Кристина Тарасова - Карамель
Отец бросает недовольный взгляд, когда я еще и обхватываю края ладонями.
— Неужели ты посмотрел на меня? — язвительно восторгаюсь я. Вот чем надо привлекать внимание папочки.
— Не облокачивайся о стол, Карамель, — опять пропускает он мои слова и настаивает на своем.
— Номер машины «А-12-Б-612», — медленно проговаривая, добавляю я и отступаю — руки соскальзывают со стекла и приземляются обратно на бедра. — Старожил, верно?
— Ты больше его не увидишь, — протягивает отец и, обогнув меня, присаживается в кресло.
Он достает из-под стола черный кейс и начинает выгружать какую-то документацию.
— Это я и хотела услышать, — мои губы изгибаются в подобии улыбки.
Я аккуратно продвигаюсь к окну и прикасаюсь пальцами к стеклу.
Мы живем на поверхности. Мы живем на поверхности, и под нашими ногами гниют былые города, под нами бьется, корчится и умирает земля, а мы вкушаем плоды прекрасной жизни на поверхности. Мы — люди будущего, мы — люди нынешнего момента, мы — люди с поверхности. Новый Мир подразумевает под собой элиту — достойных, тех людей, каждого представителя которых можно назвать сверхчеловеком. Иные — они как атавизмы на цельном организме — нашем городе — вскоре отомрут.
Я смотрю на острый пик здания комитета управляющих — улица Голдман почти на одном уровне с их крышей. Я была несколько раз в одном из залов для собраний — дышать там практически невозможно, а посмотри в окно — не увидишь ничего: белые волны, пытающие обхватить сухие и худые высотки, обнимают их и прижимаются к тебе по другую сторону окна — ты над облаками. Я смотрела впереди себя и представляла, как спустя несколько лет сменю управляющих здесь, как я буду задыхаться в душных офисах, как я буду смотреть на пустошь за окном, и взгляд мой ни единого раза не упадет на серый город — передо мной небо, соблазнительно манящее худым пальцем по направлению раскрытого окна; шаг и ты замрешь в Новом Мире и его главным достоинством — величественным небом, видом на власть; облака обволокут тебя, накроют белоснежными одеялами и позволят остаться в них. Я слышала, что падающие с высоты, остаются в этом полете навсегда; встреча с землей не случается, они попросту замирают и наслаждаются вечным полетом.
Я прижимаюсь к стеклу и смотрю под ноги. Несколько мостов сплетаются и уходят вниз, теряются в сливающейся с черными домами грязи, которые служат почвой и подпорками для наших построений. Улица Голдман очень спокойная: автомобили не летают близко к дому, так как основные полосы для воздушного ориентирования смещены к северу, чужаки не ходят по нашим мостам, так как участок выкуплен весь, а иные не смеют ошиваться поблизости управляющих, так как сами понимают собственное уродство и наше превосходство.
Я считаю этажи, которые могу разглядеть — окна домов, на которых построена соседняя улица и которые никогда больше не осветятся изнутри лампами. Один этаж, второй, третий — и вот тень моста падает поперек — четвертый, пятый, — следующий мост перечеркивает окно, и тень ставит на нем крест — шестой, седьмой — стекла погружаются во тьму и ни единый блик, исходящий от цветных вывесок проплывающих баннеров с рекламой, не достает до них, восьмой и девятый — конец. Окна пропадают, тонут в черном океане, погружаются в беспросветную тьму. Я знаю, что ниже спускаться нельзя, ниже ждет смерть; да и мысль о том, чтобы покинуть поверхность — отклонение, болезненный вирус-червяк в голове. Я знаю, что мы убивали природу, после чего она решила убить нас.
Глупая. У нее не вышло, и теперь она киснет у нас под ногами, а мы величественно продолжаем жить. Мы — люди с поверхности. Вот, что значит человек Нового Мира, сверхчеловек, человек с поверхности.
Мне доводилось читать заметки выживших, и я часто открывала старые журналы, чтобы вновь пробежаться по горю тех людей — мне хотелось наблюдать за ними, смотреть со стороны, опять и опять.
Они писали:
«И озарилось небо диким пламенем.
