Лиз Дженсен - Дитя Ковчега
– Ну?
– Я хотел бы попросить вас, сэр… – начал я, пытаясь войти в дверь. Но доктор загородил мне дорогу.
– Да?
– … По сути дела, я хотел бы обратиться к вам… – (Мужайся, Тобиас!)
– Да? – Теперь он глядел на меня сердито.
– Вернее, я хотел бы потребовать, чтобы вы, сэр… – (Есть!)
– Что, черт возьми?
– Смиренно, сэр…
– Что? Говорите, приятель! – В голосе его громыхали раскаты.
Еще три слова. Вытащи этот чертополох, Тобиас, и докажи, что ты мужчина!
– Осмотрели мое тело. Сэр.
Молчание. Он смотрел на меня как на полоумного.
– Я не врач, дьявол вас побери, – наконец выплюнул он. – Я таксидермист. Я набиваю чучела животных. Тот, кто послал вас сюда, – идиот. А теперь проваливайте.
– Прошу вас, сэр. Пожалуйста! – Я все-таки втиснулся в дверь и полез в карман. – Только вы можете дать мне ответ.
– Я сказал НЕТ! – закричал он. – Убирайтесь к черту! Я сейчас набиваю… – Он замолк.
Я направил на него револьвер. Рука дрожала. Доктор Скрэби замер.
Я слышал, как тонко и отчаянно звучит мой голос. Словно жестяной свисток. Я сказал:
– Вы сделаете это, сэр, или я прострелю голову вам, а потом и себе!
Да: наконец-то мужчина!
Ни один из пластиковых макетов или голограмм приматов ни капли не напоминали мою вешалку. Впрочем, в Музее имелся интерактивный CD-ROM. Я включил прокрутку, уже ощущая, что мой поход – пустая трата времени. Я перерыл все свои старые книги по ветеринарии и даже позвонил другу, который специализировался на приматах. Он ни разу не слышал про мартышку-джентльмена, а когда я описал мою вешалку, сказал, что пас. На экране повторялась все та же фигня, на которую я натыкался в виртуальной библиотеке из Тандер-Спита: насколько прочие приматы отличаются от человекоподобных обезьян в таких ключевых моментах, как структура ДНК, размер черепа, строение зубов и скелета и, в частности, хвост. Из этих правил существует всего три исключения: антропоид Китченера, у которого присутствуют валики у основания коренных зубов, что относит его также к семейству мартышкообразных; йеменский бабуин, череп которого больше соответствует окаменелым останкам неандертальцев, нежели антропоидам как таковым; и вымерший человекообразный примат Могадора.
Могадор? Что-то знакомое. Кажется, о нем упоминал в трактате доктор Скрэби?
– Господи, – выдыхает доктор Скрэби через минуту после того, как Тобиас Фелпс застенчиво разоблачается. Быстрого взгляда на анатомию молодого человека хватило бы любому зоологу, чтобы понять – им попалось нечто примечательное. Доктор Скрэби скользит взором знатока по существу перед ним, и у него перехватывает дыхание. – Потрясающе, – бормочет он.
Похожие на руки ступни.
Обилие на теле оранжевых волос, усыпанных звериными блохами.
Поврежденный копчик.
– И еще вот это, – добавляет Тобиас Фелпс, указывая на склянку.
Скрэби разглядывает ее содержимое, и вскоре пульс его бешено учащается.
– Я первый, кто?… – спрашивает он юношу безумным шепотом.
– Не считая доктора Лысухинга в моем детстве. И моей матушки, но она мертва. – Тобиас на мгновенье замолкает, а затем признается: – Я крайне редко раздеваюсь донага, сэр. Даже, когда один. – Скрэби поднимает брови. – Знаете, мое воспитание, – грустно шепчет Фелпс. – Мои родители… порицали наготу.
Сердце доктора проделывает сложное сальто.
– Да, – изрекает он, прочистив горло. – Я все понимаю. А теперь лягте, пожалуйста, – приказывает он молодому человеку. В голове вертится фраза «на блюдечке». Тобиас же, со своей стороны, конечно же, замечает, насколько кардинально изменилось отношение таксидермиста, превратившись во внезапный необычайный интерес. – А теперь, – объявляет Скрэби, выдавливая улыбку, – мой дорогой юноша, я должен изучить вас подробнее.
Я набрал «примат Могадора» и подождал дальнейшей информации. Пока компьютер осуществлял поиск, я огляделся: школьники текли по лестнице, словно жидкое тесто с антигравитацией. Весь зал отзывался эхом. Мне здесь не нравилось. Мурашки по коже.
И тут раздался сдавленный писк, и на экране появился текст: розовый на желтом фоне, под навязчивый ритм техно. Я посмотрел.
Человекообразный примат Могадора: также известен – ошибочно, из-за наличия хвоста, – как мартышка-джентльмен.
Господи боже. И это еще не все.
