Ольга Голосова - Преобразователь
— Кловин, это важно! Поклянись своим даром, что ты не врешь!
— Клянусь, мой любимый, я говорю только правду. С самого детства, с того самого дня, когда во мне открылся дар, Бьянка сходила с ума от зависти. Она была удивительно красива, она мечтала быть первой, она хотела быть королевой. Но красота не имеет цены в нашем народе. Ее просто никто не видит. Красоту сестры могли оценить только люди и я. Но люди — наши враги, а я стала ее главной соперницей. Я никогда не думала об этом. Я не знала, что можно так завидовать. Бьянка придумала игру — она показывала на все, что нас окружает, а я должна была описать ей, какого цвета небо, деревья, солнце, опавшее листья. Она запоминала и повторяла. Я считала, что так ей легче перенести свою слепоту, что, может быть, когда-нибудь это знание поможет ей увидеть на самом деле. Но Бьянка решила по-другому. И когда ночью меня схватили, надели на голову мешок и увезли в Гильдию, меньше всего я обвиняла в этом свою сестру. Много всего случилось, прежде чем я узнала правду. Бьянку уже короновали как видящую. Детская игра завела ее слишком далеко. Некоторые из нас догадывались, что она лжет. Но молчали, ибо Семья не в том положении, чтобы пережить еще одну междоусобицу. Лучше фальшивая королева, которой можно управлять, чем настоящая, но пришедшая из чужого клана.
Билэт отвернулся к жаровне с углями, и багровые отблески угасающего пламени заплясали на его лице.
— Значит, она лгала… — прошептал он. — Дрянь! — такая ненависть прозвучала в этом слове, что Кловин отшатнулась. — Дрянь и потаскуха! — он с силой дернул себя за волосы, со злостью пнув кувшин с вином. Тот опрокинулся, расколовшись надвое, и темно-красное молодое вино залило шкуры.
— Что ты бесишься? Какое тебе дело до ее вранья — она умерла, — Кловин попыталась обнять его за плечи, но тот выскользнул и схватился за флейту.
Кловин невольно попятилась.
— Тебе вернули инструмент?
— Да, а что? Если тебе противно — уйди.
— Ты знаешь, Билэт, мне тягостно слушать ее. Один раз я слушала эту песню и горько поплатилась за это… Словно ножом скребут по точильному камню, и что-то сжимается, сжимается у меня внутри. Мне становится страшно, с каждым звуком и воля, и разум покидают меня, а я превращаюсь в…
— Но ты и вправду превращаешься, — в глазах Билэта сверкнула злая усмешка. — Все так и должно быть.
Кловин откинула со лба спутанные волосы и отвернулась. Ее губы задрожали.
Билэт взял ее пальцами за подбородок.
— Ладно, прости. Может быть, потому я и сплю с тобой. Мне нравится, когда твое лицо ускользает, а взамен него, словно из глубокого колодца, мне навстречу выступает совсем иное. Чужое. Мне это нравится, — повторил он и поднес флейту к губам.
Прежде чем дунуть в мундштук, он долгим взглядом окинул стоявшую перед ним женщину.
— Жаль, что твоя сестрица была такой никчемной лгуньей. Мне очень жаль, — тихо произнес он после недолгой паузы, и грустная улыбка озарила его прекрасное лицо.
Он прикрыл острые, как стрелы, ресницы, сквозь которые напоследок влажно сверкнули небесно-голубые глаза, и нежно выдохнул.
Из флейты излился звук.
Кловин застонала и зажала уши. Музыка исторгла из ее груди хриплый вопль отчаяния. Корчась от боли, она подхватила платье и бросилась вон из спальни. Но ему было все равно. Он играл, глядя, как умирает огонь, становясь из оранжевого синим, как седеют и осыпаются на медный лист обугленные головешки. У него больше не осталось выбора.
Слезы катились по его бледным щекам, огибая уголки скорбно опущенного рта. Он плакал. И это было все, что он мог сделать для них обоих.
* * *
Одевшись и причесавшись без посторонней помощи, Кловин долго стояла перед драгоценным медным зеркалом, висевшим напротив окна. Угасающие лучи солнца бросали последние отблески в стрельчатые окна башни. В мутном медном листе она была даже красива: металл сглаживал слишком острые черты лица, угловатую фигуру, скверную осанку. Она вытянула руку и прикоснулась к лицу напротив, словно пытаясь ободрить неясное отражение, как ободряют единственного друга. Она давно смирилась с собой. Простила себе и красные огоньки в глазах, и чересчур твердые ногти, и хищный оскал, и грубость манер, как простила Бьянке ее совершенство. Она лишилась сестры давно, когда та продала ее крысоловам, но рана открылась и заболела тогда, когда она увидела клинок между ее грудей. Кловин поднесла руку ко лбу и замерла. Она видела этот клинок раньше. Видела. Когда-то давно, у крысоловов. На нем был герб Гильдии — так они метили и оружие, и доспехи. Но где она могла его видеть? Это был ритуальный клинок. Таким закалывали крыс-оборотней, ее народ, ее племя сабдагов. Где она могла его видеть? В плену, в подземелье, у стражей? У епископа? У Рэндальфа? Или у одного из тех ломбардцев, с которыми имел дело Жозеф-Иосиф? Нет, скорее у Рэндальфа. Это его земли, он мастер Гильдии, и он вполне мог убить Бьянку. Зачем? Чтобы посеять вражду в клане, чтобы уничтожить Семью, чтобы возвести ее, Кловин, на трон. Из любви к искусству, наконец. Да, и королевский перстень у нее.
