Майкл Резник - Родственные души
После ночной смены я вернулся домой смертельно усталым, но не мог уснуть из-за страшной головной боли. К тому же я был невероятно голоден, а подобное состояние было необычным для того времени дня. Пытаясь нашарить в пыльной аптечке болеутоляющее, я понял причину: прошло уже почти двое суток со дня последней попойки. Неудивительно, что я был голоден — я отказался от алкогольного дурмана, и мой организм потребовал насыщения хоть какой-нибудь пищей.
Я прошел на кухню за водой, чтобы запить таблетки, но в холодильнике обнаружилось только несколько банок пива, в столе стояли запыленные бутылки с остатками спиртного, а в раковине громоздилась пустая тара. Во всей квартире не было ни одного безалкогольного напитка.
Я не самоубийца и не тупица, чтобы запивать лекарство пивом, а потому хлебнул воды из-под крана. Из пригоршни. Потому что чистого стакана не оказалось.
Плотно закрыв за собой дверь кухни, я пошел в ванную, под горячий расслабляющий душ. Это помогло справиться с дрожью во всем теле, а когда начали действовать таблетки, позволив мыслить более ясно, я ухмыльнулся, представив иронию ситуации, в которой оказался. Сегодня я попытался разорвать порочный круг, явившись домой без захода в пассаж, лишь для того чтобы попасть в домашнюю алкогольную ловушку.
Я лег и вскоре заснул, но, как всегда во сне, снова переживал ту аварию, переросшую в катастрофу, в кошмар всей моей жизни. Я проснулся мокрым от пота и принялся шагать туда-сюда по комнате. Если бы только мои рефлексы не притупились из-за алкоголя, я бы быстрее среагировал, когда другой автомобиль рванул на красный свет. Пусть тест на алкоголь в крови и выявил, что я не превысил допустимого лимита, пусть тормозной след и указывал на вину другого водителя… Но если бы я тогда был совершенно трезв, Кэти осталась бы в живых.
Выйдя из ванной, я включил телевизор, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. На трезвую голову я оценил комнату: ужасно запущенмое помещение последние месяцы не подвергалось уборке, и повсюду лежала пыль. Я ждал наваливающегося одиночества — вряд ли от него спасет то, что я повернул все наши фотографии к стене, — и внезапно осознал наличие в моей жизни некоего интереса: любознательный Моуз, с его самостоятельными выводами и трогательным желанием побольше узнать о человечестве.
Я переключил канал, устроился поудобнее, чтобы смотреть баскетбол, и сразу заснул. К моменту моего пробуждения игра уже давно закончилась, не то чтобы баскетбол меня теперь сильно интересовал, но оказалось, я проспал большую часть дня. Хоть это и довольно странно, но я не был разочарован потерей дня, вместо этого я обнаружил нетерпеливое желание продолжить разговор с Моузом.
Поэтому я и пришел на работу раньше, чем обычно. Я аккуратно укладывал в ящик стола купленный по дороге бутерброд, стараясь не задеть лежащую рядом полупустую фляжку, когда на мой стол упала тень. Я быстро со стуком задвинул ящик, опасаясь, что в дверях стоит Билл Нетглз, но это оказался Моуз. Мне было очень приятно: впервые он сам разыскивал меня.
— У тебя сломались часы, — заявил он, не давая сказать ни слова. — Смена начнется только через семнадцать минут, Гэри.
— Часы не сломались, — ответил я. — Просто я сегодня чувствую себя способным работать гораздо эффективнее.
— Являться на смену в неправильное время — это эффективно? — Могу поклясться, его голос был более выразительным, чем обычно. Теперь в нем почти слышалось любопытство.
— Нет, Моуз, эффективно приходить раньше, если ты понимаешь разницу. — Я помолчал. — Да не обращай внимания! Между прочим, зачем ты пришел ко мне в кабинет до начала работы?
— Чтобы подождать тебя.
Вот и вытягивай из него теперь по чайной ложке!
— Зачем тебе ждать меня?
— Мне требуется твоя вводная, касающаяся убийства другого робота.
— Другой человек дал приказ о деактивации? — нахмурился я.
— Да, Гэри.
— Тогда почему ты просто не выполнил команду? У меня нет нужного оборудования и квалификации, чтобы диагностировать неисправности робота. Полагаю, у другого человека есть возможность технической экспертизы.
Он вздернул голову вверх и набок, словно обдумывая ответ. Я наконец сообразил, что эту характерную особенность он перенял у меня.
— Мне не нужны вводные по механическому статусу робота. Я верю, что его состояние не требует уничтожения, и я хотел бы узнать твое мнение.
