Ольга Голосова - Преобразователь
— Это вам не Ксения Собчак, — отчего-то обронил он, видимо намекая на какую-то давнишнюю историю. У семинариста, между прочим, отец в неканонизированных святых ходит, а брат — преосвященный. Этих Тимофеевых в каждой епархии по штуке.
— Значит, по-братски, так сказать, и разберутся, — отец-председатель тяжело повернулся на стуле, отчего тот жалобно заскрипел. — А другого тот бы к себе и не подпустил.
— Куем, стало быть, кадры? Пополняем ряды, так сказать? В лучших традициях этих стен? — отец Викентий обвел подбородком недавно отремонтированную приемную Отдела по международным контактам и сообразил, что допустил вырваться недопустимому. Теперь внезапно замолчать означало выдать испуг, а этого он позволить себе не мог. Хотя, что и говорить, испугался. При нынешнем — не то что при давешнем. Фонд «Согласие» негласно правил бал, или, выражаясь профессиональными жаргонизмами, сослужил у престола. Но по старой диссидентско-интеллигентской привычке остановиться Викентий уже не мог.
— Вы бы хоть бюстик Никодима куда сдвинули, — зачем-то добавил он и посмотрел в потолок.
Отец Виталий поднял собачьи глаза, припухшие и обведенные темными кругами, что выдавало в нем хронического почечного больного.
— А зачем? — и вдруг весело хмыкнул: — И что Собчак? Собчак — она тоже человек. А отчего не позвать человека? Как заблудшую овцу, — отец Виталий тоже развеселился.
— Вы бы еще балерину эту позвали.
— Можно и балерину, — беззаботно согласился председатель. Лишь бы голая не снималась да короткие юбки не носила. Да ладно тебе, отец, будет у нас и благорастворение воздухов теперь, и…
— Плач и воздыхание, — секретарь вздохнул и, взмахнув шелковым рукавом летней рясы греческого фасону, откинул со лба волосы.
— Душно у тебя.
— Да кондиционер сдох, паразит. Как лето — так одно и тоже. А тут еще дым и сера.
— Да-а, дым — это сила, — пресс-секретарь вздохнул и промокнул лоб. — Так что с дьяконом?
— Предлагаю рукоположить. «Аксиос» и дело с концом. У священника другие проблемы, да и после сорокоуста уже будет не до этого. Если женится… То и ходу ему не будет — ни вперед, ни назад.
— Мне кажется, это разумно, но теперь с этим не так быстро. Кандидаты ждут своей очереди… Да и невесты у него вроде нет. Когда ж ему успеть пожениться? И не в монашеском чине он.
— А мы поспособствуем. Или целибатом пойдет. Церкви нужны верующие священники.
— А как же его… м-м-м… миссия?
— Будем считать выполненной. Вернется же он когда-нибудь обратно? — в словах председателя снова мелькнула неуловимая издевка, и отец Викентий опять невольно сморщил нос. — А вот вернется, мы его и накроем… епитрахилью[82].
Отец Викентий вздохнул и автоматически поправил:
— Омофором[83].
— Да хоть фелонью[84]. По крайней мере, мы будем в курсе произошедшего там. В отличие от тех, кто… Ну да.
— Мне кажется, вам надо сформулировать ваши позиции. Что делать дальше и все такое.
— Вопросы догматики?
— Скорее, тактики. Если он тот, кого так долго они… выводили, то, возможно, равновесие нарушится. Надо связаться с Ватиканом. Нужно быстренько скоординироваться. У них там еще бо́льшие проблемы.
— Да какие там проблемы окромя педофилии и женщин-епископов?! Нам бы их заботы.
— Может, не надо? — отец Викентий брезгливо дернул носом.
— Я намерен все-таки дождаться семинариста. Что-то мне не совсем все ясно. То ли врет кто-то, то ли что-то недоговаривает. Но я почти уверен — почти, ибо «всяк человек ложь», — я почти уверен, что от него-то я услышу правду.
— Что ж, тогда я доложу, что вы контролируете ситуацию.
— Правильнее будет сформулировать так: «Я слежу за ситуацией».
Отцы улыбнулись друг другу и одновременно поднялись из-за стола.
Монастырь в центре Москвы плавился от зноя. По монастырской площади, изрыгая аккуратные черные тучки перегоревшей солярки, ездил миниатюрный экскаватор, управляемый бойкими, покрытыми копотью таджиками. Жаростойкие неутомимые труженики сновали вокруг, то и дело ловко выскакивая из-под самого ковша. Обнаженные по пояс коричневые существа в касках лоснились телами и дробили двор перфораторами. Неподалеку томился черный лимузин. Клирик осторожно переступил через взрытую плитку и чадящие кучки асфальта и устремился к машине. Прежде чем нырнуть в услужливо открытую коротко остриженным, но бородатым молодым человеком дверцу, отец Викентий поднял голову вверх и, прищурившись на солнце, сузившееся до тарелки в дыму от горящих вокруг столицы лесов, оглядел невысокий особнячок с неброской латунной табличкой. Во взгляде его отразилась целая гамма чувств, после чего он, откинув длинные рукава рясы и подобрав ее полы, исчез в прохладном чреве машины.
