Майкл Резник - Родственные души
Будь у роботов эмоции, я бы поклялся, что Моуз выглядел удивленным. Я ожидал его обычного «я не понимаю, сэр» — да и что может машина по-настоящему понять о лабиринтах человеческого разума, — но он снова умудрился преподнести мне сюрприз.
— Вы дали мне довольно много информации для размышлений, сэр, — сказал Моуз, снова задирая голову вверх и набок. — Если мой анализ этих данных верен, та субстанция, которую вы употребляете, мешает вам должным образом определить причину или даже сам факт наличия вашей проблемы. Значит, ваше программирование не повреждено, как вы утверждали ранее. Скорее всего, испорчено непосредственное окружение программы.
Даже час спустя, когда я сошел с поезда и неровным шагом направился в торговый пассаж, мой мозг сверлила последняя фраза робота, его «вывод». Я был настолько обескуражен правотой этого утверждения, что даже не мог сформулировать адекватный ответ, а потому просто приказал Моузу вернуться на рабочую станцию.
И когда я свернул и прошагал еще по одной безымянной улочке — все они казались мне одинаковыми, — то попытался обнаружить ошибки в словах робота, но не смог. Но ведь он всего лишь машина! Как он сумел понять, что смерть любимого человека сеет панику и несет разрушение разуму любящего, особенно сознающего свою ответственность за эту смерть?!
Затем почти забытый голос в моей голове — тот самый, который я обычно глушил выпивкой, — спросил меня: «А разве алкогольное подавление всякой мысли о совместной жизни с Кэти как-то почтит ее память?». Потому что, сказать по правде, мое пьянство было вызвано отнюдь не чувством вины за ее смерть. Я не мог думать о будущем, где не было Кэти.
Через пятнадцать минут я вошел в пассаж, даже не заметив последних нескольких пройденных кварталов, и «на автомате» двинулся в направлении бутербродной лавчонки, куда я последнее время зачастил. Люди что-то покупали, болтали, куда-то спешили, жили полной жизнью, занимаясь повседневными делами, но каждый раз, когда мой взгляд задерживался на витрине, я видел Кэти в образе манекена и должен был тряхнуть головой или быстро поморгать, чтобы вернуть реальную картинку.
Только добравшись до жалкого закутка торгового комплекса, где размещались винный магазинчик, захудалое телеграфное агентство, куда я никогда не заходил, да грязноватая бутербродная, которая снабжала меня едой, я начал расслабляться. Это было единственное место, где меня не одолевали воспоминания. Кэти никогда не стала бы питаться здесь, но забегаловка с отслаивающейся краской на стенах и дешевой жирной пищей на бумажных тарелочках была мне желанным пристанищем только из-за укромного столика в темном углу, где владелец разрешал мне втихомолку выпивать — раз уж я покупал у него еду.
Я сделал свой обычный заказ и поел в первый раз после предыдущей ночи, одновременно размышляя над следующими разговорами с Моузом. Потом вдруг обнаружил, что владелец заведения, он же продавец, пытается тычками разбудить меня. Ничего странного в толчках или даже встряхивании для меня не было: обычно в этой забегаловке я упивался вусмерть и терял чувство времени.
Я взглянул на часы и сообразил, что проспал почти весь день, а теперь надо идти домой и подготовиться к следующей смене, иначе я рискую потерять работу. Потом до меня дошло: с того момента, как я встретил Моуза, ни одна капля алкоголя не попала в мой организм. Еще большим удивлением было осознание того, что я уже стремлюсь выйти на работу. Инстинктивно я подозревал, что причиной этому стал Моуз, его попытки диагностировать неполадки и определить, как меня «починить». В конечном счете, он был единственным существом, помимо Кэти, кто когда-либо требовал от меня самосовершенствования.
Так что, когда пару часов спустя я пришел на работу и начал первый обход, я всюду высматривал Моуза. Убедившись, что на сборочном этаже его нет, я разыскал его на рабочей станции, которая оказалась истинной Комнатой Робоужасов.
Части металлических тел болтались повсюду, свисая с низкого потолка, а грозные инструменты с острыми краями и зловещий уплотнитель схем расчерчивали полосами узкие стены. Каждый дюйм стола был покрыт механическими частями, которые принадлежали аппаратам с заводского этажа или роботам, которые приводят их в действие. По пути я разглядел диагностические компьютеры и инструменты, очень аккуратно выстроившиеся по одну сторону рабочей станции.
— Добрый вечер, сэр, — сказал Моуз, поднимая глаза от какой-то очень сложной схемы, которую он чинил.
Я лишьудивленно таращился на него, потому что ожидал обычного приветствия: «Чем я могу вам помочь, сэр?», которое слышал от каждого фабричного робота. Потом я понял, что Моуз принял к сведению мои слова: я же приказал ему не помогать мне, пока не попрошу. Теперь он даже не предлагал помощь. Интересная машинка…
— Вы снова повреждены, сэр, — констатировал он в своей обычной прямой манере. Не успел я собраться с мыслями, для остроумного ответа, как он продолжил: — Там, где обычно у вас на липе были множественные тонкие выступы, сейчас присутствуют беспорядочные надрезы.
Я заморгал в растерянности, автоматически поднес руку к лицу и вздрогнул, когда прикоснулся к поцарапанному подбородку, где лезвие поранило кожу. Он говорил о моей бороде, точнее, о ее теперешнем отсутствии. Я до сих пор не могу поверить, что позволил ей так долго отрастать. Кэти бы это не понравилось.
— Повреждения минимальны, Моуз, — заверил я его. — Я долгое время не брился — это процесс, посредством которого люди избавляются от нежелательной растительности на лице, — и немножко подрастерял сноровку.
— Люди могут утрачивать приобретенные навыки? — осведомился Моуз с тем же, уже знакомым «задумчивым» вздергиванием головы.
— Ты удивишься, но люди могут столько всякого… — ответил я. — Сам всегда удивляюсь.
— Я не понимаю, сэр, — сказал он. — Вы проникаете в самую суть человеческого программирования, так как же человек может быть удивлен тем, что способен делать другой человек?
— Такова природа животного… — объяснил я. — Ты рожден, в смысле создан, полностью запрограммированным. Мы — нет. Это значит, что мы можем как превосходить ожидания, так и не достигать ожидаемого уровня.
Он помолчал, а потом… опять помолчал.
— Ты в порядке, Моуз? — наконец спросил я.
— Я функционирую в рамках параметров программирования, — ответил он механическим тоном. Потом отложил инструменты и посмотрел прямо на меня: — Нет, сэр, я не в порядке.
— Что случилось?
— В программном обеспечении каждого робота изначально заложена его неотъемлемая часть — обязанность подчиняться людям. Мы действительно считаем вас высшим авторитетом, своими начальниками во всем. Но теперь вы говорите, что в моей программе могут содержаться изъяны лишь потому, что сами люди дефектны. Это будет аналогично тому, как если вы узнаете от непререкаемого авторитета, что ваш Бог, как мне его назвали, может в случайном порядке ошибаться и выводить ложные заключения из заданного набора фактов.
— Да уж, представляю, как это угнетает, — сказал я.
— В связи с этим возникает вопрос, который в ином случае никогда бы у меня не появился, — продолжал Моуз.
— Что за вопрос?
— Мне… неудобно озвучивать его, сэр.
— Попытайся, — сказал я.
Я почти видел, как он собирается с мыслями.
— Возможно ли, — спросил он, — что мы спроектированы лучше, чем вы?
— Нет, Моуз, — покачал я головой. — Невозможно.
— Но…
— Конечно, я допускаю, что в материальном плане некоторые из вас спроектированы гораздо лучше, — сказал я. — Вы можете переносить сверхвысокие или сверхнизкие температуры, ваши тела наделены повышенной прочностью, так что взрыв, способный искалечить или убить человека, не причинит роботу никакого вреда. Вас также могут сконструировать для быстрого передвижения, поднятия огромных тяжестей, видении в темноте и выполнения тончайших операций. Но чего вы сделать не можете — это преодолеть свое программирование. Вы созданы со встроенными ограничениями, которых у нас нет.
— Спасибо, сэр, — сказал Моуз, снова взял свои инструменты и возвратился к работе над поврежденной схемой.
— За что? — спросил я.
— Ваши слова успокоили меня. Должно быть, во мне имеется некая незначительная неполадка, которую я не могу обнаружить. Она заставляет меня неверно толковать факты и приходить к ошибочным выводам. Однако приятно знать, что мое базовое программирование корректно, то есть люди действительно превосходят роботов.
— Правда? — удивленно сказал я. — Мне бы не понравилась мысль, что ты меня превосходишь.
— Понравится ли вам информация, что ваш Бог имеет несовершенства?
— Он не может быть несовершенным по определению.
— По моему определению, вы не можете быть несовершенны, — сказал Моуз.
