Иван Гаврилов - Шебеко
Натя-аппа подоила козу, а после взяла путь к конному двору. Она прибавила шагу — время приближалось к семи.
На территории конного двора гудела целая толпа. Обычно здесь действует сложившийся порядок: с утра каждый выбирает себе телегу, смажет ее, подготовит к работе. Но при этом никто и не знает: даст коня бригадир или нет?
Вот возле Натальи в раздумье стоит Нина, приземистая женщина средних лет. К ней почему-то четко прилипла кличка «Шуртюк», но женщина на это дело почти и не обращает внимания. По характеру она шустрая и бойкая. Палец в рот не клади — моментально откусит.
— Куда собралась, Натя? — интересуются ее плутоватые глаза и сразу же веером обшаривают окрест: вот-вот должен появиться бригадир, и значит, ухо треба держать востро.
— Надобно съездить за дровами…
— А что у тебя дров нема? У тебя же семьи нет, а живности кот наплакал. Повозки дров хватит на полгода.
— В том-то и дело, что запасов на зиму не хватает… — нехотя отвечает Наталья, и в душе ее кузнечиком прыгают мысли: «А какое, собственно, твое дело? Боишься, наверное, что сегодня перехвачу твою лошадь. Тоже мне конкурентка… На поле особо не рвешься, а вот получать, так первая!»
Женщина как бы прочла ее мысли:
— Наверное, и не дадут сегодня мне лошадь… Неделю назад было брала, да не сумела зараз провернуть все дела. А теперь вот снова иди к человеку и клянчи несчастную лошадь…
В голосе вдовы слышится грусть и проклятье на собственную судьбу. Ей ли, несчастной женщине, таскаться по конным дворам и вымаливать у бригадира «тягловую силу»? Мужика это дело. Но где ты его найдешь, если мужчин своего возраста раз-два и обчелся? Всех забрала война. А ее Иван было вернулся, еще лет десять гремел кулаками на Гитлера, но разом тоже замер, не в силах уже противостоять ранам своим. Женщина поправила цветастый платок и кинула грустный взгляд на Наталью. В ее сереньких глазах уже нет былой хитрости, в них светится печаль, и пожалуй, мечты, вонзенные в синий туман неведомых просторов:
— Что делать: такова наша судьба! Куда ни кинься — везде ты баба, а стало быть, ненужный человек…
В этот момент во дворе появился бригадир. На облепленном заботами лице шаловливо играют косые утренние лучи, но они не в состоянии сдвинуть и жесткие недовольные губы, и подернутые ветром волосы, и знаменитую, пружинистую походку Федора.
Видя, что его снова ждет несметная толпа, бригадир нахмурился. И главное, снова море баб… Свяжешься с ними — костей не соберешь! Но что делать — такова служба… И Федор принимает еще более строгий вид. Но не так-то легко ему уйти от мертвой хватки Ниночки — вдовы.
— Лошадь бы мне, Федор Николаевич… — мило и в то же время со страхом воркуют Нинкины губы, а хитроватые глаза вовсю начинают вымаливать у бригадира помощь.
— А на что тебе лошадь? Только неделю назад из рук вырвала лошадь. Теперь снова меня берешь за горло! — начальственно бубнит Федор и бросает косой взгляд на Наталью. «Она-то здесь что ищет? Может, тоже лошадь захотела? Черта с два она получит сегодня… Пусть научится вести себя как надо, а там поглядим…»
— Как на что? А дрова кто завезет? Может, ты? — Нина уже готова сцепиться с кем угодно, лишь бы вырвать желанного коня.
— Ты же недавно привезла дров. Зачем тебе еще?
— Э-э, Федор, зима-то она долгая… Да и что мы там привезли? Одни осиновые поленья… Вот что мы привезли!
— Ну и хватит с тебя! — нагло говорит Федор и свою крепкую голову поворачивает к Наталье. — А тебе что, тоже лошадь нужна?
— Ты думаешь, зря здесь я торчу? — в свою очередь удивилась Натя-аппа. — Конечно, нужна, и очень даже нужна!
— Может, тоже за дровами? — съязвил Федор, хотя и прекрасно понял, что дело обстоит именно так.
— Безусловно, за дровами… Ну и что? — с вызовом ответила Наталья и посмотрела прямо в бесстыжие глаза бригадира. «И чего он комедию ломает? Ведь точно же знает, что сижу без дров… И все равно подкалывает. Будто хожу сюда каждый день!»
— Не будет тебе лошади. И не проси! — зло сказал Федор и собрался уйти к другим.
— Почему это не будет? — обиделась Наталья и на шаг приблизилась к бригадиру.
— Потому что нет возможности. Много сегодня колхозной работы, а таких просящих, как ты, — Федор показал на присутствующих, — тьма! Где я вам всем возьму лошадь? Нет их у меня. И не будет!