Глава 23
Подземелье
Я нырнул за стариком Ибрагимом в какой-то узкий проход между заборами, потом пересек замусоренный двор и остановился у запертой двери, покрытой причудливым кованым узором.
— Нам туда? — я кивнул в сторону двери. Мне не нравилось, что я не владею ситуацией и что меня перемещают по лицу земли, как багаж.
— Туда, туда, дарагой.
Старик вытащил из кармана огромный ржавый ключ и вложил его в замок. Ключ никак не хотел поворачиваться, почтенный Ибрагим несколько раз дернулся изо всех сил, налегая на непокорную дверь. В ту же секунду она распахнулась, и старик влетел в черноту проема. Послышался глухой стук, в следующее мгновение чья-то рука вцепилась в мою рубаху и втащила меня внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась, я оказался внутри. Прежде чем глаза привыкли к темноте, я почувствовал прикосновение маленьких цепких рук, которые ловко меня ощупали. Я втянул воздух и уловил запах гнили, давно не мытых человеческих тел, свежей крови и… Последний, то есть наиболее сильный, запах шел от тех, кто щупал. Они пахли как… Да. Конечно. Они пахли как Маша. Или почти как Маша. Запах разнился в оттенках, но, бесспорно, был тем же самым.
— Иди же, что стоишь? — яростно прошептал из темноты детский голос, и маленький кулачок пребольно ткнул меня в бедро. В следующее мгновение я увидел говорившего. Я стоял внутри у самого порога, и впереди вился узкий проход, со стенами, кое-где обмазанными глиной, кое-где выложенными валунами, а кое-где подпертыми полусгнившими досками. В метре от меня в проходе стояли два пацана лет десяти — двенадцати и смотрели на меня. Нас разделяло тело старика, лежавшего на земле с неловко подвернутой ногой и вскинутой рукой. Вместо левой половины черепа у него имелась кровавая вмятина, из которой беспомощно и нежно белела височная косточка. Следующий пинок в бедро заставил меня опустить глаза и обнаружить прижавшуюся к стене девушку, безобразно грязную, которая в ответ смерила меня презрительным взором.
— Друзья мои, — задумчиво произнес я, подбирая слова, — а что здесь происходит?
— Совсем дурак, да? — один из пацанов сплюнул прямо на тело.
— Мы спасли тебя, — спокойно ответила девушка и усмехнулась, обнажив белоснежные зубы.
Зрелище чужой смерти всегда холодит душу, особенно если убил не ты. Читал я, правда, у классиков, что убийцу мучает совесть… Нас не мучает, мы ей не пользуемся.
— Милые дети, если, конечно, позволите вас так называть, а что, собственно, происходит?
Глаза мои между тем, выражаясь языком мобильных телефонов, окончательно перестроились на ночной режим, и я снова осмотрелся. Но уже по-настоящему. Кажется, я был все же не так невозмутим, как мне хотелось думать, потому что дети разом переглянулись и уставились на меня.
— Это он, — твердо сказала девушка, и только теперь до меня дошло, какой у нее ясный и звучный голос. Или это подземелье усиливало звуки?
— Мы все сделали правильно.
— Дети, ау-у! Что происходит?
Вопрос, безусловно принижающий взрослого в глазах ребенка. Человек, претендующий на авторитет, должен знать ответы на такие вопросы.
— Я уже понял, что вы пришили старичка, но не расскажете ли мне зачем?
— Это не горшечник, это крысолов. Тебя хотят убить. Он вел тебя в ловушку. Горшечника убрали сегодня ночью. Тебя ждали. Хочешь жить — пошли. Ты нам нужен.
— Кому вам?
Вопрос от традиции уверенно дрейфовал к ритуалу.
— Крысам, кому ж еще! — это сказал мальчик, который стоял дальше всех. И сказал он это тоже по-русски, несмотря на явно выраженную монголоидную внешность.
Девушка быстро обернулась и фыркнула на него:
— Зачем болтаешь?
Я уже знал, что мог бы убить их всех секунды за три, поэтому расслабился. Но если про старика все правда, то, выходит, волей-неволей я их должник. А я не люблю кредиторов.
— И зачем это я им понадобился и как это меня хотели убить? — я рассчитывал на детскую непосредственность и правильно делал.
