Паоло Бачигалупи - Заводная
Ее кровь превратилась в жидкий огонь, пролеты пышут жаром. Перед глазами плывет. Споткнувшись, она приваливается к стене — даже горячий бетон холоднее ее кожи — и, оступаясь, бежит вперед. Слышен звук погони — возгласы и топот ботинок.
Вниз по спирали, сквозь кучки жильцов, распихивая перепуганных облавой людей. В голове от перегрева каша бредовых мыслей.
Крохотные капельки пота выступают через бессмысленно мелкие поры, но в горячем влажном воздухе чувства прохлады они не приносят. Девушка еще никогда не ощущала на себе влагу — только вечную сухость…
Она задевает кого-то, и человек отскакивает, испуганный жаром ее кожи. Эмико пылает. В толпе не скрыться: конечности мелькают, как у мультяшных персонажей в детских блокнотах, которые надо перелистывать веером, — стремительно, но так угловато, что люди не сводят глаз.
Протиснувшись в дверь, ведущую с лестницы, она выбегает в коридор и прислоняется к стене. В теле такое пекло, что почти невозможно разлепить глаза.
«Я прыгнула. Прыгнула».
Адреналиновый шок, смесь ужаса и амфетаминовой эйфории. Ее трясет — характерная дрожь пружинщиков. Все внутри закипает, накатывает слабость. Прижавшись к стене, она впитывает прохладу камня.
«Воды. Льда».
Сдерживая дыхание, Эмико пробует расслышать, где сейчас преследователи, но в голове шум и туман. Далеко ли уже убежала? Сколько пролетов осталось позади?
«Продолжай идти. Вперед!» — приказывает она себе и тут же падает.
Пол холодный. Воздух, вырываясь из легких, царапает горло. Ее топ разорван, на руках и плечах кровавые ссадины от стекла. Эмико вытягивает руки, растопыривает пальцы и прижимает ладони к камню — хочет впитать прохладу. Глаза закрываются.
«Вставай!»
Но сил уж нет. Еще одна попытка заставить сердце стучать тише, расслышать погоню, но трудно даже дышать. Ей так жарко, а пол такой холодный.
Девушку хватают — кто-то вскрикивает, — бросают, хватают снова. Кругом белые кители. Ее тащат вниз по лестнице, бьют, снова орут, но она благодарна этим людям, потому что знает — скоро окажется на улице посреди вечерней прохлады.
Их слова пролетают мимо ушей, Эмико ничего не понимает; все вокруг — лишь неясные звуки и жаркая головокружительная темнота. Говорят не по-японски, значит, дикари, никто из них не идеален, как…
Внезапный поток воды заставляет ее закашляться, еще один заливает рот и нос.
Девушку трясут, бьют, что-то кричат в лицо, спрашивают, требуют ответов, потом хватают за волосы и суют лицом в ведро с водой — хотят покарать, утопить, убить, а у нее в голове лишь одно: «Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо». Ученые сделали ее идеальной: еще минута — и пружинщица, которую сейчас бьют и оскорбляют, остынет.
22
Белые кители повсюду: проверяют документы, патрулируют ночные рынки, конфискуют метан. Дорога через город заняла у Хок Сена несколько часов. По слухам, всех малайских китайцев поместили в башни к желтобилетникам и вот-вот отправят кораблями на юг, обратно за границу на милость зеленых повязок. Осторожно пробираясь тесными переулочками домой к драгоценностям и банкнотам, он жадно ловит каждый негромкий разговор, а вперед на разведку отправляет Маи — ее местный говор не вызовет подозрений.
Уже темнеет, а до цели по-прежнему далеко. Украденные из «Спринглайфа» деньги лежат в сумке тяжелым грузом. Ему то кажется, что Маи сдаст его кителям в обмен на часть награбленного, то он видит в ней свою дочь, которую надо защитить от грядущей беды.
«С ума схожу — надо же спутать глупую тайскую девчонку с собственным ребенком».
И все же Хок Сен доверяет этому хрупкому подростку, чьи родители были фермерами-рыбаками, и надеется, что Маи, которая оставалась ему преданной даже когда он начал терять влияние на фабрике, не предаст и теперь, когда его преследуют.
Стало совсем темно.
— Почему вы боитесь? — спрашивает Маи.
Старик пожимает плечами: ей не понять — слишком уж мала, — насколько запутанная сложилась ситуация. Для нее это пусть и жуткая, но всего лишь игра.
— В Малайе, когда смуглые люди напали на желтых, происходило то же самое — все мгновенно переменилось. Откуда ни возьмись — религиозные фанатики: на головах зеленые повязки, в руках мачете… Так что осторожность совсем не помешает.
Он выглядывает из укрытия и тут же ныряет обратно: неподалеку белый китель клеит на стену очередную фотографию в черной рамке. Бангкокский тигр. Джайди Роджанасукчаи, который сперва пал так стремительно, а теперь так же быстро, как птица, становится святым. Хок Сен хмурит брови — вот она, политика.
Человек уходит, и старик снова выглядывает на улицу. Вечерняя, пусть и относительная прохлада понемногу выманивает людей из домов. Во влажном полумраке горожане идут кто за покупками, кто ужинать к любимой тележке с сом тамом. В свете официально разрешенных метановых фонарей белые формы отливают зеленым. Эти ходят группами, как шакалы в поисках раненой дичи. Перед домами и магазинчиками стоят небольшие алтари в честь Джайди: фотографии обрамлены бархатцами, горят свечи — знаки сплоченности, мольба людей защитить их от ярости кителей.
По национальному радио — обвинительные речи. Генерал Прача, старательно избегая имен, говорит, что королевство необходимо защитить от тех, кто жаждет его краха; в заведенных вручную приемниках голос будто жестяной. Продавцы, домохозяйки, нищие, дети — смуглая кожа празднично мерцает в зеленоватых отсветах. То тут, то там среди шелеста пасинов и бряцанья упряжи в руках одетых в красное с золотом погонщиков мегадонтов светлыми пятнами ходят белые кители — глядят сурово и ищут любой повод сорвать злость.
— Проверь-ка, безопасно ли там, — подталкивает Хок Сен девушку.
Маи возвращается минуту спустя, взмахом руки зовет за собой, и они снова прокладывают себе путь сквозь толпу, которая выдает присутствие кителей тишиной: смех влюбленных парочек стихает, дети перестают бегать, лица смотрят в землю.
Идут по ночному рынку. Кругом свечи, сковороды с лапшой, тени чеширов.
Впереди кричат. Маи мчит вперед на разведку, тут же прибегает назад и тянет старика за собой.
— Кун, идемте скорее, пока они отвлеклись.
Группа белых кителей стоит возле своей жертвы: у тележки, схватившись за разбитое колено, лежит старая женщина, дочь пробует поднять ее на ноги. В зеленоватом метановом свете среди лужиц острого соуса, ростков фасоли и лайма блестят, как бриллианты, осколки стеклянных поддонов, где хранились продукты.
— Давай-ка, тетушка, показывай — у тебя тут должны быть еще деньги. Думала, сможешь нас подкупить, а сама жжешь топливо, за которое налоги не платила, — говорят кители, ковыряясь дубинками в завалах.
— За что? Что мы вам сделали?! — кричит дочь торговки.
Один из мужчин смотрит на нее презрительно.
— За то, что принимали нас как должное, — говорит он, снова бьет старуху по колену — та воет, дочь прикрывает голову руками, — и командует своим: — Их газовый баллон — к остальным. Нам еще три улицы обходить. — Потом оборачивается, обводит взглядом притихшую толпу. Хок Сен обмирает.
«Стой спокойно. Без паники. Главное — молчать, тогда не заметит».
— Все видели? А теперь расскажите своим друзьям. Мы вам не псы, которых надо кормить объедками. Мы тигры. Бойтесь! — усмехнувшись, говорит белый китель и взмахивает дубинкой. Люди бегут врассыпную, а с ними и Хок Сен с Маи.
В соседнем квартале старик прислоняется к стене и тяжело дышит. Город стал сплошным кошмаром, опасность теперь — за каждым углом. Неподалеку похрипывает приемник. Передают новости: доки и фабрики закрыты, проход в прибрежные районы только по пропускам.
У старика по спине пробегают мурашки: история повторяется, снова вокруг встают стены, а он застрял в городе, как крыса в западне. Хок Сен усилием воли гасит приступ паники. Пока ничего неожиданного, хотя есть и непредвиденные обстоятельства. Сейчас первым делом — дойти до дома.
«Бангкок не Малайя. В этот раз ты готов».
Вскоре возникает знакомый запах трущоб, уже видны хибары Яоварата. Старик с девушкой шагают по узким переулочкам мимо людей, которые Хок Сена не знают. Он снова душит в себе наплыв страха: если кители припугнули здешних крестных отцов, то тут тоже стало опасно. Потом открывает непослушную дверь в свою лачугу и приглашает Маи войти.
— Ты хорошо поработала. — Хок Сен запускает руку в сумку и вытаскивает большой комок краденых купюр. — Захочешь получить еще — приходи завтра.
Девушка ошеломленно глядит на богатство, которое ей отдают с такой легкостью.
По уму, стоило бы ее удавить — так точно не станет нападать ради остальных денег. Хок Сен отгоняет эту мысль. Все-таки Маи проявила преданность, а доверять хоть кому-то надо. К тому же она тайка — теперь, когда шкура желтобилетника и чешира стоят одинаково, это полезная компания.
