Мишель Роман - Времена Бессмертных
Глава 21
Аврора
Мне хочется сбежать из комнаты, трудно притворяться, что я заинтересована, когда отец то и дело поглядывает на меня, следит за выражением лица. Я стараюсь удерживать улыбку как можно дольше, с периодичностью в несколько минут изображая восторг.
Все дело в том, что я еще не сказала ему об отказе от Перехода, и он пригласил стилиста и дизайнера платьев к нам в дом, чтобы я выбрала наряд для моей грядущей Церемонии. Папа точно придет в ярость, если я объяснюсь с ним! Будет проводить со мной долгие, нудные беседы, с целью переубедить. Он изведет меня, как изводил маму, так или иначе, добившись какого-то результата!
Нужно знать моего отца, прожить с ним несколько лет под одной крышей, когда двери дома закрыты на все засовы, и он может не бояться быть собой. Он не тиран, никогда не поднимал на нас руку, но работа отложила отпечаток на его характере. Организатор Церемонии Перехода — таких людей в Византии всего пятеро и он один из них. Он жесткий, бескомпромиссный в принятии решений, и он никогда не позволит и тени пасть на его репутацию.
Дочь организатора Церемонии, вдруг отказывается от принятия Яда бессмертия? Исключено! Отец всегда в центре внимания, он марионетка, безусловно, но он и руководит другими куклами. Если его карьера внезапно разрушится, это повлечет за собой и другие обвалы, а это в свою очередь может привести к исключительно опасным последствиям. Самый простой пример — слухи о самом главном Бессмертном, Дориане Блэке, они привели к бунту. И как было бы не удивительно, но мой отец в данный период времени важнее Блэка, поэтому я не представляю, как объяснить ему свое решение.
Очередь третьего туалета. На этот раз в центре гостиной появляется струящееся платье с закрытыми плечами, оно имеет слегка желтоватый оттенок, что очень заметно в сравнении с двумя предыдущими, идеально белыми. Я позволяю себе слегка нахмурить брови и сморщить губы, давая понять отцу, что не заинтересовалась им.
Вообще ни одним из них!
Папа щелкает пальцами и маленькая, темноволосая девушка-дизайнер уходит с передвижным манекеном готовить следующий наряд. Я отворачиваюсь, смотрю в окно с правой стороны.
Как отец может заставить меня принять Яд? Если он поймет, что уговоры не сработали, применит ли силу? Представляю это — двое стражей заводят меня в зал Церемонии, а третий разжимает челюсти и запихивает яблоко. Они что, и прожуют за меня в таком случаи?
Нет, так он не поступит на глазах у сотни присутствующих и миллионов телезрителей по всему миру, но он может заставить меня принять Яд еще до начала Церемонии! И я не смогу противостоять ему.
Нужно бежать немедленно! До Перехода осталось два дня, если отец усомнится в моем решении стать Бессмертной, он сделает это насильно, для него слишком многое поставлено на карту. Речь идет о репутации Византийского правительства!
— Папа, я тут подумала — мне больше всего нравится первое! — изо всех сил изображая восторг, обращаюсь я к нему. Улыбка точно прибита к моим губам. — Я решила, мы берем его.
Миниатюрная девушка уже успела выволочь на центр гостиной манекен в очередном наряде, но на моих словах с улыбкой разворачивается, чтобы уйти.
— Ты уверенна? — слегка озадаченно спрашивает отец. Просто он один из тех многих мужчин, которые считают, будто красивая вещь способна изменить настроение девушки к лучшему.
— Оно мне нравится, правда. — я отвечаю поспешно, не находя в себе больше сил лгать. Нам с ним нужно объясниться, или хотя бы оставить на какое-то время тему Перехода.
Посторонние уходят, и дом снова наполняется нашим с отцом одиночеством. Он идет в кухню, выливает в стакан остаток виски и, не садясь на стул, задумчиво смотрит в широкое окно. Теперь он делает так гораздо чаще; покидая комнату, мыслями уносится куда-то далеко. Я хотела бы думать, что он вспоминает маму, хотя бы ее, точно не Дио. После гибели брата, мы заговаривали о нем всего несколько раз, и это всегда заканчивалось слезами отца, после чего папа становился, будто старше на несколько лет. Единственный, горячо любимый сын — тема, способная выбить моего отца из колеи.
Мама — другое дело. Когда вечерами он не был занят на работе допоздна и когда не напивался в одиночку, сидя напротив окна открывающего панораму Византии, рассказывал мне разные истории из их юности. Почти никогда о взрослых годах их совместной жизни. Коротенькие, забавные воспоминания о двух влюбленных людях, живших в достатке и бравших от огромного города все возможное. Мне всегда было легко после этих историй, они не были поучительными или способными пробудить во мне печаль. Обычные воспоминания, о людях, будто бы и не знакомых мне.
