Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)
— Граф не в себе, — Гныщевич сам до конца не понял, обозначает он ситуацию или выражает к ней отношение, но тут же себя одёрнул: — Да рассылайте свои сигналы, хоть станцуйте им. Корабль плывёт быстро, у Союзного правительства не хватит волюшки дать разрешение на обстрел с наскоку, а дальше уж латиноамериканские сепаратисты сами разберутся.
— Может, граф и не в себе, но разве это повод забыть Морской кодекс? — отсалютовал лорнетом Золотце, в который раз пропуская слова Гныщевича мимо ушей, а потом сентиментально прибавил: — Знаете, когда-то давно я мучительно завидовал успехам вашего завода. Вернее, тому завидовал, что вы в столь юном возрасте — уже! — успешно заняты важным, настоящим делом. И попросил графа пристроить меня на верфи — ассистентом при ком-нибудь из управляющих. Все мне твердили, что я напрасно выкинул пару месяцев из жизни, а я теперь думаю, нет, не напрасно, — он коротко рассмеялся. — Мы не только пошлём сигнал Союзному правительству о незаконно переправляемых артиллерийских орудиях и тех, кто их сопровождает. Мы можем послать сигнал прямо на корабль: моих знакомств на верфях хватило, чтобы за ночь сменить помощника капитана на готового нам помочь. Готового по сигналу направить корабль туда, где латиноамериканские сепаратисты не успеют вмешаться в его судьбу.
— S’il vous plaît. У меня складывается впечатление, что вы, съездив в Столицу, забыли, кто такие тавры. Позволю себе напомнить, — Гныщевич сложил руки на груди с видом досадливой усталости, — это те ребята, что вырезали целую Резервную Армию.
— Во-первых, всё-таки не целую, — меланхолично заметил хэр Ройш. — Во-вторых же, навыки обращения с холодным оружием и даже с артиллерией не слишком помогают тем, кого обстреливают с берега.
Проклятая жестянка над большой, большой водой, где не на что и ногой опереться. В Гныщевиче жило недоверие к морю.
— Что же, ваш лояльный сообщник готов и сам за правое дело, за bonne cause вашу пойти ко дну?
— Он готов рискнуть, — жестоко улыбнулся Золотце. — Он, в конце концов, моряк, а не сухопутный коневод. Выплывет как-нибудь.
Никто не будет сразу обстреливать — сперва нужно досмотреть или хотя бы попытаться. Отдать приказ причалить, или как это на море делается. Хотя зачем нужен приказ, если тебе уже накляузничали, что плывёт не просто случайное судно — целый корабль незаконно добытых артиллерийских орудий плывёт! Как назло, европейского образца — французские на семьдесят пять, германские на семьдесят семь! Даже две новейшие британские дурищи непомерного какого-то калибра сыскались у Хтоя Глотки.
Не проскочишь с таким грузом мимо сторожевых судов, если им дадут наводку. Не обратишь в недоразумение, за борт тоже не выбросишь.
Не докажешь, что к латиноамериканским сепаратистам никаких дел не имеешь.
Гныщевичу это не нравилось. Особенно сильно не нравилось ему то, что поделать он отсюда ничего не мог — не садиться же ему в вёсельную лодку и не отправляться в погоню! А действовать на расстоянии он не умел. Только своими руками.
— Вы блефуете.
— Помощник капитана рискнуть не боится, — нагло щёлкнул лорнетом Золотце. — А вы?
И дело даже не в том, что таврская полиция Гныщевичу такого не простит, а без полиции удержаться в кресле градоуправца будет сложновато. Не в том, что Хтой Глотка спас ему жизнь собственными руками. Не в том, что данное слово нужно держать — нужно это, только пока нужно.
Дело всего лишь в том, что — как Гныщевич ни сопротивлялся — в его жизнь всё-таки влезло нечто, что он мог назвать своим.
— Знаете, господа, а мне кажется, что мы заблуждаемся, — тихо заметил Скопцов. — Европейское Союзное правительство не станет обстреливать корабль с берега — тем более что на нём плывёт и мсье Армавю, верно?.. Нет, артиллерия — это всё-таки дикость, дикость… Но прогресс не стоит на месте, — он улыбнулся, и улыбка эта была куда большей дикостью, чем любая артиллерия. — Европы отказались от успокаивающих смесей как штатной меры воздействия, но Петербергу эти санкции грозили ещё вчера, а значит… Мы ведь не усомнимся в наличии у них запасов на собственных территориях? На экстремальные, выходящие за пределы обычной юрисдикции случаи. Я уверен, что случай данный относится как раз к таким.
— Вынужден согласиться, — буднично поддержал его Мальвин. — Не стоит забывать и о том, что пассажиры этого корабля плывут из Петерберга, а правительствам многих европейских стран наверняка было бы небезынтересно узнать о положении в нашем городе из первых рук. Для этого рукам лучше оставаться живыми.
