Андрей Щупов - Сонник Инверсанта
В какой-то степени утешало и то, что в своем душевном раздрае я был далеко не одинок. Один из моих однокурсников, находчиво сменив имя Додик на Давид, уехал в Канаду, еще двое приятелей, без особого смущения осели в Швейцарии, знакомая девушка вышла за муж за англичанина, а Ванек, мой сосед по лестничной площадке, балующийся время от времени кистью и амфитамином, навсегда переселился во Францию.
Не думаю, что их привлекали красоты Оттавы, Берна, Лондона или Парижа, — скорее всего, они тоже были из породы беглецов. Особо подчеркну — не предателей, а именно беглецов, поскольку защищать то, что не нуждается в нашей защите, невозможно. Вероятно, мои клиенты, как и клиенты Павловского, требовали не реальной защиты, а чего-то иного. А потому, продолжая работать психотерапевтом, я все более ощущал себя не врачом, а мошенником. При этом Павловскому каким-то удивительным образом удавалось вписываться в систему, я же на этом поприще терпел одно поражение за другим. По моему глубокому убеждению, лечить следовало мир, а не людей, но, как это ни горько, подобными полномочиями меня попросту никто не наделил…
* * *Хуже нет, чем торчать на вокзале в ожидании поезда, а потому, коротая время, я купил себе бисквит — из тех, что так обожала толстая девушка Маша и, подпитав кровушку углеводами, позволил себе немного прогуляться. Если бы я проявил чуть больше внимания к окружающему, то наверняка рассмотрел бы следующую за мной машину, но я все еще мысленно фехтовал с Димкой Павловским, а потому ничего вокруг не замечал. В полной мере я пришел в себя, только столкнувшись нос к носу с Александром Сергеевичем Пушкиным. К сожалению, не живым, — всего-навсего каменным, и как всегда памятник вызвал во мне целую гамму тоскливых ощущений. Этот гранитный новодел возник в Литературном квартале относительно недавно и по стилю вполне соответствовал облику города. Пушкин здесь напоминал жеманную кокетку, студента-первокурсника с театрального факультета. В нелепо поднятую руку Александра Сергеевича веселящаяся молодежь то и дело всовывала носовые платки, банки из-под пива и молочные упаковки. Вот и сейчас кто-то услужливо вставил в пальцы поэта свежую сигарету, и, говоря откровенно, сигарета была единственной деталью в странном ансамбле, не вызывающей откровенного раздражения.
— Любуетесь? — басовито обронил кто-то сзади.
— Было бы чем… — медлительно обернувшись, я разглядел коренастого мужчину в темных очках, кепке и сером длиннополом плаще. Руки мужчина прятал за спину, а голову наклонял чуть вперед, словно готовясь в любой момент боднуть собеседника.
Все тем же чугунным голосом мужчина поинтересовался:
— Ваша фамилия Климов?
— Да…
— Петр Васильевич?
— Совершенно верно.
— Значит, это вы опубликовали серию статей в последних номерах «Курьера», «Областной газеты» и «Вечернего Екатеринбурга»?
— А в чем, собственно, дело? — я нахмурился.
— Дело, разумеется, в вас, Петр Васильевич. Есть люди, которым ваши публикации пришлись не по нраву.
— Не понимаю… Кто вы, собственно, такой?
— А это, собственно, не так уж и важно. — Собеседник явно меня поддразнивал. — Но если желаете, можете называть меня Князем. Поспешу заметить, это не статус, это имя.
— Чушь какая-то! Вас что, подослал ко мне Павловский?
— Павловский здесь ни при чем, хотя с ним наши люди тоже, скорее всего, связывались.
— Что еще за люди?
Мужчина коротко вздохнул.
— Давайте обойдемся без подробностей. Достаточно того, что меня просили предупредить вас, господин Климов. Сердечно, настоятельно и по-дружески.
— О чем предупредить?
— Скажем так, об опасности. Занимайтесь своими пациентами и не лезьте в чужие дела. Хотите писать статьи — ради Бога! Хотите Павловского на поединок вызывать, — тоже пожалуйста! Только не надо никаких литературных экспериментов! Не на до романов и прочей беллетристики! Чеховым вы все равно не станете — вот и подумайте, стоит ли тратить время? Все ведь может закончиться чрезвычайно плачевно. Для вас, разумеется.
— Вон оно что… — я переложил дипломат из левой руки в правую. — А если я сейчас возьму и набью вам морду?
— Не советую. — На каменном лице мужчины не дрогнул ни один мускул. — Кое-что вы умеете, это нам известно, но с профессионалом вам лучше не связываться. Кроме того, я при оружии, и, уж, простите меня, могут сработать рефлексы, а это, уверен, не нужно ни вам, ни нам.
