Виктор Пелевин - Священная книга оборотня
«Су и Чоу снимают в доме соседние комнаты. Их супруги все время в отъезде. Чоу узнает сумочку Су, подаренную ей мужем. У его жены такая же. А Су узнает галстук Чоу, подаренный ему женой. У ее мужа такой же. Без слов понятно, что их супруги изменяют им друг с другом. Что делать? Может быть, просто погрузиться в сладкую музыку любовного настроения?»
— Я что-то ничего не понял, — сказал он. — Ну ладно, давай погрузимся…
Я поставила ноутбук на пол и вставила диск в дисковод.
Первые минут двадцать или около того он молча смотрел фильм, не проявляя никакой реакции. Я знала это кино наизусть, поэтому смотрела не столько на экран, сколько — краем глаза — на него. Он выглядел расслабленным и спокойным. Улучив минуту, я подвинулась к нему поближе, запустила лапу ему в шерсть и повернула его на бок, так, чтобы он лег хвостом ко мне. Не отрываясь от экрана, он тихо зарычал, но не сказал ничего.
Ничего себе фразочка — «тихо зарычал, но не сказал ничего». Но так и было. Стараясь не спугнуть его, я спустила джинсы, высвободила хвост, и…
Ах, какой это был вечер! Мы никогда не ныряли в бездну так глубоко. Раньше во время любовной галлюцинации я сохраняла память о том, где я и что происходит. А сейчас переживания были такими, что в некоторые моменты я совершенно переставала понимать, кто я на самом деле — гонконгская женщина с русским именем Су или русская лиса с китайским именем А Хули. Несколько раз я испытала самый настоящий ужас, как если бы купила билет на слишком крутые американские горки.
Причина была в Александре — теперь от него исходила такая мощная гипнотическая волна, что противостоять ей я не могла. Хоть ненадолго, но я становилась жертвой наваждения сама и проваливалась в иллюзию без остатка. Один раз он легонько куснул меня за мочку уха и сказал:
— Не кричи.
Я и не заметила, что кричала… Словом, это был полный улет. Теперь я понимала, что переживают наши клиенты каждый раз, когда мы пускаем хвост в дело. Действительно, у людей имелись причины относиться к нам настороженно. С другой стороны, если бы я знала, какие запредельные ощущения мы им дарим, я брала бы минимум втрое больше.
Когда все кончилось, я осталась лежать на циновке рядом с ним, постепенно приходя в себя. Я словно отлежала все тело — следовало дождаться, пока восстановится кровоток. Наконец я почувствовала, что могу говорить. Он к этому времени уже стал человеком.
— Тебе понравилось? — спросила я.
— Ничего. Хорошая оперативная работа. Я хотел сказать, операторская. И режиссер тоже не дурак.
— Нет, я не про фильм.
— А про что тогда? — спросил он и поднял бровь.
Я поняла, что он в хорошем настроении.
— Про это, Саша, про это.
— Если про это, то очень песня понравилась. Давай еще разик поставим?
— Какая именно песня?
— Пацан Лос Диас.
Я наморщила лоб.
— Чего?
— Ну там слова такие, — сказал он чуть смущенно. — Там, конечно, что-то другое, просто звучит похоже.
— Пацан? Где там? А, поняла. «Y asi pasan los dias y yo desesperando…» Это по-испански: «И так проходят дни, и я в отчаянии…»
— Да?
— А ты, наверно, думал, «мальчик хочет в Тамбов», часть вторая? Типа не попал пацан в Тамбов, пока был молодой, состарился и поет теперь о своей грусти.
— Все б тебе издеваться, — сказал он миролюбиво. — Так поставим? Или, может, лучше все кино по новой?
На следующий день мы посмотрели фильм еще раз, потом еще и еще. И каждый раз этот вихрь так же сладостно опустошал душу, как в самом начале. Мы долго отдыхали, лежа рядом. Мы не говорили — говорить было не о чем, да и не оставалось сил.
Мне нравилось класть на него ступни, когда он сворачивался в черный бублик, — для вида он иногда рычал, но я знала, что ему это так же приятно, как и мне. С какой нежностью я вспоминаю сейчас эти дни! Прекрасно, когда два существа находят способ принести друг другу счастье и радость. И каким ханжой надо быть, чтобы осуждать их за то, что они чем-то не похожи на других!
Сколько их было, этих блаженных мгновений отдыха, когда мы лежали на циновке, не в силах пошевелиться? Думаю, в сумме они дают вечность. Каждый раз время исчезало, и приходилось дожидаться, пока оно раскрутится до своей обычной скорости. До чего мудро устроена жизнь, думала я с ленивым удовлетворением, слушая, как поет нашу любимую песню Nat King Cole. Был такой большой, серый, грубый. Собирался солнце сожрать. И сожрал бы, наверное. А теперь лежит у моих ног мирная черная собачка, спокойная и тихая, и просит над ней не подтрунивать. Вот оно, облагораживающее влияние хранительницы очага. Отсюда и пошли цивилизация и культура. А ведь я даже не предполагала, что могу оказаться в этой роли.
