Анна Одина - Амфитрион
(в) Вокзал
Последнее происшествие было связано с Павелецким вокзалом, где какое-то время назад над платформами соорудили индивидуальные витражные навесы, решив, что негоже морозить ожидающих экспрессы в устаревшее Домодедово{41}. Дело было поздней холодной пятницей, в аэропорт прибывал лишь одинокий чартерный рейс с какого-то иорданского курорта, и желающих встречать загорелых счастливцев, повидавших Петру и просолившихся на Мертвом и живом морях Иордании, этой продуваемой всеми ветрами декабрьской ночью почти не было.
Платформы торчали из дебаркадеров, как голые запястья из рукавов, и страдающий клаустрофобией наблюдатель все-таки имел возможность наблюдать кусочек серого неба в просвете между решеткой, которой заканчивалась платформа, и крышей дебаркадера. Именно нелюбовь к закрытым пространствам в сочетании с подростковым пристрастием к ночному небу подвела переводчицу Веронику Файнен тридцати пяти лет. Она приехала на Павелецкий вокзал, чтоб встретить своего друга Самира, гида, возившего в Амане русские группы: они планировали вместе отпраздновать Новый год. Но стоило Веронике выйти на открытую часть платформы, как ветер толкнул ее в спину сильно, будто кулаком, и она упала на рельсы перед прибывавшим экспрессом. Поезд подходит к платформе черепашьим шагом, а машинист был внимателен, и Веронику не разрезало пополам.
Но упала она неудачно, а ослабленное сидячей работой и неустроенной личной жизнью сердце не выдержало вида надвигающейся громады, и если бы перелом шейки бедра и вывих плеча она бы еще пережила, то инфаркт докончил дело очень быстро. Иорданец Самир поседел, узнав, что его любимая русская женщина кончила земной путь, как Анна Каренина. Но по крайней мере – и эту фразу он повторял про себя еще долго – может быть, в отличие от той, Вероника хотя бы умерла счастливой?..
Кутузов не приехал на место происшествия. Мало ли несчастных случаев несут с собой безумные праздничные недели в больших городах? Так что узнал он об этом лишь post factum, но случившееся, особенно после запоздалого разговора с машинистом, практически поставило точку в его рассуждениях.
* * *В последнюю неделю декабря Москва – в тех частях ее, где нет торговых центров и шумных ресторанов, – всегда вечерами пустеет. Кто-то начинает праздновать загодя, кто-то уезжает в отпуск, кто-то на дачу. Кто-то ездит в гости по случаю католического Рождества, кто-то заранее наряжает ель, кто-то подшивает платье. Ну а в большинстве своем люди суетятся, докупая недокупленное, шаря по карманам в поисках продуктового списка и лихорадочно отоваривая подарочные купоны, чтоб всем хватило сюрпризов. Не бывает в это ледяное промозглое время года и ночи любителей гулять по опустевшим мостовым, где многоголовой эфой змеится по вымерзшему растрескавшемуся асфальту арктическая поземка. Нет любителей и фланировать по открытой всем ветрам пешеходной части метромоста на Воробьевых горах. Поэтому на мосту стояли только двое людей, никак не связанных между собой. Один – немолодой человек, по виду профессорского типа, с высокими татарскими скулами – судорожно сжимал в руках худенький розовый букет и явно ждал кого-то.
Другой заслуживает, пожалуй, более подробного описания. Это был высокий мужчина без головного убора и в несерьезном для зимы сером рединготе с черным воротником. Он со всей очевидностью никого не ждал и удовлетворялся сполна лишь собственным обществом. Стоял он, вглядываясь куда-то в неизменные черные воды ночной реки, опершись локтями на парапет и чуть наклонившись над рекой. Мужчина спокойно курил, а рядом с ним уютно пристроилась, прислонив серебряную голову к парапету, тонкая, как будто живая трость. Она вполне подходила под одеяние и вид владельца, но совершенно не вписывалась в стылый антураж московской зимы.
С одной стороны гуляющий видел застекленевшее от мороза правильной формы озерцо, сохраненное в заброшенном фундаменте Дворца молодежи (там устроили всероссийский мемориал долгостроя) и сейчас похожее на зеркало. С другой взор его упирался в пока неприветливый, но потенциально зеленый крутой бережок, за которым прокалывал небо шпиль университета. Да, что бы ни происходило в «этом городе», но в нем всегда будет сиять опасным золотым светом пик знания. Придут дети, выучатся, разлетятся по всему свету, кто-то вернется… Наверное, о чем-то в этом роде думал удивительный ночной гуляка, уступивший зиме только тем, что затянул руки в перчатки. Вообще-то курить в перчатках не очень удобно, но эти были сшиты на заказ и курить нисколько не мешали.