Таким пламенем,
какое обыкновенно виднеется в глазах матери,
с рук которой вырывают ее дитя»
Каждое четверостишие преследовала объемная иллюстрация; как сейчас помню, что к этому слогу изобразили невысокий холм, за которым стояли дома этажей в — всего-то! — девять-десять, а на небе двигались красные шары. Вместе с ними тьму над землей изрешетили, бросающиеся бликами, белые маленькие точки. Дед рассказывал мне, что это звезды, и ранее они были постоянным спутником ночи. В наше время выйти из дома в темное время суток означало самостоятельное подписание на штраф, ибо температура становилось чрезмерно низкой, и посему мы должны соблюдать комендантский час. Но звезд я не видела даже из окон. Небо — гасло, тучи — опускались: низко-низко; так низко, что иногда своей пеленой застилали наш сад и крыльцо дома.
«Ночь стала днем.
Все вышки, башни, купола —
все озарилось, будто свет,
который исходил от маленьких людских сердец,
ударил в небесах»
Силуэты бегущих людей смывались с картинки, крыши домов загорались и осыпались, высокие деревья, какие сейчас и не растут даже, вспыхивали и через секунды растворялись в огненном океане.
«Люди сбегали, искали места,
где укрыться могли,
где могли бы спасти и детей и себя»
На следующей иллюстрации женщина с морщинистым лицом и дряблыми руками прижимала к себе маленького ребенка. Глядя на это изображение, на эту старость, я задумывалась о неразвитости государств прошлого и о том, как медленно происходило их развитие; получив блага, которые устраивали их в определенный момент, они забывали о том, что рано или поздно им осточертеет и это. Почему после мировых переворотов, после исторически важных точек люди стремятся ко всему новому, создают новое и изобретают нечто, о чем ранее даже не задумывались? Они боятся, что вернуться в ту же кучу животных фекалий и опять будут по горло хлебать это дерьмо. Люди боятся перемен, но после толчка — подразумеваемого под пинком — они бояться вернуться в былую рутину и былые обстоятельства, приведшие к сему, отчего просто бегут и выдумывают на ходу. Люди умели и умеют создавать новое, только когда их припрет. Надоело двигаться пешком? Сядь на осла и езжай; сделай колесо, присобачь его к телеге, которую ты создал, чтобы не таскать в руках по много раз одно и то же, когда можешь просто все это увезти разом, запряги осла и садись. Но тебе нужно быстрей — можно взять лошадь, а можно создать то, что не будет животиной с в любой момент кончающимися силами. Электричество, двигатели, автомобили — все это я читала и все это заставляло меня размышлять о людском потенциале, который не раскрывает более девяносто пяти процентов населения живущих на Земле. А мы — люди с поверхности — мы и есть эти пять процентов. Кроме Ирис, конечно — она та еще сука.
Хотя, уверена, ее ушлый и хитрый мозг способен будет плестись между законами Нового Мира и дурить недостойных, которые еще не все вымерли.
Люди, рожденные в Новом Мире, — люди достойные, награжденные всеми возможностями для раскрытия собственного потенциала; наша элита разрастается в городе Нового Мира, и, может, нас не так много, как раньше заполняли землю те бессмысленные тараканы-люди, но мы занимались действительно важными вещами, мы развивались, мы создавали новое.
Когда люди оказались ограничены в пространстве и земельных участках, пригодных для построения новых домов, они начали строить поверх былых построек; когда дорог для машин не хватало, наши автомобили поднялись в небо, когда люди поняли, что выше всего существующего — что каждый из них сверхчеловек — они поднялись над побежденной землей и вознеслись к небу.
А люди идеального государства могут выглядеть исключительно идеально. И, признаться, идеал их разбавлял мелкой концентрацией какой-нибудь определенный недостаток, но был так мал и не значим, что его не удавалось разглядеть под самой мощной лупой ученых из лабораторий. Старость — не предел красоты.
«Мольбы их стерлись с жизнью былой,
им хотелось в укрытиях спрятать не только родных,
но и вещи свои.
Алчных людей погубил их же грех!»
Мужчина катил за собой чемодан, а за спиной его другие люди собирали оставленные кем-то пожитки; мародеры всегда и во всем наживались за счет всеобщий несчастий, и таким не было место в городе будущего — эти глупые люди не могли поднять взгляд, которым выискивали украшения и дорогую посуду, на нарастающую за их спинами волну.
«Шторм поднял воды,
потопил уродов;
дома и города потонули — их не видать,
но люди с поверхности всегда существовали
и будут существовать»
И перед глазами моими одна из любых иллюстраций: затопленные автомобили и здания показывают под водой, трупы людей парят будто в воздухе, раскинув свои конечности в разные стороны — но они более не могли взлететь и возвыситься до нас. Их судьба была предрешена в тот момент, когда они сделали свой собственный выбор — парадокс судьбы.
