Советская Фантастика - Дорога в сто парсеков
И год спустя эта ракета вылетела. А в ней Варенцовы, Юлдашевы и мы с Павлом Александровичем. Я-то знаю, каких трудов стоило старику убедить, чтобы его и меня включили в команду. Его — из-за возраста, меня — по молодости и неопытности.
Первые дни полета были словно первая экскурсия в Москву: захватывающе интересно, и все наизусть знакомо. Сто раз читано, сто раз видено в кино.
Земля с высоты — гигантский глобус, заслоняющий небо. Учетверенная тяжесть, потом чудеса невесомости. Луна — чужой черно-белый мир с ликом, изрытым оспой. Плавные лунные прыжки, густо-черные тени, пропасти, вековечная пыль. Я читал об этом, представлял себе, увидел — и был потрясен.
А потом потянулись будни, упущенные писателями. Спаленка — три метра на три, гамаки, столик, шкаф. За стенкой — рабочая комната чуть побольше. В ней телескоп, пульт управления, приборы, счетные машины. Дальше — склады, машинная и полкилометра баков с топливом. Хочешь, прогуливайся вдоль баков, хочешь, надевай скафандр и кувыркайся в пространство. А потом опять гамак, столик и шкаф. По существу, тюрьма. Тридцать лет со строгой изоляцией.
Тьма и звезды, звезды и тьма. На часах двадцать четыре деления, иначе спутаешься. День и ночь — никакой разницы! Днем в кабинете — электричество, ночью — электричество. Днем за окошками звезды, ночью — звезды. Тишина. Покой. А на самом деле летим — состояние равномерного и прямолинейного движения. За час — почти полтора миллиона километров, за сутки — тридцать пять миллионов. В журнале отмечаем: «23 мая прошли миллиард километров. 1 июня пересекли орбиту Сатурна». По этому случаю — парадный обед. Песни поем, радуемся.
А по существу, условность, потому что до орбиты пустота и после нее пустота. И Сатурн виден не лучше, чем с Земли, — обыкновенной звездочкой.
Это Павел Александрович придумывал всякие праздники. Великий мастер был насыщать часы. Даже там, в ракете, ему не хватало времени. После сна — космическая зарядка, по крайней мере час.
Без нее мускулы атрофируются от постоянной невесомости. Обязательная прогулка в пространстве, осмотр ракеты снаружи, потом изнутри. Работа у телескопа. Обед. Затем два часа — диктовка воспоминаний. Он диктовал мне. Потом чтение микрокниг.
Дед читал ровно час и обязательно откладывал книгу, когда приходило время. Игра отчасти.
И вместе с тем — борьба за бодрость. «Нужно завтрашний день ждать с нетерпением», — говорил он частенько. И я тянулся за стариком, как мог. Понимал: иначе нельзя — раскиснешь, опустишься. Придет хандра, потом лень, потом болезни. И работу бросишь и обязанности забудешь. В космосе бывали трагедии: люди себя теряли и даже назад поворачивали.
От хандры одно спасение — работа. Но как раз работы там немного: осмотр, мелкая починка мпого времени не занимают. Я разрабатывал свой проект реконструкции планет, Ho больше для собственного удовольствия. Человечество — такой могучий коллектив, его в одиночку не обгонишь. А у меня знаний — по год вылета, для Земли устаревшие.
Единственное разумное занятие — астрономические наблюдения. Каталог мы составляли — измеряли расстояния до звезд. Обычно измеряются они по треугольнику. Основание треугольника — диаметр земной орбиты, два угла — направление на звезду. По стороне и двум углам определяется и высота — расстояние до звезды. Но так как треугольники получаются худые и длиннющие, велики ошибки, и годится этот способ только для близких звезд. Нам было удобнее — мы ушли от Солнца в тысячу раз дальше, можно измерять расстояния в тысячу раз точнее. Грубо говоря, до всех звезд, какие видны в телескоп. Ну вот и было нам занятие на всю дорогу: измеряешь, высчитываешь, измеряешь, высчитываешь. Потом пишешь в гроссбух: «Номер по каталогу такой-то, спектральный класс АО, расстояние — 7118 световых лет». Напишешь, и зло берет иной раз. Мы на семь световых суток всю жизнь тратим, а тут семь тысяч световых лет. Ведь никто никогда не полетит в такую даль, к этому солнцу класса АО.
Скука, томительное однообразие и вместе с тем настороженность. Годами ничего не случается, но каждую секунду может быть катастрофа. Ведь пустота не совсем пуста: летят метеориты, метеорная пыль. Даже газовые облака при нашей скорости опасны — врезаешься в них как в воду. Еще какието встретили мы в пространстве уплотненные зоны, неизвестные науке. Когда входишь в них, все сдвигается и в груди теснота. Почему — неясно. Метеорная пыль разъедает обшивку, металл устает, появляются блуждающие токи. Так постепенно портится все. И глядишь, утечка воздуха, или управление вышло из строя, или приборы подвели. Годами ничего не случается, а потом вдруг… Поэтому один кто-нибудь обязательно дежурит.
