Михаил Васильев - ЛУДДИТЫ
-- Я думал, что в Зарубеже живут только негры, -- заговорил Джакузя. – Сильно слаборазвитые. Ну, еще мулаты. Эти хоть туда-сюда...
В небе тянулись серебристые дирижабли. Выше и ниже, повсюду.
-- Как много их стало, -- заметил Эдвард.
-- И все металл увозят, -- отозвался на это Какаш. – Разбирают нас. Возрождение, что ты хочешь...
-- Я помню времена, когда здесь по берегам сплошняком речные гаражи стояли, -- опять сказал Джакузя, -- непонятно чьи. Ангары, причалы. Весь берег железным был. Потом какая-то фирма его в концессию для освоения взяла. За неделю все сожрали, ничего не осталось. Голая грязь. Говорят, чего только внутри этих гаражей не было!.. Тиски, верстаки, цепи, всякий инструмент. Катера, целиком алюминиевые... Даже бетонные заборы и плиты тогда раскрошили на арматуру.
По Ладоге тоже густо тянулись суда. Поменьше, побольше и совсем большие. Самоходные баржи и океанские сухогрузы. Ближе всех двигалась и уже подходила странно окрашенная яхта. Совсем вблизи стало понятно, что это траурный катафалк. Вот он остановился, а вот оттуда поднялся в воздух кто-то в черном фраке и высоком цилиндре с гравиторанцем за спиной. Протянул перед собой руки и уронил в воду мраморный куб, сверкнувший на прощание позолотой. Луддиты смотрели на это с отчетливой завистью.
-- Первый класс, -- сказал, наконец, Эдвард. – Первоклассника хоронят. По высшему разряду!
-- Кому как пафоснее, -- произнес Джакузя. – Сейчас урны, сейчас так модно. А нас после крематория хорошо бы хоть порошком там рассыпали... Та самая фирма, что берег осваивала, и кладбища тут повсюду сровняла, -- добавил он, -- Года три назад я еще кое-что находил там. Стальные кресты под землей, ограды, один раз – плиту с латунными буквами...
Луддиты пировали еще полночи, и все заснули на месте. Рано утром Эдвард опохмелился, сунув голову в бочку с огурцами. За особую плату – бронзовую медаль «За восстановление черной металлургии Украины».
Куча железа на берегу ночью исчезла. Только ванну летающий сторож честно оставил. Луддиты остановились возле нее. Моток медной проволоки у Эдварда сильно истратился и полегчал. Лишь два сиротливых витка теперь обвивали его шею.
-- Зачем эту байду, ванну эту не продали, странные люди? – похмельно морщась, спросил Теймураз. К утру он совсем зарос и стал почти бородатым. – Пропал ваш хабар.
-- У нас не пропадет! – возразил на это Эдвард. Неторопливо сворачивая самокрутку, он задумчиво, будто мысленно чего-то прикидывая, смотрел на ванну. – У нас она сама, самоходом пойдет. Сейчас дырку в ней чем-нибудь заткнем, гравитатор мой прикрутим проволокой и отчалим.
-- Робинзон Крузо на выдолбленном бревне попытался плавать, -- заметил Какаш. – У него не получилось.
-- У меня получится, -- уверенно сказал Эдвард. Хотя не знал, кто такой этот Крузо.
Наконец, ванна повисла над берегом. Эдвард отошел в сторону, ухватил какую-то проволоку, торчащую из песка. Вытянул наружу тяжелое ведро, как оказалось, наполненное застывшим цементом.
-- Жене подарю, -- сказал он как можно небрежнее.
-- Ей понравится, -- усмехнулся Какаш. – Жены они такие. Засохший цемент любят.
Эдвард подобрал валявшуюся доску, чтоб рулить, загрузился вместе с ведром в ванну. После сегодняшней ночи он с трудом ощущал предметы, которые держал. Странное судно теперь осело на отяжелевшую корму.
-- Садитесь, -- предложил Эдвард. – Кто знает, может, она и выдержит всех. И не такое бывает.
-- Ну, нет, -- сказал Джакузя. – Я с мужиками в одной ванне не сижу.
-- Двигай сам, -- отказался за всех сразу Какаш. – А мы, помолясь, как-нибудь по бережку пешком. Сейчас еще дополнительно опохмелимся, потом Помойному дедушке надо полстакана в жертву принести и в путь.
Луддиты закурили. По обычаю обменялись на прощание находками. Эдвард и Джакузя подарили де Какашу и Теймуразу целую лампочку с вольфрамовой спиралью внутри и латунную пуговицу с выдавленными на ней разводным ключом и молотком. Те им – пятиконечный алюминиевый значок с остатками изображения какого-то кудрявого мальчика и голубую фарфоровую чашку без ручки, с клеймом Ломоносовского завода на донышке. Из-за сильного ветра махорочные самокрутки сгорели быстро. Перекур получился коротким.