Что бы я ни узнала о проблемах между мамой и отцом в последние годы ее жизни, я никогда не усомнюсь в том, что он любил ее и любит до сих пор. Эта горечь, заметная невооруженным глазом, выражаемая в его долгой задумчивости и уходе от себя — говорит мне о любви. Он до сих пор ужасно по ней тоскует, так, как только умеют тосковать взрослые люди. И невысказанность правды, делает его печаль еще сильнее.
В этом я могу ему помочь.
— Почему она оставила меня с тобой, а сама отправилась к революционерам? — льется мой голос, когда я оказываюсь за спиной отца.
Папа оборачивается, не полностью, так чтобы зацепить меня краем глаза и снова отворачивается к окну. Я дам ему какое-то время. Мне больше не нужно от него никакой истины, правдивой детальной истории о случившемся, я всего лишь хочу поговорить с отцом, как говорят с родным человеком, разделяя его скорбь.
Молчание затягивается, но сделав последний глоток алкоголя, отец заговаривает далеким еле слышным голосом:
— Она всегда была лучше, чем я думал. Твоя мама. Знаешь, кого она мне напоминает, какой была, когда я ее встретил? Как твоя подруга, Афина! Красивая, слегка высокомерная, с хорошим воспитанием и светлым, обеспеченным будущим. Я и представить не мог, что однажды мы поженимся, да еще и детей заведем! Я полюбил ее за красоту, что тут скрывать, со всеми мужчинами так. Но она оказалась куда сложнее, добрее, я не знал, насколько она прекрасна внутренне. Твоя мама научила меня видеть то, к чему я всегда был слеп. — отец берет паузу, сглатывает ком подступивший к горлу и продолжает, уйдя глубоко в себя. — Теперь я вижу, что ты как она, с годами, вы почти неразличимы. Мы не были идеальными, Аврора, больше всех был не идеален я. Я жил только своей работой, отдавал все ценные минуты жизни с вами этому треклятому городу, позволяя самому настоящему злу твориться вокруг меня. В тот день, когда твоя мама собралась уйти от меня, забрать тебя и Дио… я разозлился! Она просила, требовала, умоляла забрать вас с собой, но я не позволил вам и шагу ступить из дома! Ночью она собрала вещи, забрала брата из его комнаты, и пошла за тобой, хотела сбежать тайком, но ты в ту ночь забралась ко мне, и уснула на моих руках… Она хотела увезти вас обоих, но не посмела тогда войти в спальню и выкрасть дочь из отцовских рук. Вот так! Вот и вся великая тайна, вся история…
Я не плачу, хотя с первых его слов думала что разрыдаюсь. Внутри меня опустошение; когда ничего нет, тогда и нечему болеть. Отец же выглядит поверженным; тяжело опускается на стул, расстегивая еще одну пуговицу рубашки.
Она не смогла выкрасть дочь из отцовских рук. Воображение рисует мне картину: мама заглядывает в спальню, полная решимости увезти с собой детей, увидев меня, мирно посапывающую на плече у папы, мама внезапно понимает, что не сможет этого сделать. Как бы это не жестоко по отношению ко мне, но она не даст отцу остаться в полном одиночестве! Это не правильно, даже бесчеловечно, делить детей между родителями, но моя мама думаю, видела в этом единственный возможный выход. Она спасла мою жизнь! Если бы тогда мы отправились в Олимп втроем…
— Ты не виноват папа, что мы ее потеряли. Не ты убил ее. — я сжимаю его плечо, склонившись над ним и вдыхая присущий только его волосам, особенный запах. — Я рада, что мы поговорили.
Он нежно и благодарно хлопает меня по руке, и я знаю, что могу оставить его.
Одна, в своей комнате, я лежу на кровати, раскинув руки и ноги по сторонам. Я словно потерпела кораблекрушение, но выжила, и сейчас, устав сражаться за жизнь, мирно болтаюсь на поверхности. Я многое узнала за прошедшие несколько недель, еще больше пережила! Это не сделало меня сильнее, точно не счастливее, но сделало другой. Я была у подножия лестницы, а теперь ощущаю себя так, словно преодолела большую часть ступеней, и осталось всего несколько.
Я все оценила, рассмотрела свои чувства и подлинные желания. Нет ничего важнее любви к Лео! Ничего и нет кроме этой любви. Я дышу им. Я умираю без него. Я бы никогда не смогла выбрать на его место кого-то другого. Он — каждая моя мысль. Он — спектр боли и центр наслаждения. И если не я предназначена ему судьбой, то он предназначен мне точно! Я влюбилась в него навсегда.