— Но спокойными, — кивнул Золотце.
— И после этого вы говорите, что я предаю Петерберг?! — не сдержался Гныщевич, но встретили его, само собой, лишь новые смешки.
— Мы ищем компромиссы, — пояснил хэр Ройш. — Вы неоднократно заявляли, что являетесь апологетом взвешенных решений. Подобный размен Петерберг может себе позволить.
«Я не смог», — сказал Хтой Глотка, когда Гныщевич спросил его, добил ли он своего отравленного пилюлями отца. И не нужно быть восьми пядей во лбу, чтоб догадаться: нет для Хтоя Глотки судьбы страшнее пилюль. Смесей, газов или чем ещё можно успокоить буйных.
— Допустим, — процедил Гныщевич. — Давайте поищем компромисс вместе. Вам настолько припекло выдворить меня из кресла градоуправца?
— Учреждение этой должности само по себе было провальной затеей, — пожал плечами хэр Ройш.
— Но мы хотим выдворить вас не из кресла градоуправца, а из Петерберга, — подхватил Золотце.
— Вы циничный и ненадёжный самодур, — Мальвин всё ещё стоял, заложив теперь руки за спину, — и вы заражаете пространство вокруг себя. Вас нужно устранить полностью, иначе вы найдёте щель, через которую можно пролезть обратно.
— Уезжайте из Петерберга, — попросил Скопцов скорбным тоном, но на губах его по-прежнему играла тень улыбки. — Вы ведь понимаете, что нам вовсе не хотелось бы делать Европам такой подарок.
У Гныщевича не было слов. Он ведь говорил себе, говорил сорок тысяч раз: не привязывайся ни к чему. Ни к чему. Мир жесток. У тебя отберут. Но проклятые тавры — проклятый толстосум и кровопийца Цой Ночка, проклятый maniaque Хтой Глотка —
Проклятые тавры оказались тем, чем он рисковать не готов.
Цоя Ночку жутко захотелось поколотить.
— И какие вы можете дать мне гарантии?
— Прямой радиоканал с кораблём, — охотно объяснил хэр Ройш. — Как только вы сложите с себя полномочия, мы в вашем же присутствии проинструктируем помощника капитана никак не вмешиваться в корабельный курс. Но не стоит думать, что вы сумеете просто потянуть время, а потом судно окажется вне зоны досягаемости. Оно будет ожидать окончательной команды столько, сколько потребуется, и проволочками вы лишь поставите его под угрозу нехватки угля.
— Всесильный же у вас помощник, — буркнул Гныщевич.
— Не у нас, а у капитана, — Золотцу было так хорошо, что, казалось, он вот-вот заурчит. — Как-то раз — очень давно — я говорил, что человек может всё, и мы сами являемся тому ярчайшим примером.
— Верно, — Гныщевич мрачно и с обещанием усмехнулся. — Я, например, могу найти способ поквитаться.
— Звучит так, будто вы назначаете свидание.
— С тобой — отдельно.
Золотце затрепетал лорнетом, как веером.
— В ближайшее время сделать это будет затруднительно, — переплёл длинные пальцы хэр Ройш, — поскольку мы полагаем, что вас займут непосредственные рабочие обязанности на новом месте.
Тут Гныщевич снова рассмеялся.
— Êtes-vous sérieux? В самом деле? Вы не просто меня гоните, вы мне ещё и занятость намереваетесь обеспечить?
— Конечно. Иначе вы, как верно заметил господин Мальвин, отыщете щель, через которую можно просочиться обратно. — Хэр Ройш неожиданно отбросил всю свою снисходительную вальяжность и заговорил нормальным деловым голосом: — В обозримом будущем Росской Конфедерации — или государству, которое образуется на месте Росской Конфедерации, — потребуется новый представитель в Европах. Посол. Вы уже играли роль наместника, и играли успешно. — Он снова ядовито усмехнулся. — Я полагаю, что через некоторое время вам даже понравится.
— Я никуда не поеду без Плети, — ответил Гныщевич, чтобы ответить хоть что-нибудь.
Он никогда ещё не проигрывал. Или, вернее, никогда не оказывался в ситуации, где единственный верный — единственный возможный шаг — добровольно выйти из игры.
Будь ты проклят, Хтой Глотка, за свои лихорадочно быстрые руки. Будь ты проклят, Цой Ночка, за то, что подобрал когда-то с улицы голодного росского мальчишку. Будьте вы все прокляты.
— Ну так заскочите за своим другом, — кокетливо пожал плечом Золотце. — Возьмёте авто, и дорога веселей покажется. Мы ведь вас не торопим.
— А ну как я потеряюсь? — прищурился Гныщевич. Золотце надул губы почти с обидой:
