские бомбардировщики подвергли зверской бомбардировке и обстрелу западные районы Пхеньяна…» И фугаски бросают и напалмом каким-то жгут. Уж, чай, живого места на той земле не осталось – огонь да смерть… Чай, и на полях-то там ничего не родится…
– Ну, скажешь тоже! Что ж там, на полях, родиться будет, когда поле не хлебом, а бомбами засеяно. Растерзанная земля лежит! Каково ж там людям?
– А вот ты гляди, старик, всё держатся, всё не сдаются! Крепкий народ оказался!
– Да ведь как же, голова, – родина всякому дорога. Можно ли жить-то без родины? Вспомни, как в твой дом враги вошли…
– Ой, не поминай, старик, не поминай! Как все это сердце вынесло, не знаю.
– Но ведь у нас-то они и были всего недели две. А если б так вот и остались надолго?
– Ой, старик, что ты, типун тебе на язык! Да лучше умереть!
– Ну вот, и они так же думают: умрем, польем своей кровью родную землю, а врагу ее не отдадим. Вот и держатся. А как же, голова? Разве может человек остаться без родины!
– Теперь и пожалеешь, что бога нет, – сказала бабушка Анна: – уж он бы этих бандитов Трумэнов за такие дела трахнул! А то вон что – ни старым, ни малым пощады нет! Детей с самолета расстреливают!
– И без бога когда-нибудь трахнут, – ответил дед Антон, – свой же народ трахнет, а пока их не уймут, не будет покоя на земле. – И, уже взявшись за скобу, попросил: – Посмотри тут еще чего в газете-то… тогда за обедом рас- – кажешь. А я в правление пойду.
В правлении, как всегда, был народ, около счетовода стояли две колхозницы, требуя какую-то справку. Зашел бригадир узнать, как будут оплачиваться ездки за дровами… Звонил телефон. Ваня Бычков, старший пионервожатый, настойчиво спрашивал у секретаря, где Василий Степаныч, а тот, не успевая ответить, то брался за звонящий телефон, то сам вызывал кого-нибудь к телефону. У Вани на крутом лбу даже пот выступил от бесполезных усилий чего-нибудь добиться.
Дед Антон вошел и остановился у двери:
– Значит, Василия Степаныча нету?
– Да вот нету, Антон Савельич, – живо и с досадой ответил Ваня, – а мне он немедленно нужен, ну вот до зарезу! По пионерским делам он мне нужен.
– Мне бы тоже нужен…
Дед Антон подошел к столу секретаря.
– Слышишь, голова! – повысив голос, сказал он. – Погодил бы ты за трубку хвататься.
– Ну, что тебе, Антон Савельич? – сморщась от его зычного окрика, спросил секретарь. – И что это ты трубишь, как труба! Оглушил совсем!
– А ты бы отвечал сразу, вот никто бы тебя и не оглушал. Где Василий Степаныч?
– С агрономом на поля пошел… на поля, к Выселкам. Навоз там возят. Ну, все?
– Ну и все, – сказал дел Антон. – Давно бы так и объяснил. А то люди кричат-кричат, а ты как глухой все равно!.. Пойдем, Ванек, председателя искать.
Солнце слепило глаза, снег сверкал и скрипел под ногами, как в декабре. Но уже висели тоненькие веселые сосульки под крышами, и в воздухе бродило что-то неуловимое, тревожно и сладко напоминающее о весне.
– Скоро ольха зацветет, – сказал дед Антон. – Это дерево весны дождаться не может: чуть таять начнет, а уж она тотчас и сережки надевает. Словно на праздник!
– Вот какими словами заговорил! – радостно удивился Ваня, заглядывая в голубые глаза деда Антона. – А может ты и стихи писать умеешь?
Дед Антон вздохнул и усмехнулся:
– Хм! Стихи! Не знаю, не пробовал.
– А ты песни любишь?
– Песни люблю. Люблю песни, особенно если поют складно. Ведь у нас девки иногда как? Лишь бы перекричать друг друга. А это разве песни? Другой раз подходящие голоса соберутся, да так вроде и поют не во всю силу, а как ловко получается. Вот Катерина Дозорова, например, складно поет, хорошо!
– А ты, Антон Савельич, сам тоже петь умеешь?
– Эх, вот-то и беда, что не умею! Я все как-то невпопад: гармонь туда, а я сюда, люди тянут в одну сторону, а я – в другую… Вроде и стараюсь, а все не так получается. Уж я и не берусь, молчу. А другой раз не вытерпишь – выпьешь где на празднике или на свадьбе да запоешь… Глядишь, а народ кругом сразу со смеху так и киснет. И старуха тут же подскакивает: «Замолчи, старый кочедык, не порти песню!» Ну, вот уж я и молчу. А кабы умел, спел бы.