Мужчина стоял долго. Потом утомился, или замерз, или надумался вдоволь, и двинулся прочь от центра, к университету. Довольно длинные его волосы трепал ледяной ветер, а задумчивый взгляд был теперь устремлен на золотой шпиль. Докуренная сигарета, блеснув золотым фильтром, уже давно упокоилась в холодных водах Москвы-реки, а онегинская трость отстукивала ритм столь необязательно и неровно, что вездесущий автор убедился: джентльмен носил ее просто так, потому что ему нравилось.
Шагов через пятьдесят героя этого эпизода остановил другой мужчина, только что спустившийся на пешеходный уровень платформы метропоезда. Этот новый герой заступил дорогу герою предыдущему и вовлек его в диалог.
– Добрый вечер, – сказал он. Был это человек средних лет, в вязаной синей шапке с меховым отворотом, уютном коричневом пуховике, брезентовых штанах цвета хаки и невыразительной обуви. – У вас не найдется зарядки для омнитека, а то я тут потерялся, никак до друга не дойду, а позвонить и неоткуда.
Мужчина в рединготе почему-то оглянулся на своего недавнего компаньона по мосту (тот топтался на месте и недоуменно оглядывался, занятый собственными мыслями), вздохнул, упер правую руку с тростью куда-то в бедро, устроив таким образом всему себе удобную подпорку, и тщательно охлопал карманы, как будто их было множество, и не только в рединготе. Завершив охлопывание, он покачал головой:
– Очень сожалею, – констатировал он, – но я не взял с собой омнитека. Впрочем, это и не удивительно, – тут он развеселился без очевидной причины, – потому что я им не пользуюсь. – Человек помолчал, глядя в лицо собеседника, на котором не отразилось никакой реакции, и продолжил еще веселее: – Потому что у меня его вовсе нет!
Тут зимоупорный франт помолчал еще немного и решил все-таки заполнить возникшую тупиковую паузу следующим доверительным комментарием:
– А все это оттого, милостивый государь мой, что я недолюбливаю технику.
Носитель редингота и трости вздохнул и почему-то поднял бархатный воротник. Видимо, злобный ветер, дувший по-над Москвой-рекой, все-таки был холодноват. Губы человека в пуховике разъехались в улыбке.
– Вот и… жаль, – заметил он с каким-то непоследовательным удовольствием. Сказав это, пуховик достал омнитек и зачем-то в подробностях продемонстрировал его не по погоде одетому мужчине с тростью (тот обратил внимание, что омни был весьма допотопный). – Потому что вот он, мой омнитек. И что же мне теперь с вами делать?
Мужчина в рединготе с сочувствием оглядел неработающий прибор, устаревшие проводки, несовременный стальной коготь, сиротски потухший экран, пещерку для пальчиковых батареек с давно выломанной крышечкой, вздохнул и ответил:
– Как что? Вначале смириться с тем, что это – как бы вам ни хотелось – не омнитек (в них не бывает батареек), а какой-то пугающий трилобит от коммуникационной техники. Затем – дойти вместе со мной до оживленной улицы, обратиться к другому человеку, у которого есть либо омнитек, либо – чем не шутит святой Исидор Севильский – телефон, и… воспользоваться.
Полностью озвучив свое разумное предложение, человек с тростью, однако, не сдвинулся с места и продолжал смотреть на человека в пуховике так, как будто тот был чучелом йети в Зоологическом музее, а не другим человеческим существом, нуждающимся в помощи.
– Никуда вы отсюда не уйдете, – заявил пуховик и вдел палец в стальной коготь. Выглядело это гротескно: на странном путешественнике были вязаные варежки собачьей шерсти, но в нужном месте на правой варежке была дырка. В голосе его слышалось нездоровое и пугающее торжество. – Сегодня же двадцать пятое число. Рождество Христово, хоть и нерусское, а все же светлый праздник для всех нас. Но не для вас, я смотрю? Время… подвинуться!
Носитель трости задумчиво взялся левой рукой за подбородок, в остальном не изменив своей философской позы, и оглядел варежки, коготь и лицо собеседника.
– Ну вы-то явно уже подвинулись, – заметил он иронически-вежливо. – То есть, если позволите, уточню: вы и меня намереваетесь сбросить с моста? Как бедного Алика?
– Кого? – с сомнением пробормотал коричневый пуховик.
– Алика Дутова, – с готовностью сообщил веселый мужчина с тростью. – Мальчика на Новоарбатском мосту, от которого вы избавились первым. О, уверен, вам понравилось бы, как плакала Римма. Затем в люльке, что вы так ловко сбрили в Сити, были Юсуп Гюль, Нечип Эрдоган и Мехмед Озден. Конечно же, у всех были семьи, это вообще характерно для людей, а тем более для турок. А Вероника? Иорданец Самир, если вам интересно, теперь сидит дома, пьет чай, слушает радио и смотрит в стену. Вот с одиноким преподавателем МГУ по культурному взаимопроникновению господином Фахретдином Фейзулиным вам не повезло, правда, – тут мужчина изящно показал пальцем за спину, – он уже ушел домой, и кульминации не получилось. Ну да ничего, организуем. Правда?
