Ксения Таргулян - Корабль уродов
Но разве можно продолжать это? Она и не слышала о верности, он притворяется, что забыл таковую. Свободные отношения? Нет, это не для него.
Красочной карикатурой всплыла сцена их чертова поцелуя. Леон мучительно поморщился, потом вздохнул.
Может, в этом есть и плюс… Ему не придется бросать ее, одинокую и преданную, и страдать, вспоминая ее слезы. У нее есть он, и что бы за загадочные чувства их ни объединяли, сложно придумать более тесную связь…
Леон неохотно слез с подоконника. Нужно пойти к ней. Поговорить… Но сперва он должен сходить за пивом.
IIБлиже к зимним праздникам, Новому Году и Рождеству, Штаман-Рейн начал возрождаться. Сюда постепенно возвращались коренные семьи, привязанные к городу, в темных окнах появлялись огни, оживали некоторые магазины и муниципальные организации.
Утром 17-ого декабря меня вдруг осенило: а ведь Майя училась здесь, в Штаман-Рейне. Я не знаю, где именно располагался ее лицей… но к зиме кораблисты похищали людей уже по всему городу.
Я странно оледенела от этой мысли, медленно села в постели, взяла телефон. Почему я не вспоминала о ней ни разу с тех пор, как заново встретила Лени? Почему вспомнила сейчас?
Я покосилась на Лени. Он спал на боку, подмяв под себя одеяло, и тихо сопел.
Просмотрев список звонков в телефоне, я обнаружила, что наш последний контакт был больше трех месяцев назад… Бездушные цифры и буквы на экране почему-то угнетали меня и вселяли уверенность, что мрачное предчувствие, внезапно меня охватившее, окажется верным.
Я не знала, как это проверить. Ну, то есть, я позвоню ей, и она не возьмет трубку. И что? Это не даст мне никаких ответов. И то же самое, если телефон будет недоступен.
Я остановила громкий вздох, боясь разбудить Лени.
Я чувствовала себя виноватой в ее гибели. Это такая черная ирония. Я, физически убившая сотни человек без каких-либо эмоций и переживаний, теперь корю себя за смерть, к которой и отношения-то не имела. Вот что я могла сделать? Даже если бы мы созванивались каждый день — я ведь и не знала тогда, что в Штаман-рейне настолько опасно. И всё же я остро чувствовала, что подвела эту странную жизнерадостную девочку, что я была в ответе за нее — по крайней мере, в том, что касается Вентеделей и кораблистов, но я проявила, что называется, преступную халатность — попросту забыла об этой своей подопечной, и вот, что из этого вышло.
Я беззвучно выскользнула из-под одеяла, накинула какую-то одежду и вышла в коридор. Без какой-либо надежды я нажала кнопку вызова. Майя ответила на втором же гудке:
— О, привет! А я как раз на днях думала о тебе!
Я опешила от такого внезапного поворота событий и не сразу нашлась, что сказать. На каждое мое «Э-э…» Майя начинала безудержно тараторить, и в итоге (я сама не поняла, как так вышло) мы договорились встретиться в тот же день ранним вечером в «Сюрионе», там же, где виделись в последний раз.
Я попросила Славу подбросить меня ко входу в парк, и он охотно согласился.
— До сих пор не могу поверить, что всё благополучно закончилось, — признался он, пока мы ехали по белесым от снега улицам. — И, похоже, это ты опять всех спасла?
— Нет уж, — фыркнула я, покраснела и отвернулась. Он беззастенчиво со мной заигрывает, этот симпатичный мальчик со шрамом, сколько можно?
Зимин рассмеялся, и всю оставшуюся дорогу до «Сюриона» мы молчали, а я смотрела в окно и глупо улыбалась.
В назначенном месте под аркой покачивался в такт музыки силуэт в шубке. Я присмотрелась к ней из-за стекла автомобиля. Ровно подстриженные волосы, вылезая из-под шапки, симметрично обрамляют лицо, на руках перчатки, за спиной — маленький модный рюкзак. Что-то в ее образе неизменно вызывало умиление. Я вышла из машины, помахала Зимину и направилась к Майе, а за спиной зашуршали шины.
После бурных приветствий мы двинулись вглубь замершего, беззвучного, заснеженного парка аттракционов. В ответ на мои расспросы Майя рассказала, что ее лицей дважды переезжал за эту осень — всё дальше и дальше от Замка. Конечно, некоторые непоседы продолжали наведываться в город, но, после того как двое ушли и не вернулись, остальные ученики стали покладистей. Кое-кого родители забрали из интерната, но в основном жизнь и учеба внутри него мало изменились.
— Ты не представляешь, как там однообразно, как меня достали одни и те же стены, одни и те же лица!.. Я так рада была, когда ты позвонила!
Я улыбнулась. Она не знает, что такое однообразие и что значит «одни и те же стены».
— Слушай! — воскликнула Майя с новым приливом энергии. — А ты не знаешь, что там произошло? Ну, на этом вашем балу? Ты была там? А то у нас какие только слухи не ходят! Расскажи!
— Так вот зачем ты меня позвала! — рассмеялась я. — За новыми сплетнями?
— Вот еще, я вовсе не сплетница, — и мы обе расхохотались.
Мы провели вместе, замерзая и смеясь, несколько часов, и если в качестве исключения что-то говорила я, а не она, то это почти наверняка были колкости и остроты — но я насмехалась по привычке, а не со зла, и Майя с ловкостью дипломата переводило всё, балансирующее на грани обидного, в сферу уморительно-смешного.
Мы разошлись вечером, как-то автоматически пообещав друг другу «не теряться». Я решила добраться до больницы пешком, но, пока я возвращалась, с неба успела сойти последняя синева, и я долго заворожено блуждала по темным улицам, на которых лишь изредка встречались работающие фонари.
Едва я оказалась в стенах нашего текущего пристанища, как мой рот наполнился слюной от аппетитного сдобного аромата, витавшего в здании. Не раздеваясь, я отправилась в операционную, которую мы цинично переопределили в трапезную. На столе, где обычно режут и спасают, сейчас разложились картонные коробки с жирными пятнами и кусками пирога. Сидя на диване, притащенном сюда из рекреации, их жадно поглощали Лени, Хоньев, Якобс и Артур. При виде последнего я вспомнила странную просьбу Джека, и мне стало любопытно, что такого он хотел нам рассказать. Я взяла себе теплый кусочек из коробки, улыбнулась Лени и встретила его напряженный взгляд.
Он медленно поднялся с места, отложил еду, хотел что-то сказать — поперхнулся и закашлялся. Я нахмурилась. Он махнул мне рукой, и мы вместе вышли в коридор. Немного нервничая под его тяжелым взглядом, я, тем не менее, голодно жевала пирог.
— Нам надо поговорить, — серьезно произнес он.
Я вскинула брови. После встречи с Майей его угрюмая сосредоточенность казалась мне нелепой и комичной.
— Пойдем… куда-нибудь, — продолжил он.
Мы зашли в пустующую палату, Лени настоял, чтобы мы сели, наступила глупая тишина. Наконец, я расправилась с пирогом, облизала губы и пальцы и вопросительно уставилась на Лени.
— Я уезжаю к жене, — констатировал он, глядя мимо меня.
— О, — вырвалось у меня. Ощущение комичности пропало. — Э… Надолго?
— Навсегда.
— О.
Я непроизвольно сжала в ладонях металлический каркас кровати, на которой сидела. Меня захлестнула обида, мигом вспомнились десятки сладких моментов, и стало непонятно, неужели они дороги только мне.
— Но ты же говорил, что не любишь ее, — беспомощно сказала я.
— А ты говорила, что не любишь Джека.
— А я и не люблю, — возмутилась я.
— Ага, оно и видно, — фыркнул Лени.
Я подняла на него взгляд и холодно повела бровью.
— В смысле?
— Пф! То-то ты не отходила от его постели, пока он изрыгал эту склизкую хрень из всех отверстий.
— Лени, он был болен! Конечно, я должна была заботить о нем, он же не чужой мне человек, он… мой родственник. Да я всё детство прожила под его опекой!
— А говоришь, что не любишь.
Я была категорически не готова согласиться с таким определением своих чувств, но приказала себе не придираться к словам.
— Это же совсем другое, Лени.
Пока я подбирала в уме пример, с которым сравнить ситуацию, Лени одарил меня чугунным взглядом. Он выглядел настолько рассерженным и взрывоопасным, что я потеряла мысль.
— Я видел, как вы целовались, — он раздраженно поморщился. — И, пожалуйста, не надо сейчас придумывать никаких… идиотских отговорок и оправданий — довольно! Я достаточно в это верил.
Я сдержала вскипавшие на языке протесты и опустила голову. Всё правильно — мы совершенно добровольно и совершенно не по-родственному целовались — и, как выяснилось, на глазах у Лени. Это измена, и это понятный и достаточный повод для расставания.
— Ладно, — сказала я.
— Что «ладно»?
— Ты уезжаешь к жене. Ладно.
Он уставился на меня с неуместным недоумением — будто я сказала это безо всякого повода после прекрасной ночи любви. И словно чиркнул зажигалкой: с воем и клокотанием во мне поднялась бешеная волна злости и сарказма.
— А ты думал, я буду умолять тебя остаться? — фыркнула я.
