Чайна Мьевиль - Город и город
— Лечь! Всем лечь! — кричал я.
Люди опускались на колени так вяло, что трудно было в это поверить, они съёживались, а их крики становились всё громче и громче, по мере того как до них доходила опасность. Ещё один звук, ещё, бешено тормозящий и сигналящий автомобиль, ещё один глухой вздох, и кирпичи снова приняли в себя пулю.
Я удерживал Боудена на асфальте.
— Тьяд! — Это был Дхатт.
— Говорите, — крикнул я ему.
Повсюду сновали охранники, они размахивали оружием, глядя во все стороны, и вопили друг другу идиотские бессмысленные приказы.
— Я ранен, в порядке, — отозвался он. — У Иоланды голова прострелена.
Я поднял взгляд, стрельбы больше не было. Посмотрел дальше, туда, где корчился, держась за рану, Дхатт и где лежала мёртвая Иоланда. Слегка приподнявшись, увидел милицью, приближавшуюся к Дхатту и трупу, который он охранял, а вдали — полищай, бежавшую туда, откуда стреляли. В Бещеле полицию теснили, ей не давали проходу истерические толпы. Корви смотрела во всех направлениях — видела ли она меня? Я кричал. Стрелок убегал.
Ему загораживали дорогу, но он, когда надо, взмахивал винтовкой, как дубинкой, и люди вокруг него освобождали ему путь. Как быстро дойдут приказы блокировать вход? Он продвигался к той части толпы, где люди не видели, как он стрелял, и окружали его, и он, явный профи, скоро выбросит или спрячет своё оружие.
— Проклятье!
Я едва его видел. Никто его не останавливал. Ему осталось пройти совсем немного, прежде чем он окажется снаружи. Я тщательно всматривался в его волосы и одежду: короткая стрижка, серый тренировочный топ с капюшоном, чёрные брюки. Всё неприметное. Бросил ли он оружие? Он был в толпе.
Я стоял, держа пистолет Боудена. Смехотворный Р38, но заряженный и со всеми признаками хорошего ухода. Я шагнул к контрольно-пропускному пункту, но не было никакой возможности пройти через него, через весь этот хаос, только не сейчас, когда обе шеренги охранников беспорядочно размахивали оружием; даже если бы моя уль-комская форма пропустила меня через уль-комскую шеренгу, меня остановили бы бещельцы, а стрелок был слишком далеко, чтобы я мог его поймать. Я колебался.
— Дхатт, радируйте о помощи, следите за Боуденом, — крикнул я, а затем повернулся и побежал в другую сторону, в Уль-Кому, к машине Дхатта.
Толпы убирались с моего пути: все видели на куртке эмблему милицьи, видели пистолет у меня в руке — и рассеивались. Милицья видела своего в погоне за чем-то и не останавливала меня. Я включил мигалку и завёл двигатель.
Я погнал очертя голову, увёртываясь от отечественных и зарубежных машин и рассыпая вопли вдоль наружного периметра Связующего зала. Эта сирена смущала меня, я не привык к уль-комским сиренам, к более ноющим звукам йя, йя, йя, чем у наших автомобилей. Стрелок, должно быть, пробивался через охваченные ужасом и сбитые с толку толпы путешественников, заполнявшие туннель. Фары, мигалка и сигнализация расчищали мне путь, демонстративно проходивший в Уль-Коме по улицам, топольгангерским с Бещелем, где наблюдалась типичная паника из-за неустановленной зарубежной драмы. Я рванул руль, и автомобиль резко свернул вправо, наткнувшись на бещельские трамвайные пути.
Где Брешь? Но ведь брешь не имела места.
Брешь не имела места, хотя женщина была нагло убита из-за границы. Имели место нападение, убийство и покушение на убийство, но пули пролетали непосредственно через контрольно-пропускной пункт в Связующем зале, через точку соприкосновения двух городов. Отвратительное, сложное, порочное убийство, но при той усердной заботливости, что предпринял убийца — расположившись именно там, в той точке, он мог открыто смотреть через последние метры Бещеля над физической границей прямо в Уль-Кому, мог целиться именно через это связующее звено между городами, — это убийство было совершено не с чем иным, как с избыточной заботой о границах городов, мембране между Уль-Комой и Бещелем. Никакой бреши не было, Брешь не имела здесь полномочий, и только бещельская полиция была сейчас в том же городе, что и убийца.