Ах, милый Саша, думала я, ты никогда про это не говоришь. А я не решаюсь спросить… Но ты ведь не жалеешь о своей прошлой жизни — одинокой, неустроенной и волчьей? Ведь со мной тебе лучше, чем одному — правда, милый?
А?
…Y tu, tu contestando:
Quizas, quizas, quizas…[31]
Я часто задумывалась, что это за собака, которая отстоит от волка так же далеко, как волк от лисы. Мифологических параллелей было множество, но сама я никогда не встречала такой странной разновидности оборотня. Этот иссиня-черный пес казался безобидным существом, но я нутром чуяла грозную тайну, которая в нем крылась. Все выяснилось случайно.
День начался с легкой ссоры. Мы выбрались в лес погулять, уселись на поваленное дерево, и я решила развлечь его, исполнив старинную китайскую песню на стихи Ли Бо «Луна над горной заставой». Я спела ее очень даже неплохо, только, пожалуй, слишком высоким голосом — в древнем Китае это особенно ценилось. Но мое мастерство расшиблось о кросс-культурный барьер — когда я кончила петь, он покачал головой и пробормотал:
— И как я, русский офицер, дошел до такой жизни?
Я так обиделась, что даже покраснела.
— Да ладно тебе, какой ты русский офицер? Так, бригадир мокрушников.
— Мы невиновных не убиваем, — сказал он сухо.
— А пушкиниста Говнищера кто на смерть послал? Думаешь, не знает никто?
— Какого пушкиниста Говнищера?
— Или как его звали… Ну этого, который еще за сигарету минет делал…
— Слушай, у тебя, по-моему, что-то с психикой. То у тебя рыбья голова медведем работает, то какой-то Говнищер гибнет, а я во всем виноват.
— Я просто хотела сказать, что рыльце у тебя в пушку, и я в курсе. Только я тебя и с этим пушком люблю.
— Вот оттого у меня все проблемы, — сказал он тихо, — что ты меня любишь.
Я не поверила своим ушам.
— Что? Ну-ка повтори!
— Шучу, шучу, — торопливо сказал он. — Ты все время шутишь, ну и я пошутил.
Самое ужасное, что его слова были чистой правдой. И мы оба это понимали. Установилось тяжелое молчание.
— А Говнищера мы не на смерть посылали, а на подвиг, — сказал он через минуту. — И память его марать не надо.
Правильно, надо было сменить тему.
— То есть что, он знал? — спросила я.
— Какой-то частью сознания наверняка.
— Значит, упрекнуть себя не в чем?
Александр пожал плечами.
— Во-первых, — сказал он, — у нас заявление есть, которое он в сумасшедшем доме написал: «Хочу увидеть Лондон и умереть», дата и подпись. А во-вторых, нас по гуманитарным аспектам эксперт консультировал. Сказал, что все нормально.
— Это Павел Иванович? — догадалась я.
Александр кивнул.
— А как он вообще стал на вас работать? Я имею в виду, Павел Иванович?
— Ему показалось важным, чтобы мы узнали о его покаянии. Странно, конечно, но зачем отталкивать человека. Особенно если искренне покаялся. Нам ведь всегда нужна информация — ну там по культуре, чтоб знать, кто с нами, а кто нет. Консультации опять же. Так и прижился… Ладно, замнем. Бог с ним, с этим Говнищером. Если, конечно, не врут имамы.
После этого мы не обменялись ни единым словом до самого вечера — я дулась на него, а он на меня: сказано с обеих сторон было достаточно. Вечером, когда молчание надоело, он начал спрашивать у меня подсказки для кроссворда.
Он в тот вечер был в человеческом теле, и от этого в комнате делалось особенно уютно. Я лежала на циновке под лампой и читала очередную книгу Стивена Хаукинга — «Теория Всего» (не больше и не меньше). Вопросы Александра отвлекали меня от чтения, но я терпеливо отвечала на них. Некоторые веселили меня даже больше, чем книга.
— А как правильно пишется — «ги-е-некологическая» или «гинекологическая»?
— Гинекологическая.
— Тьфу ты. Тогда все сходится. А я думал, там «е» после «и».
— Это потому, что ты подсознательно считаешь женщин гиенами.
— Неправда, — сказал он и вдруг засмеялся. — Надо же…
— Что там еще?
— Гинекологическая стоматология.
— Что — «гинекологическая стоматология»?