Кловин глубоко вздохнула, и мерцающая волна пробежала по ее отражению. Она отвернулась и сделала несколько шагов по комнате.
Кто и зачем? Вот те вопросы, от ответов на которые зависит ее жизнь. Что ж. Можно пойти и спросить прямо у господина барона. По старой дружбе он может сказать правду. Если ему это нужно.
Кловин замерла у дверей, собираясь с духом, оправила платье и решительно направилась вниз.
В нижней зале пылал очаг. Огромная кабанья туша жарилась на вертеле, стреляя жиром и издавая вонь горелого сала.
Спиной к огню, лицом ко входу во главе богато украшенного резьбой двадцатифутового стола в кресле, увенчанном фамильным гербом в виде руки, удерживающей сжатую в кулак другую, в гордом одиночестве восседал барон Рэндальф. «Удерживающий победит», — Кловин с трудом разобрала готическую латынь. Напротив барона возвышался полуведерный кубок, который и поднять-то было под силу не каждому. На оловянном блюде размером с тележное колесо источала пряный аромат копченая дичь, наваленная вперемешку с чесночными колбасами и моченой брусникой. Справа от него, на другом конце стола, поверх отреза красного сукна лежала серебряная флейта.
Барон нарезал мясо ножом, загнутым подобно когтю или клыку, и ел его с лезвия, то и дело опрокидывая в себя содержимое кубка. Руки он вытирал о полотняную рубаху, покрытую бурыми пятнами и подтеками.
Неслышно ступая, Кловин приблизилась к нему. Он поднял на нее глаза только тогда, когда она оперлась на столешницу.
— Бабам здесь не место, — барон отложил нож и выковырял из зубов застрявший кусок. — Ты что, не слышишь?.. Какого дьявола ты притащилась ко мне, глупая женщина? — на последнем слове он рыгнул, обдав ее чесноком и перегаром.
— Ты сам приволок меня сюда, — Кловин повела плечами и, обойдя вокруг стола, уселась на скамью по его левую руку.
— Я спрашиваю, какого рожна ты шляешься в моих землях? Я и так был слишком добр, позволив тебе сбежать из Бремена с этим щенком. Боюсь, на этот раз фортуна может отвернуться от тебя.
— Я не знала, что это твои земли. Я заблудилась.
— Не лги. Чертовы выродки, чтобы вам проказа глаза выела, врать — вот что вы умеете делать хорошо. И еще гадить порядочным людям. Небось твои выродки умучили отшельника из Черного леса. Искали реликвию, твари. Не ты ли отомстила бывшему Магистру? — при этих словах Рэндальф тяжело повернулся к ней и коснулся острием ножа ее подбородка. Кловин молча смотрела ему в глаза.
Он убрал нож и вернулся к еде:
— Не везет вам, ваше величество, — продолжил он, набив рот брусникой. — Снова вы попались, да еще в тот момент, когда колесо судьбы вознесло вас на самый верх! А какая удача мастеру-смотрителю изловить видящую королеву! Неужели благодаря вам я стану Магистром?!
Рэндальф схватил клинок и с размаху вонзил его в колбасу.
Женщина бросила взгляд на нож. Черная сталь, кривое лезвие, рукоять из неведомого рога, в которую вделан камень… Нож мастера. Тот самый? Не станет мастер жрать с ножа, которым зарезал крысу. Или станет?
— Ты не можешь без него жить, признайся, — барон откусил здоровенный ломоть колбасы, и слова с трудом прорывались сквозь чавканье. — Как брошенная сука бегает, скуля, по округе, так и ты вынюхивала его следы.
Он наконец проглотил кусок и утер рот рукавом.
— Что, осчастливил тебя братец? — он посмотрел на нее покрасневшими воспаленными глазами, и тут только Кловин догадалась, что Рэндальф мертвецки пьян.
Она протянула руку и взяла с блюда кусок холодной дичины.
— Давай, жри. Может, еще и выпьешь за помин души своей сестренки? Земля ей пухом… Королева сдохла, да здравствует королева!
