Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
Слова попросил господин Кэннел. Я знал о нем понаслышке. Начинал он с оптовой продажи венков, перешел на похоронное дело — сколотил из наикрупнейших предпринимателей в этой области мощную ассоциацию, подчинил ей всех розничных торговцев венками, гробами и прочими похоронными принадлежностями и, наконец, увенчал свою карьеру Универсальным Пантеоном.
— Хочу напомнить, что наше дело служит высоким гуманным целям. Нашим бывшим клиентам, потерявшим в результате банкротства не только сбережения, но и надежды, если так можно выразиться, на обеспеченное будущее, следовало бы разрешить льготные условия при оформлении нового контракта. Это было бы наилучшей рекламой для нашей грядущей фирмы, которую я, дабы увековечить память великого гражданина нашей страны, предлагаю назвать Универсальным Пантеоном Мортона.
— Никаких Мортонов! — Мефистофель постучал костяшками пальцев по столу. — Покойник не любил гласности. На нашем новом кладбище-люкс “Пантеон бессмертных” (цена могилы от 10000 и выше) будет выстроен храм из чистого золота, где прах покойного найдет достойное себе место. Наши консультанты по психологии масс считают, что этот пример привлечет уже в течение первого года миллион дополнительных клиентов… Что касается льгот…
— Чепуха! — Мой двоюродный брат энергично встал. — Мы не филантропическое общество. Вам, господин Кэннел, следовало бы подумать об интересах своих клиентов до банкротства, а не после. Но вы можете предложить им хороший выход: не умирать!
Кто-то зааплодировал. Болдуин выпятил грудь — в эту минуту ему, наверно, уже мерещилась митра первосвященника.
— Можно мне слово? — попросил я.
— Слово имеет Мортон-младший! — торжественно объявил Мефистофель. По огромному конференц-залу прошел почтительный ропот.
— Можете объявить журналистам, что я попросил зарезервировать себе место возле папочки. Это тоже послужит рекламой. Но при одном условии — если моего двоюродного брата похоронят на другом конце земного шара. Совершенно достаточно, что мне приходится терпеть его присутствие при жизни.
Болдуин побледнел. Если существовало хоть малейшее доказательство того, что я чего-нибудь стою, — так это его ненависть. Я ощущал ее всегда и везде, когда бодрствовал и когда спал. Впрочем, Мефистофель знал об этом больше меня. Недаром он так настаивал на моей охране. Интересно, как эти упитанные похоронники среагировали бы на мою выходку? Скорее всего, не успели бы. Мефистофель обладал удивительной способностью разрядить любую грозу умело вставленным анекдотом. На этот раз ему не удалось проявить свою виртуозную гибкость.
Не знаю, как и когда, но перед нами вдруг возникла старуха. Она попала как раз под струю мощного вентилятора, пепельные волосы встали дыбом, под грязно-седым ореолом дергалось лицо, принадлежащее скорее тому свету, чем этому. Меня отнюдь не удивило, что ей удалось проникнуть сквозь дверь, на пути к которой стояли бесчисленные швейцары, лифтеры и охранники. Как известно, доступ в Лос-Анжелесский отель “Амбассадор” в тот достопамятный вечер был разрешен только избранным лицам, и то по специальным пропускам, что, однако, не помешало никому неизвестному доселе Терхану Хану Терхану очутиться в такой дистанции от Роберта Кеннеди, когда малокалиберный, почти игрушечный пистолетик делает свое дело не хуже дальнобойной снайперской винтовки.
Удивляло то, что я, кажется, уже где-то видел старуху.
Ну, конечно же! У Гойи, в его испанских зарисовках.
Жительница взятого штурмом Толедо, познавшая на собственной шкуре великий полководческий талант Наполеона: дочь изнасилована солдатней, муж поднят на штыки, дом превращен в горящую головешку, любимая церковь — в конюшню.
Пока мои полупарализованные этим видением Джеймсы и прочие персоны, в чью обязанность вменяется ограждать деловых людей от докучливых посетителей, раздумывали, что предпринять, старуха заговорила:
— Он! — она показала дрожащим пальцем на урну с прахом моего отца. — Вы! — ее цепкие колючие глаза выхватили меня из полсотни сидящих за столом людей. — Будьте вы прокляты, Мортоны… Полжизни копила!.. — она вытащила из потрепанной, видавшей лучшие виды сумки отпечатанный на роскошной веленевой бумаге сертификат с видными издали золотыми литерами “Универсальный Пантеон”. — Могилу, и ту вы у меня отняли. На, подавись моими непогребенными костями! — Она скомкала бумагу и швырнула мне в лицо.