Я снова повернул направо. Вернулся туда, где мы были час назад, на улицу Вейпай в Уль-Коме, которая разделяет заштрихованную широту и долготу с бещельским входом в Связующий зал. Я подвёл машину так близко, как позволяли толпы народа, и резко затормозил. Вышел и вскочил на её крышу — недолго оставалось до того, как подойдёт уль-комская полиция и спросит у меня, своего воображаемого коллеги, что я делаю, но пока я вскочил на крышу. После секундного колебания я, чтобы избежать нападения, не стал смотреть в тоннель на приближавшихся бещельцев. Вместо этого я посмотрел на всё вокруг, что было в Уль-Коме, а уж затем — в направлении зала, не меняя выражения лица, не предоставляя ничего, что могло бы заставить подумать, что я смотрю на что-то ещё, кроме Уль-Комы. Упрекнуть меня было не в чем. Мигающие полицейские огни окрашивали мне ноги то красным, то синим.
Я позволил себе замечать, что происходило в Бещеле. Пытавшихся войти в Связующий зал по-прежнему было гораздо больше, чем тех, кто хотел его покинуть, но по мере распространения паники внутри возникало опасное обратное течение. Начиналось волнение, шеренги пятились и сбивались, задние, не знавшие, что такое они видели или слышали, препятствовали тем, кто знал это слишком хорошо и пытался убежать. Улькомане не-видели рукопашную бещельцев, смотрели в сторону и переходили дорогу, чтобы избежать иностранных неприятностей.
— Убирайтесь, убирайтесь отсюда…
— Дайте пройти, в чём дело?..
Среди коловращения охваченных паникой беглецов я увидел спешащего человека. Он привлёк моё внимание той тщательностью, с которой он старался бежать не слишком быстро, быть не слишком большим, не поднимать голову. Я решил, что это он, потом — что не он, потом — что он самый, стрелок. Проталкивающийся мимо последней кричащей семьи и хаотической цепи бещельской полищай, которая пыталась навести порядок, не зная, что именно следует делать. Проталкивающийся и сворачивающий, идущий прочь торопливым и осторожным шагом.
Должно быть, я издал какой-то звук. Конечно, потому что убийца, от которого меня отделяли несколько десятков метров, посмотрел назад. Он увидел меня, а потом рефлекторно стал не-видеть — из-за моей формы и из-за того, что я был в Уль-Коме, но даже опустив глаза, он что-то узнал и пошёл прочь ещё быстрее. Я видел его раньше, но не мог припомнить где. В отчаянии я посмотрел вокруг, но никто из полищай в Бещеле не понимал, что его надо преследовать, а я был в Уль-Коме. Я спрыгнул с крыши автомобиля и быстро пошёл вслед за убийцей.
Улькоман я расталкивал в стороны, бещельцы пытались меня не-видеть, но вынуждены были поспешно убираться с дороги. Я видел их удивлённые взгляды. Двигался я быстрее, чем убийца. Смотрел не на него, но на те или иные места в Уль-Коме, что вводили его в поле моего зрения. Я преследовал его без фокусировки, совершенно законно. Я пересёк площадь, и двое из уль-комской милицьи, мимо которых я проходил, задали мне какой-то пробный вопрос, который я проигнорировал.
Преследуемый, наверное, услышал звук моих шагов. Я прошёл несколько десятков метров, когда он обернулся. При виде меня глаза у него округлились в изумлении, которое, острожный даже теперь, он тут же скрыл. Он меня заметил. Оглянулся на Бещель и пошёл быстрее, рысцой продвигаясь по диагонали в направлении Эрманнстращ, главной улицы города, за трамваем, идущим в Колюб. В Уль-Коме дорога, на которой мы находились, называлась проездом Саг-Умир. Я тоже ускорил шаг.
Он оглянулся и затрусил через бещельские толпы, быстро заглядывая по обе стороны в кафе, освещённые цветными свечами, в книжные магазины Бещеля — в Уль-Коме это были куда менее оживлённые переулки. Ему следовало бы войти в какой-нибудь магазин. Возможно, он не сделал этого потому, что в заштрихованной толпе ему пришлось бы разбираться с обоими тротуарами, а может, само его тело восставало против непроходимых закоулков, вообще любых тупиков, будучи преследуемым. Он побежал.
Убийца побежал налево, в меньший переулок, где я по-прежнему следовал за ним. Он был быстр. Быстрее, чем сейчас я. Он бежал, как солдат. Расстояние между нами росло. Лоточники и прохожие в Бещеле смотрели на убийцу, а те, что были в Уль-Коме, — на меня. Мой объект перепрыгнул через мусорный бак, загораживавший ему путь, с большей лёгкостью, чем это удалось бы мне. Я понимал, куда он направляется. Старые города Бещеля и Уль-Комы густо заштрихованы: стоит достичь их края, и начнутся разделения, альтернативные и сплошные зоны. Это не было и не могло быть погоней. Это было лишь соревнование скоростей. Мы оба бежали: он — в своём городе, а я, невдалеке от него и полный ярости, — в чужом.