-- Хороший вы народ, мужики! – заговорил Какаш. – Только мудаки пустотелые. Купились на мираж сыра в мышеловке. Обменяли первородство на чечевичную похлебку – единственно понятную вам ценность. Да, в море глупости пока берегов не видно! Ну, ладно, давай... Попутного ветра!
Трое луддитов шли назад. Вырванный из рубахи Джакузи лоскут свешивался у того сзади. Эдвард рванул с места. Ванна описала круг, задевая воду тяжело нагруженной кормой и оставляя за собой белый кильватерный след. Ускоряя ход, помчалась к Неве. Сейчас после потепления Нева стала короче, путь выпрямился, и город приблизился. Ванна неслась над водой, обгоняла баржи и плоты, перелетала через наплавные мосты. На берегах продолжалось, не останавливалось промышленное копошение. Появилась и пропала большая и длинная самогонная фабрика. Над ее воротами висела в воздухе гигантская бутылка из настоящего стекла.
Далеко сзади осталась помойка. Больше он туда не вернется и, наверняка, ее больше не увидит. И Джакузю, наверное, тоже. Смрад, грязь и пот теперь в прошлом, а впереди ждет только спокойное благополучие. Эдвард уже почти чувствовал его – внутри себя.
За пазухой он ощущал жесткую голубую чашку и еще много всего, угощения для семьи. Контейнер консервов со странным названием «Курочка овощная». Пакет конфет «Карамель в этикете». Тоже непонятное название. Так уж было сейчас принято. И еще какой-то зарубежный оранжевый плод с грубой толстой кожурой и сильным цветочным запахом. Пазуха была набита плотно, как мешок.
Он возвращался. В ранах, которыми его щедро награждали в эти последние годы, теперь без машины, но с победой. У его ног стояло ведро – венец трудов. И в нем замуровано все, что он добыл, перекопав ни одну помойку, почти за три долгих года. Сокровища в ведре были плотно укрыты скомканными тряпками, которые он залил сверху цементным раствором. Обильно испачкал, замазал им это ведро и снаружи. Чтобы оно выглядело совсем уж неказистым, и на него не позарился случайно наткнувшийся. Восемьдесят четыре предмета. Эдвард помнил каждый, помнил где и когда его нашел и давно прикинул его стоимость.
-- Бронзовая рама с ручкой от зеркала и остатками позолоты. Латунная табличка с непонятной надписью на доисторическом языке. Разбитый, конечно, театральный бинокль. Может быть, даже позолоченный. Медный винтовочный патрон, -- Он заметил, что перечисляет это вслух. Бормочет, готовит триумфальную речь перед женой.
Ложка из нержавеющей стали и сразу несколько, целый пучок ложек и вилок из алюминия. Множество дверных накладных и внутренних замков с цинковыми ригелями и всякими латунными деталями. Клубок разных нихромовых спиралей от электроплиток и утюгов и оловянный солдатик. И еще много подобных ценностей, вплоть до самой маленькой. Латунной и никелированной гирьки в пять грамм. Так хотелось все это опять побыстрее увидеть!.. А еще на дне ведра в дамской сумке-блядунке прятались совсем уж ценности. Драгоценные раритеты. Серебряная брошка с почерневшей жемчужиной. Нательный крестик из ниобия. Позолоченный корпус от наручных часов и позолоченная зубная коронка из нержавейки. Мельхиоровый подстаканник с изображением несущегося тепловоза и сильно сточенный, правда, столовый нож с мельхиоровой ручкой. Эдвард мысленно перебирал все это. Много, еще блаженно много всего.
За это же время Джакузя добыл еще больше. Где-то – Эдвард не знал где – тот закопал целый самовар, полный таких же сокровищ. И все-таки у Джакузи не было, а у Эдварда было дополнительное преимущество, жена. Карьера у той в последнее время складывалась удачно, а теперь у них обоих еще есть это ведро. Теперь они богаты! Жизнь впереди обещала только разные блага. Сидя на корме своей самодвижущейся ванны, Эдвард видел это будущее. Они вдвоем с женой, уже скоро, должны стать людьми второго класса. Можно купить собственную крышу где-нибудь на Петровском или хотя бы Кировском заливе. А когда-нибудь, уже первоклассниками – озеро на Карельском перешейке. Деревья вокруг своего озера он срубит и построит из них дом, виллу.
Нева опять становилась шире. Уже ощущался горький от угольного дыма запах города. На долгие секунды Эдварда накрыла тень Большого Обуховского моста. Появились дома. Сначала спокойно, с достоинством стоящие на берегу реки. Потом вода все ближе стала подниматься к ним, а вот уже стала захлестывать их снизу. Все больше и больше. Город уходил в воду. Улицы, идущие вбок, в его глубину, превратились в каналы. Теперь человеческое жилье карабкалось на крыши этих домов. Будто кора, плотно прижавшиеся друг к другу хижины из бревен, ящичных досок и листов пластика. На каждой крыше почти по деревне. Своеобразные острова, в городе их называли дворы. Двор самого Эдварда был еще далеко, в самом конце. Он имел свое название, Биржа.