Один из Джеймсов, в суматохе я даже не разобрал — который, подскочил и заломил ей руку. Остальные навалились на нее, оттесняя к дверям. Но она, вырвавшись со свойственной безумию нечеловеческой силой и пробормотав тоненьким плачущим голосочком: “Не надо, я сама… сама…” — двинулась к выходу. Так мы по крайней мере думали, пока не увидели ее у раскрытого окна.
Потом была тишина. С высоты сорокового этажа мы не услышали удара тела о тротуар. Лишь чудом зацепившаяся за оконный шпингалет сумка жалобно звякнула замком и только после этого нырнула вслед за своей хозяйкой в бетонный океан.
В эту ночь я напился как никогда. Бары и рестораны мельтешили тошнотворным калейдоскопом, и в каждом из них на месте швейцара стояла старуха со своим сертификатом. Проснулся я под утро где-то в районе портовых доков. Я лежал прямо на мостовой, и моя головапокоилась на пиджаке Джеймса I, а сам он без пиджака стоял, прислонившись к стене пакгауза, и невозмутимо курил. Через секунду, когда полузатуманенное сознание пробилось сквозь мутную волну похмелья и страшной головной боли, я увидел второго. Он сидел рядом с шофером в моем роллс-ройсе с журналом и карандашом в руке. Джеймс II любил кроссворды — говорят, у них в ЦРУ это входит в профессиональное обучение.
И в эту минуту я вспомнил Джека. Джек был моим товарищем по Гарвардской школе бизнеса. Но с бизнесом ничего не вышло — его сравнительно богатый отец, не без участия какого-то финансового гения вроде Мефистофеля, оказался в богадельне. Совсем недавно я узнал, что Джек открыл частное детективное агентство и даже прославился в каком-то запутанном деле.
На следующий день, потратив немало усилий на то, чтобы протрезвиться и избавиться от моих телохранителей, я сидел в его маленькой квартире в Бронксе.
— Не знаю, — он покачал головой. Может быть, он действительно был талантливее других детективов, но, судя по рано постаревшему лицу, слава не всегда превращается в чистоган. — Не знаю, — повторил он. — Докапываться до правды, которой ты от меня требуешь, небезопасно. Если я пойду на это дело, то только ради тебя. Представляешь ли ты себе, какого времени и каких денег это будет стоить? А может быть, тебе лучше и не знать, сколько людских страданий вобрали в себя твои миллиарды? Трид, пойми меня — я ведь желаю тебе только добра… Брось-ка все эти выдумки и выпьем, как полагается старым приятелям. У меня в холодильнике, кажется, еще кое-что найдется…
Вместо ответа я выложил из кармана все мои деньги.
Никаких чеков, только банкноты — я не хотел, чтобы Мефистофель что-нибудь пронюхал. Джек начал считать. Когда он сосчитал, у него, как в лцхорадке, стучали зубы.
— Ты с ума сошел! — вздохнул он. — За такие деньги я узнаю что угодно, даже, с каким архангелом бог вступил в противоестественную связь…
Через месяц он мне позвонил — все идет успешно.
Потом был еще один звонок — Джек считал, что нити у него в руках. А потом он исчез. Некоторое время я просматривал уголовную хронику, боясь наткнуться на его имя. Выстрел, автомобильная катастрофа — мало ли что могут придумать в таких случаях. А затем, собравшись с духом, я отправился на его квартиру. Бывшую. Соседи смутно слышали, будто он уехал не то в Канаду, не то в Европу. А я еще считал его честным человеком!
4
Оленя я застрелил только после заката. Я был плохим охотником, любому зверю ничего не стоило перехитрить меня. Но этот шел на свидание, и такова сила любви — даже запах человека не заставил его свернуть с дороги.
Олень ограничился тем, что в течение нескольких часов пытался сбить меня со следа. Но я изучил заранее место свидания, и в тот миг, когда невидимая самка услышала его призывной трубный глас, я пустил ему весь заряд прямо в подернутые любовной истомой глаза.
За год, проведенный в почти неприступном, уединенном месте, среди отрогов Каскадных гор, я сам превратился в примитивного зверя. Для меня это был единственный способ не растоптать вконец то человеческое, что во мне еще оставалось.
Я вырезал из еще трепещущего тела кусок мяса килограммов в двадцать, взвалил его на плечи и пошел.
Кровь с туши капала на кожаную рубаху, пальцы были в липкой крови. Но я не остановился ни у одного ручья, чтобы помыть их. Важнее было дотемна добраться до дома — самодельной хижины, на постройку которой я затратил несколько недель.