Речь незнакомца с каждым словом нравилась мне меньше и меньше. Конечно, я не собирался его бить, но и разговоры подобного рода меня совершенно не устраивали. И снова произошло то, чего я давненько уже не испытывал — ощущение неуютной раздвоенности, словно некто овладевал моим зрением, непонятным образом проникая сквозь стены, ныряя в канализационные люки, взмывая порой к самым облакам. Вот и сейчас сознание гибкой пиявкой выскользнуло из черепной коробки, вертляво изгибаясь, всплыло на высоту третьего или четвертого этажа. Там, замерев, оно с любопытством начало всматриваться в беседующих внизу мужчин. Один был коренаст и плечист, второй смотрелся более тускло. То есть, этот второй был более молод и симпатичен, но от первого разило столь свирепой энергией, что не приходилось сомневаться: случись им сразиться, не помогли бы светловолосому никакие навыки фехтования. Победа осталась бы за крепышом…
Неожиданно я понял, что иссяк. Беседа с Павловским, сеанс магии и короткий монолог коренастого незнакомца выцедили из меня остатки сил. Зажмурившись, я заставил сознание вспомнить о своем хозяине, словно пса за кожаный поводок втянул его на законное место.
— Ну, так что? Будем считать, что совет принят к сведению? — губы крепыша чуть скривились. Не отвечая ему, я развернулся и торопливо зашагал в направлении вокзала.
— Помните о предупреждении, Петр Васильевич! — крикнул мне в спину мужчина. — Второй раз нам лучше не встречаться…
Глава 4 Утро наизнанку…
Поезд катил весело и шустро, с азартом набивая синяки на стыках, громыхая, словно огромный рюкзак с кастрюлями на спине горбатой путешественницы Земли. Я лежал на полке плацкартного вагона и недоуменно внимал бормотанию поездного радио.
— …Хвалабада танцевала на поясе бьянку. Поэль тырил и тырил мастругу… Теперь же ну-ка маленький церта усочек…
Заиграла пышная, полная медного звона музыка. Что-то из классики, но классики мне абсолютно неведомой. Более того, мелодия очень напоминала бессмыслицу диктора. Ноты кружили в воздухе горелыми перышками, щекоча слух своей особой необычностью. То есть ноты были, конечно же, обычными, как обычны деревянные фигурки на шахматной доске, вот только расставлены они были более чем странно — и столь же странные совершали пируэты.
Сказать по правде, никогда в жизни я не был большим знатоком в области скрипичных ключей, но до некоторых пор все-таки верил тем, кто утверждал, что большинство мелодий так или иначе строится по сходным законам. Семь нот плюс пять полутонов задают необходимое для человеческого уха частотное разбиение. Но главное — это, конечно же, конструкция. В музыке все строилось как в архитектуре: начиная с фундамента и заканчивая шпилем, убегающим в бездонную высь. Роллинг Стоунз брали публику сексуальной энергетикой, Биттлз — мелодичностью, Шаляпин — мощью и редкостным тембром. Даже музыка Шнитке мало напоминала хаос. Во всех композициях одна нота стыковалась с другой — все равно как кирпичик с кирпичиком, и каждую следующую фразу можно было угадать, мысленно продолжив и доиграв. Здесь же наблюдался совершеннейший абсурд. То, что я сейчас слышал, безусловно, являлось музыкой, но КАК она игралась, на чем и по каким правилам, было совершенно неясно. Единственное, что я мог вычленить, это ударник, — все прочее сливалось в шумливую реку, бурлило на перекатах и каменных порогах, не давая ни единого шанса определить звуковой источник. Вывод напрашивался простейший: то ли человек, сочинивший концерт, был гением, то ли я еще толком не проснулся.
Гулко и завершающе пророкотали барабаны, оркестр смолк, и в упруго изогнувшейся тишине вновь залопотал обкурившийся конопли диктор:
— Бьянки часть отзвучала. Ну, а нате-ка теперь другая новость!..
Чертыхнувшись, я оторвал голову от влажной наволочки, трижды сморгнул и напряженно вслушался. Действительно я ехал в поезде, и действительно работало радио.
— …Визирь Тюнурского района на ответственно и публично заявил, что тама имела место как быть провокация. Добавимо, что тама были все к тому условия, и апаши Ванессии правомерно завихрились напролом. В свете того-оного командарм закруга лично призвал к смыслопорядку и убедительно просил население сно-спать дабы не сеять всячины…
Рука моя сама собой потянулась к рукоятке поездного радио, чуть повернула верньер против часовой стрелки. Дикторское бормотание сошло на нет, зато немедленно проявились голоса спорящих внизу:
