Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга
– Глотнешь?
Геннадий взял фляжку, как воду вылил в горло несколько глотков спирта и вернул сосуд майору.
«За рулем ведь… – подумал Александр, но мысленно махнул рукой и приблизил холодное горлышко к губам. – Можно и пешком, в конце концов…»
В груди немного потеплело. От продолжения архивариус отказался коротким кивком, и фляга легла обратно в карман. Звякнув при этом о нечто металлическое – мастерски сделанный кастет с аккуратной блестящей выбоиной на тусклом боку.
Ямку в мягком металле оставила пуля, которая должна была пробить грудную клетку человека, сидящего бок о бок с Маркеловым. Но не пробила, а всего лишь сломала несколько ребер и серьезно травмировала левое легкое. Кастет спас одну жизнь, чтобы несколько минут спустя отнять другую. И тем самым спасти еще одну. Или несколько. Или – великое множество…
Иванов мучительно закашлялся и прижал ко рту платок.
– Пойдем, – решительно встал на ноги майор. – Сыро, холодно… Чахотку еще подхватишь.
– Я посижу еще, – вяло ответил архивариус, пряча в карман тряпицу, испятнанную красным.
– Отставить! – решительно поднял его на ноги Александр.
Тот повиновался, как огромная ватная кукла.
– А я из архива ушел, – сообщил он вдруг. – Не могу я там после всего этого…
– Ничего, что-нибудь придумаем, – приобнял его за плечи офицер.
Он давно простил друга. Понял и простил…
* * *«Годы, остававшиеся до Великой Войны, пролетели незаметно.
Я настолько постарался забыть о проклятой рукописи, что двадцать второе июня стало для меня почти таким же потрясением, как и для миллионов моих сограждан. И только я и еще несколько человек знали, чего будет стоить России страшное испытание, рожденное моей необузданной юношеской фантазией. Или не фантазией? Чем дальше, тем больше мне казалось, что тогда я писал под чью-то диктовку…
Нет, я задумывался о грядущей войне и раньше. Германцы победоносно шагали по Европе, подминая под свой кованый сапог одно государство за другим, неуклонно приближаясь к нашим границам, а я все не решался взять лист бумаги и переписать этот эпизод своего „романа“. Казалось, что стоит мне взять в руки мой „Паркер“, как в двери ворвутся люди в фуражках с синими околышами и поволокут меня под руки… Куда? А куда тогда уволакивали десятки и сотни моих друзей и знакомых? И я позорно откладывал переделку на следующий день. И еще… И еще…
А тут еще действия Хозяина, как будто не читавшего мой роман: никакой тревоги, шашни со злейшим врагом, подписание мирного договора, раздел Польши… Стыдно признаться, но я уверил себя, что все придумал, увидел в кошмарном сне и никакой я не провидец, а всего лишь полусумасшедший фантазер. Такое бывает, когда человек заперт в четырех стенах и прикован к инвалидному креслу. Да еще и побочное действие лекарств, о губительных свойствах которых тогда только начинали подозревать… Разуверить меня было уже некому: Дмитрий Иринархович тихо скончался в своей квартире во сне в сороковом. Может быть, не тихо и не во сне, но, скорее всего, верно все же первое – ему тогда уже было много лет… Он так и остался самым счастливым из всех участников драмы.
Наваждение стряхнули лишь скупые сводки Совинформбюро, оповещавшие, что такого-то числа сего года Красная Армия оставила очередной город. Я переборол себя и схватился за „Паркер“, но, увы, – мой дар покинул меня.
Я с огромным трудом выдавливал из себя несколько страниц, живописующих победы наших войск, но все мои выдумки тут же разбивались в пух и прах очередным сообщением по радио. Я писал и, не дописав, комкал бумагу, чтобы начать снова. То и дело я замирал, надеясь, что вот-вот снизойдет на меня то чудесное состояние, когда слова и фразы начнут сами собой ложиться на бумагу, виться прихотливой колдовской вязью, поворачивая локомотив истории на новые рельсы… Однако вожделенный мой стрелочник не торопился браться за работу…
Конец всем этим потугам положил внезапный вызов к Хозяину в конце того страшного лета…»
* * *Столица была объята хаосом. Желающих убраться из Москвы, к которой неудержимо рвался враг, было гораздо больше, чем могли позволить транспортные возможности. Бессонные ночи под вой сирен, буханье зениток и разрывы снарядов, приказы, развешанные на всех столбах и сулящие страшные кары «по закону военного времени», наводнившие город беженцы из западных областей, слухи о диверсантах, шныряющих повсюду… Черная «эмка» с занавешенными стеклами салона, с трудом пробиралась через мешанину людей и автомобилей к Кремлю. Несколько месяцев назад перед ней сам собой образовался бы коридор, а теперь не помогали даже легко узнаваемые номера и стоящий на подножке лейтенант НКВД.