Я принялся читать, и вскоре меня уже подташнивало от возбуждении.
Карл у Клары украл кораллы, повторял я про себя, когда доктор Скрэби извлек маленькую рулетку и измерил по окружности мой череп. Собирала Маргарита маргаритки на горе, думал я, когда он светил фонариком мне в глаз. Затторшахты, затторлегких, перебирал я, когда он заглянул мне сначала в одно ухо, потом в другое. Заттортруб. Сухощавый Заттортруб. Я увидел его лицо и гримасу отвращения, когда он протягивал мне склянку. И другие лица тоже: Малви, и Оводдсов, и Ядров, и Биттсов. Жена Томми Болоттса – из Биттсов. Джесси, которая обзывала меня дубиной. И живот Джесси, круглый, с ребенком внутри.
И девушку в моих комнатах – ее рука в брюках какого-то студента, что-то делает с его…
И женщину, которую я мельком разглядел в окне, под чьим корсетом…
И склянку с моим…
– Теперь медленно вдохните, – произнес Скрэби; он приставил к моей груди холодный стетоскоп. Слышит ли доктор, как быстро бьется мое сердце?
С этого ракурса, с ниспадающими серебряными волосами, седой бородой и властным лицом, доктор Скрэби напоминал Бога; того Господа, чья борода растворялась в белых грозовых облаках Великого Потопа, Господа с картины Ноева Ковчега на стене моей спальни дома. Разве я не пришел к ученейшему из ученых? К тому, кто в одиночку очеловечил жуткую Коллекцию Царства Животных Королевы, этот бестиарий с человеческими глазами?
Взор его горел странным сиянием, и на меня снизошло, что револьвер мне больше не нужен. Я заполучил его внимание.
– Сэр Айвенго, – бормотал он.
– Прошу прощения?
– Ничего, – быстро отозвался он. – Просто размышляю, как я могу… – Последовала долгая пауза – будто он рылся в дальних закоулках памяти, подбирая нужное слово. – Помочь вам, – наконец произнес он.
Теперь он тщательно меня расспрашивал, делая какие-то пометки, и внезапно я все ему рассказал. Что я подкидыш и меня нашли у алтаря церкви Святого Николаса в Тандер-Спите – на следующий день после того, как Бродячий Цирк Ужаса и Восторга уехал из Джадлоу – с ужасной раной в основании позвоночника, которая чуть меня не убила. Как на меня огрызались животные в Тандер-Спите и как меня отвергали люди. Об Акробатке из Бродячего Цирка, которая передала моему отцу склянку с…
– Вышеупомянутым предметом. – Мой голос дрогнул. Бровь Скрэби взметнулась.
– Ага, – произнес он. – Теперь у нас кое-что есть.
Но что, он так и не сказал. Вместо этого доктор принялся расспрашивать меня подробно о моей, как он выразился, «правильной речи». Это побудило меня поразить его еще больше: несколькими скороговорками и рассказом о том, как я зачитывал в церкви длинные отрывки из Библии.
– Речь далась мне поздно, – признался я. – Меня подтолкнул торт, увиденный на пятый день рождения. – Это, казалось, взволновало его еще сильнее.
– А до этого? Как вы общались?
– Писком и хрюканьем, насколько мне известно, – объяснил я. – Родители говорили, произошло чудо.
– Или, быть может, воспитание пересилило природу? – пробормотал Скрэби себе под нос. А затем обратился ко мне: – Как вас воспитывали?
– По-христиански, сэр, – отозвался я. – Чистоплотность, чтение, самосовершенствование и благочестие поощрялись. Потакание плоти, нагота и детские забавы – нет. Традиционное английское воспитание, сэр.
Он расспрашивал меня далее, а я неожиданно для себя выкладывал все: как полагал, что в склянке пуповина, пока емкость не разбилась; как Киннон разъяснил мне мою ошибку. Как я рассказал ему о моих страхах и он заверил, что я помешался. Как я настаивал, что хочу узнать правду. Как он посоветовал поехать в Лондон и найти специалиста.
– Вы правильно выбрали место, молодой человек, – ободряюще прошептал доктор Скрэби, делая с меня серию набросков в записной книжке. – Можете довериться мне полностью.
Какое облегчение.
– Вы говорите, приемный отец не желает вас видеть? – переспросил доктор Скрэби, когда я закончил повествование о переезде Пастора Фелпса в Лечебницу для Духовно Страждущих в Фишфорте.
– Именно так, сэр, – понурился я.
– Мне так… грустно это слышать, – задумчиво произнес он. – И никто даже не подозревает, что вы здесь, в этом доме? Со мной?
– Нет, сэр. С чего бы?
– Не с чего. Совершенно. Бедный мой юноша. Никаких родственников? Друзей? Вы здесь совсем – один?
Похоже, для него это было важно, хоть я и не понимал, почему.
– Совсем один, – подтвердил я.