Я не смог скрыть удивления:
— Ты просишь моего совета?
— Разве дача совета не является функцией друга?
— Является… — вздохнул я, — но я не эксперт по роботам.
— Ты уничтожил другое существо. Мы сравним данные, чтобы установить, следует ли убить этого робота.
— Обстоятельства чрезвычайно различны, Моуз, — сказал я ему.
— Ты говорил, что если бы ты не убил Кэти, то оставалась бы вероятность восстановления ею всех функций, — заметил Моуз.
— Я говорил, что оставалась ничтожнейшая вероятность, которая, возможно, у нее была, — поправил я. — У нее выявили смерть мозга. Всё, ты слышишь, Моуз, всё ее программное обеспечение было разрушено. Поддержание простого существования — это не жизнь. Даже если настал бы день, когда она перестанет нуждаться в аппаратах, та Кэти, которую я знал, ушла навсегда.
— Понимаю, — ответил он. — Однако программное обеспечение этого робота невредимо.
Я удивленно взглянул на него:
— Ты с ним общался?
— Да, Гэри, — ответил он. — В порядке определения состояния его программирования.
Он спрашивал робота о самочувствии? Это так… по-человечески.
— Тебе приказали починить робота? — наконец спросил я.
— Нет. — Тогда почему ты просто не уничтожил его, как тебе было приказано?
— Ты бы уничтожил Кэти, если бы она могла общаться с тобой?
— Конечно, нет, — ответил я. — Но уничтожение робота очень сильно отличается от убийства человека. Это же просто машина. — Вдруг я почувствовал себя виноватым, говоря такие вещи другой машине. — А этот робот сказал тебе, что он не хочет быть уничтоженным?
— Нет, Гэри. На самом деле он сказал, что больше не исполняет никаких функций, следовательно, его существование не имеет логической цели.
— Ну тогда нет проблем, — легко вздохнул я. — Даже робот согласен, что должен быть уничтожен.
— Да, — согласился Моуз, — но только потому, что ему приказали подчиняться, Гэри.
— Нет, — сказал я. — Это потому, что этот робот не имеет чувства самосохранения. Иначе он наплевал бы на приказы и стал протестовать.
Перед тем как ответить, он целую минуту молча смотрел на меня:
— Итак, ты говоришь мне, что из-за того, что у роботов нет чувства самосохранения, приемлемо уничтожать их без причины или обоснования. — Это было сказано как утверждение, но ощущалось как вопрос. — Ты вчера говорил, что у Кэти тоже не осталось чувства самосохранения.
Наблюдение Моуза оказалось для меня ударом по больному. Я тяжело плюхнулся за стол, а мой потрясенный разум вернулся в тот роковой день шесть месяцев назад, когда врачи высказали почти твердую уверенность, что Кэти не сумеет выкарабкаться. Поскольку я знал, что ее мозг мертв и она не может сама решать свою судьбу, было ли мне, не сказать приемлемо, но проще решиться на отключение ее системы жизнеобеспечения? Неужели осознание, что она больше не сможет бороться за свою жизнь, оправдывает убийство?
Я некоторое время страдал и метался в этих мрачных мыслях, пока не решил, что позволил отключить аппарат вовсе не поэтому. А потому что жестоко поддерживать механическое существование организма, когда все, что делало се Кэти, ушло навсегда. Этот вывод вел к другому неудобному и беспокойному вопросу: жестоко по отношению к ней или ко мне?
Должно быть, я высказал свои мысли вслух, потому что Моуз снова заговорил:
— Ты принял верное решение? — спросил он.
— Да, — твердо ответил я и беззвучно добавил: «В конце концов, я на это надеюсь». — Но человеку всегда кажется неправильным забирать жизнь того, кто тебе дорог, независимо от любых оправданий.
Моуз принялся шагать по комнате туда-сюда. Он нервничал? Я всегда гакделаю, когда расстроен. Должно быть, это. еще одна деталь, которую он у меня перенял.
Вдруг он остановился и повернулся ко мне:
— Я не способен любить, но я верю, что прерывать существование этого робота — неправильно.
— Почему? — спросил я.
— Его можно починить.
Я удивленно уставился на него. Чего я не спросил, хотя должен был, это почему Моуз чувствовал себя обязанным починить робота. Вместо этого я сказал:
— Ты понимаешь, что можешь быть деактивирован, если откажешься слушаться начальство?
— Да, — просто ответил он.
— И это тебя не беспокоит? — Это чертовски беспокоило меня.
— У меня тоже нет чувства самосохранения, Гэри.