Хуже всего эти часы одинокого дежурства. Земля вспоминается. Хочется в лес и в поле. И чтобы ромашки цвели и жаворонки в синем блеске пели.
В толпу хочется, в метро, на стадион, на митинг.
Чтобы крик стоял — не звенящая тишина, чтобы локтями тебя толкали и тесно кругом, чтобы многомного людей, все незнакомые, и женщины, и девушки. Глаза закроешь — Красная площадь, Кремль, демонстрация, цветные флаги… Откроешь — гамак, столик и шкаф.
Так день за днем, месяц за месяцем. Нас шестеро было в ракете. Два года каждый из нас дежурил, четыре спал. Сон, конечно, искусственный, с охлаждением. Делается это не только для нашего удовольствия, но главным образом, чтобы сэкономить груз. Две трети пути люди спят, не едят, не пьют и почти не дышат. И как только вылетели мы за пределы солнечной системы, пространство стало чище, опасность столкновения уменьшилась, сейчас же две пары стали готовиться ко сну. Сначала трое суток голодовка, потом наркоз… и в холодную воду.
Температура тела постепенно понижается, ее доводят до плюс двух градусов, так что человек становится словно камень. Затем его кладут в термостат — стеклянный ящик с автоматической регулиробкой температуры. За градусами нужно очень тщательно следить. Чуть выше — бактерии начинают активизироваться, чуть ниже — кровь замерзает, и льдинки рвут ткани. Так лежат рядом с тобой окаменевшие товарищи, а ты за стенкой ешь, записываешь цифры, отдыхаешь. А когда твоя очередь спать, не чувствуешь ничего. Только сначала в голове дурман и поташнивает от наркоза. Потом все черно… И тут же чуть брезжит свет. Это значит — прошло четыре года, тебя оживляют. Это самый опасный момент, потому что голова отдохнула, свежесть мыслей необычайная, сразу любопытство: где летим? Что произошло за четыре года? Хочется вскочить и за дело приняться. А сердце чуть-чуть билось эти годы, ему нельзя мгновенно сменить режим. Я, например, хорошо переносил пробуждение, а Дед наш худо.
Все— таки старый человек, сердце изношенное. Первый сон еще сошел хорошо, а после второго и обмороки были, и в сердце рези, и в левое плечо отдавало. Часа четыре отхаживала его Айша -наш старший врач. И тогда она сказала, что за третий раз не ручается. Может быть, старику придется на обратном пути все четырнадцать лет дежурить бессменно.
…Четырнадцать лет мы стремились к невидимой точке, и настал, наконец, момент, когда мы сумели разглядеть цель — темный кружочек, заслоняющий звезды. Вышли мы на цель точно: правильно указали ее земные астрономы. Но вот чего не разглядели они: оказалось, что Инфра Дракона не одинокое тело, а двойное. Два черных солнца там — А и В.
А поменьше, В чуть побольше. А поближе к нам, В немного подальше. По-космически «немного».
А вообще— то расстояние между ними больше, чем от Земли до Сатурна.
Мы вое дрожали от нетерпения, и Павел Александрович в особенности, хоть и виду не подавал.
Он уже приготовил целый арсенал для межпланетных переговоров: световые сигналы, инфракрасные прожекторы. Была еще азбука с выпуклыми картинками, коллекция геометрических фигур.
Наступил торжественный день встречи.
С утра начали мы тормозить. Появился верх и низ, вещи, забытые в воздухе, попадали на пол. К середине суток темное пятнышко Инфры начало заметно расти, гасить звезды одну за другой. И, наконец, повисло против нас этакое черное блюдо.
Остановились мы. Стали временным спутником Инфры.
И представьте наше разочарование: чуть-чуть ошиблись наши астрономы. Они определили температуру поверхности в плюс десять градусов, оказалось — минус шесть. Газы там были в атмосфере: метан и аммиак, как на Юпитере, углекислый газ, как на Венере, много водорода и водяного пара — густые плотные облака. А под ними замерзший океан — лед, снежные поля, торосы. И толщина льда — десятки и сотни километров. Взрывами мы определяли.
Стоило лететь четырнадцать лет, чтобы увидеть обыкновенную арктическую ночь!
Дед был просто раздавлен. Последняя попытка сорвалась! Не сбылась мечта жизни!
Тогда и сложилось решение: посетить Инфру В тоже.
На первый взгляд кажется, что это естественно.
Были рядом, как же не посетить. Но в космосе свой расчет. Там все зависит от топлива. На Земле топливо определяет путь — километры, в космосе — только скорости. Тратят топливо не все время, а только при разгоне и торможении. Берут с собой чаще всего на два разгона и два торможения. Подойти ко второй Инфре — это означало задержать возвращение на три-четыре года. Не хотелось нам прибавлять лишние годы пути, но там, где тридцать лет жизни отдано, с тремя годами не считаешься.