Бригадир круто рванул к другим, а Натя-аппа застыла в изумлении. Во как разговаривать стал Федор… Не то что поддержать, даже вникнуть в суть дела не хочет. Вот тебе и любимый человек…
Натя-аппа более лезть к Федору не стала. Видно, сегодня все равно из этого ничего не выйдет. Она повернулась и зашагала домой. А в душе ее занозой скребут кошки. Матерая тоска черным вороном кружится в крохотном сердце, и где-то в глубинах таинственного мозга рождается ненависть к Федору. И снова ехидные слова бригадира встают в горемычной голо-ве: «Не будет тебе лошади. И не проси!» За что такие муки? За то, что она в военную пору горбилась на лесозаготовках? И где же на этой земле справедливость?
Навстречу ей движется невысокая и стройная фигура довольно еще моложавой женщины. Матя-аппа, узрев свояченицу, остановилась:
— Откуда ты, Натя?
— А-а, — махнула загрубевшая рука, — из конного двора.
— А чего без лошади?
— Как всегда проблемы… — в пространство бросили губы Натальи и снова надулись. — Бригадир подвел — срезал на корню, — уже мягче, с отчаявшимся сердцем пролепетала женщина, в то же время оценивая дальнюю родню. «А Матрена, пожалуй, на земле еще держится молодицей. В пятьдесят один год выглядеть орлом — не каждому дано…»— А ты куда? — в свою очередь заинтересовалась Наталья и невольно вздохнула: тяжела жизнь одинокой кукушки. Не дай бог ее повторить.
— К сестре путь держу. Давно обещала заглянуть. А нынче кое-как сбросила дела, и думаю, давай схожу…
— Чего так слабо? Работала где?
— Да… — с радостью проронила Матрена. — В лесу пропадала… Две недели подряд занималась орехами.
— И что-нибудь собрала?
— Естественно, собрала… Ведра три ядреных орехов нашерстила. Но это еще не все! Запасы еще остались…
Хмурая и невеселая Наталья, задавленная несносными заботами, с изумлением глянула на Матрену: во, с кого следует брать пример! Ни в каких обстоятельствах, будь даже в самых щекотливых, не сгибает головушку женщина. Несет ее высоко, словно веселая ласточка в яркий теплый день. А ведь забот и у нее по горло. Без собственного угла, без какого-либо серьезного имущества она коротает дни на белом свете. И тем не менее она рада жизни, не поет горестные пески в осеннюю ночь.
«Тоже чудная у нее доля… Бог так и не дал ей мужика, а единственного сына в годовалом возрасте забрал к себе», — мысли Натальи, подобно прерывистому ветру, летят и летят вдаль, собираясь в какие-то обрывки, в жидковатые тучи.
— Что нового дома? — интересуется Наталья, и в ее оттаявшей душе уже начинает шаловливо играть солнце. — Митька-то не пьет?
— Не-е! — мотает головой Матрена. — Уже недели две ходил как стеклышко трезвый. Все сарай в колхозе строит…
— А Марья чем занимается?
— Гоняет пчел… Тридцать ульев на ее плечах, а справляется одна. Сейчас их готовит к зиме. Я бы подсобила, да в мудреных делах не знаток. Вот в чем беда…
— Нам с тобой, Матрена, много не надо. Мы — люди одинокие, а одну голову в любом случае прокормить легче, чем целую ораву…
— Так-то оно так, — мирно лопочет Матрена, — но помогать друг другу все равно надо… Жить легчей, ежели за спиной чувствуешь поддержку. Ну, ладно… Заглядывай к нам, а то в неделю раз покажешь свой нос, и на этом — точка!
— Зайду как-нибудь… — И Наталья, забыв о недавней стычке с бригадиром, вспорхнула прочь.
Глава седьмая
Коля переехал в общежитие института. Срок пребывания в спортивно-оздоровительном лагере в конце концов завершился. Легко пролетело время: не успел он вдоволь вкусить буйную и изумительную жизнь, как она и прервалась. За две недели, что был в лагере, Коля поправился на семь килограммов и ныне в весе приближался к полусотенной отметке. Прогресс был налицо. В общежитии он устроился в одной комнате с Олегом, каждую неделю уезжающим домой, к родителям, которые жили в рабочем поселке, в «Левихе», недалеко от Свердловска. Работать ребятам надобно было еще целую неделю, но их, верно, пожалели в деканате, освободив несколько пораньше.
В комнате отсутствовал уют: стол был без клеенки, возле стен зияли две пустые кровати.
Олег оказался добрым малым. Раз он перед отъездом надел добротную куртку, поправил клетчатый, шерстяной свитер и, взяв в руки старенький рюкзак, усмехнулся:
— Смотри, Колька! Девок сюда не води… Веди себя смирно, хорошо, как велел отец…