А потом было долгое ожидание в совершенно пустой приемной. В иное время два лейтенанта НКВД, замершие за плечами жалкого бедолаги в инвалидном кресле, вызвали бы улыбку – кому мог угрожать инвалид, – но только не сейчас.
– Проходите, товарищ Сотников, – радушно приветствовал Сотникова Сталин: он стоял у окна, держа в руке незажженную трубку. – Не вставайте, пожалуйста!
Довольный шуткой, он медленно обошел монументальный стол и уселся. Теперь они были почти на равных.
– Вы свободны, товарищи, – отпустил он офицеров, и через несколько секунд Хозяин и гость остались одни.
– Как вы себя чувствуете, Георгий Владимирович?
– Хорошо, Иосиф Виссарионович.
Сталин покивал тяжелой головой и принялся набивать трубку. Он сильно сдал за прошедшие месяцы, лицо набрякло, волосы стали почти седыми. Но писатель никак не мог вызвать в себе сочувствия к этому страшному человеку, лишившему его самого дорогого. Как он жалел, что сейчас при нем нет того самого браунинга… С такого расстояния он бы не промахнулся…
– Что сейчас пишете?
– Что? – не понял сперва Сотников. – Ах, да… Как я могу в такой тяжелый для страны час…
– А вот и напрасно. – Сталин примял табак в трубке желтым от никотина пальцем и чиркнул спичкой, следя, как на конце деревянной палочки разгорается красноватый огонек. – В тяжелый для страны час каждый должен трудиться не покладая рук… На своем посту. Ваш пост, товарищ Сотников, – перо и бумага. Напишите что-нибудь о подвигах наших славных красноармейцев. Советскому народу нужны ваши книги.
Хозяин, наконец, раскурил трубку и скрылся в ароматном дыму. Словно глас языческого божества из облака, прозвучали тяжелые, медленные слова:
– Только не переписывайте свои книги. Пишите что-нибудь новое. И не о выдуманных, а о настоящих подвигах…
15
«И я писал. Написал множество рассказов, четыре повести и большой роман… Работа позволяла отвлечься от мучивших меня мыслей, тем более что домой я в тот день так и не вернулся…
Ты подумал о Лубянке? Конечно… Демократическая пропаганда вбила в ваши головы именно такой сюжет. Но разочарую тебя: на том же (а может, и другом) автомобиле меня отвезли на аэродром и на личном самолете Хозяина отправили далеко на восток. Сталин умел ценить важные для него вещи… И людей. Иногда.
В Москву я возвратился лишь летом сорок третьего, когда Москве окончательно перестало что-то угрожать. А до этого были Самара, Алма-Ата, Горький… Я ожидал найти нашу квартиру занятой кем-то из беженцев, в лучшем случае разграбленной и опустошенной – такой судьбы не избежали жилища многих моих довоенных соседей, – но когда ключ с некоторым трудом провернулся в замочной скважине, на меня пахнуло пусть немного застоявшимся, но запахом МОЕЙ квартиры.
Лейтенант НКВД – один из тех, часто сменявшихся, что сопровождали меня все два года „ссылки“, – занес в прихожую мои чемоданы, козырнул и, посоветовав, „если что“, звонить по известному мне номеру, исчез. Как выяснилось чуть позже – недалеко и ненадолго.
Я медленно проехал по коридору, узнавая и не узнавая свое жилье. Пыли было на удивление мало, все вещи стояли на прежних местах, а больше всего меня изумил предмет гордости покойной Вареньки – роскошный фикус в огромной, сделанной на заказ кадке, поблескивал темными глянцевитыми листьями. Будто не было двух лет… Да что там двух лет: словно десять лет кто-то выбросил из моей жизни. Вот сейчас войдет моя милая Варя с влажной губкой в руках и примется протирать листья тропического растения, ворча на прислугу-неряху, которая „развела в квартире пыль“…
То, что в прихожей уже некоторое время надрывается звонок, я понял не сразу и терялся в догадках, кто бы мог быть моим первым гостем. Немного волновался, не скрою, поэтому долго возился с замком – далеким предшественником нашего нынешнего, но таким же капризным. Открыл и обмер…
На пороге стояла девушка. Стройная, румяная, краснощекая, в щегольски подогнанной форме, ладных сапожках и лихо сидящем на русых волосах берете.
– Здравия желаю! Младший сержант медицинской службы Кильдюшина для прохождения службы явилась! – сверкнув задорной улыбкой, козырнула мне девушка.
