Александр Морозов - Программист
Самусевич стояла перед запертой комнатой и смотрела на неторопящуюся уборщицу. Так н не дождавшись моей заинтересованности (а чего мне интересоваться? Я был полностью уверен, что она вернулась аа какой-нибудь забытой вещью), она стала объяснять сама: «Я на машину пришла. С вами остаюсь».
— А за чей счет? — спросил я, имитируя строгость, хотя чего уж там, с лишним человечком всегда веселее. А с Лилей даже и небезынтересно.
— Не бойся, не бойся, — быстро ответила она, так же топорно, как и я, имитируя презрение. — Не за твой. Серж Акимов дает 45 минут. Ему надо будет после проверки одного куска что-то там перебивать. Мы договорились.
— Во сколько это будет?
— От полпервого до часа.
— На метро свободно опоздаешь.
— Ну и что? Поеду на такси.
— Ну, о'кэй. Слушай, Самусевич, а почему не днем? Сегодня у вас с двух до четырех время в расписании стояло. По часу Акимову и мне.
— Сняли.
— Что, совсем?
— Да. И сказали, до понедельника на наш отдел вообще времени не будет.
Я почувствовал легкую дурноту. Этакое легкое бешенства Этакий небольшой прилив крови к голове. Пока я прохлаждался перед ночной сменой (а по официальным правилам я мог сегодня вообще не выходить на работу. Так же, как, впрочем, и вчера. Как и все дни, когда мы с Акимовым бодрствовали на машинах. Но в эти дни я не мог совсем не знать, что делается в отделе и в институте. И на это у меня были свои причины) да пока я приобретал в сквере семь цифр надежды, события разворачивались в полном соответствии с законом бутерброда. В полном соответствии с тем, как они разворачивались уже два месяца, и прямо противоположно тому, чего ожидал я.
Уборщица отперла дверь и повернула выключатель. Мы с Лилей вошли в комнату и стали разбирать хозяйство на моем столе. Тут были бобины с магнитными лентами, магнитные ленты без бобин, перфоленты на кольцах, без колец, кипами лежали бланки с программами, инструкции, перфокарты. Отбирая ленты, необходимые для работы, мы продолжали разговор, начатый в коридоре.
— Что же ты сделала? Пошла к Телешову?
— Да. Он, конечно, сказал, что это не его дело, а Борисова. Я ему сказала, что Борисов будет только к концу дня.
— А он?
— А что он? Ты что, не знаешь Телешова? Поскреб пальцем подбородок, зевнул и сказал, что, когда, мол, Борисов придет, тогда и разберется.
— Ну ладно. Сегодняшнее время пропало. Но ты хоть говорила с Борисовым насчет остатка недели? Он что-нибудь сделает?
— Он и сделал. Не беспокойся.
— Ты можешь объяснить, в чем дело?
— Да ладно. Чего тут объяснять. Благодарю за внимание…
И Лиля, прижимая, как ребенка к груди, ворох перфолент, почти выбежала из комнаты. Навьюченный, как «дачный муж», я поплелся следом за ней. Можно ли было сказать, что я предчувствовал, о чем расскажет мне через пять минут Акимов? Нет, я не предчувствовал. Я просто знал. Все-таки два месяца — порядочный срок. Знал, но не понимал. Оказывается, знать и понимать — разные, в общем-то, вещи.
— Пространство — это шашлык, нанизанный на шампур времени, — услышал я, подходя к телетайпной, голос Сержа. Как я и предполагал, он гонял блиц с Ларионовой, оператором, которая выходила сегодня в ночь.
Света Ларионова — интересная женщина, судя по тому, что я о ней слышал. Пять лет работала врачом-рентгенологом. Полгода назад пришла к нам. На оператора выучилась мгновенно. Сама, без всякого поводыря начала программировать. Сейчас делает это на уровне молодого специалиста-математика, который с год поработал у меня в группе. Она худощава, одевается по-спортивному, голос хрипловатый, низкий. «Пропитой», — говорят ребята. Говорят, конечно, «для понта». Ларионова отлично играет на гитаре и знает необозримое количество цыганских, туристских и иных напевов. Это, впрочем, известно мне только из хорошо осведомленных источников. От тех, кто общался с ней во внерабочее время. Я в их число не вхожу. Она женщина резкая, напряженная. С ней надо быть начеку. А зачем мне это? С меня вполне хватает, что это один из операторов на наших машинах. Один из операторов, который, кстати, отлично играет блиц. Во всяком случае, лучше Акимова. Это было бы очевидно каждому, кто подошел бы к ним так же близко, как я, и взглянул на доску и часы.
— Не делом занимаемся, не делом, — забурчал я, останавливаясь около них. — У вас, мосье Акимофф, понимаете ли, вот-вот стрелка на часиках упадет, а вы теорию относительности популярно излагаете. Да еще и безвкусно. Не дело-с.
С последним «эс» стрелка на циферблате Акимова действительно сорвалась с флажка и, разок трепыхнувшись, заняла строго вертикальное положение.
— Недолго мучилась старушка, — философически заметила Ларионова и остановила часы.
— Я тут, понимаешь, предлагаю Светлане Федоровне к нам в группу идти, а она что-то смущается, — невозмутимо говорил мне Акимов. Его, казалось, совсем не расстроил проигрыш. Его вообще неизвестно что могло расстроить.
— Я не смущаюсь, — ответствовала Светлана Федоровна, как всегда, и не думая лезть за словом в карман. — Меня просто не устраивает спортивная форма моего будущего начальника.
— Вот что, старик, — сказал я Сержу, — собери-ка фигурки, дабы не возлагать эту работу на даму, в отойдем-ка поговорим с тобой обо всей этой «чешуе» с размещением массивов.
Серж быстро выполнил мое несложное указание. Когда мы оставили Светлану Федоровну наедине с сознанием ее умственного и морального превосходства, реплики полетели навстречу друг другу с пулеметной скоростью.
— Где Самусевич? Она сюда входила?
— Да. И сразу прошла на машину. Сказала, что ей надо много лент ставить.
— Что там опять сегодня случилось с машинным временем?
— Что с машинным временем, тебе, наверное, уже известно. Диспетчер снял все дневное время у нашего отдела…
— До конца недели?
— До конца недели. Но тебя ведь интересует, как поговорили Самусевич и Борисов?
— Говорил, наверное, один Борисов?
— То, что один, — правильно. Но на этот раз он не говорил, а кричал. Кричал, что из-за вашей нераспорядительности, причем под «вашей» подразумевались ты и Самусевич — впрямую и я — косвенно, отдел опять лишился времени.
— Но ведь я же заказал время! Заказал еще в прошлую пятницу. Чинно, формально, официально, как угодно. И все было о'кэй. Все, что от меня требуется, я сделал. И все правильно. Заявку приняли, нас включили в расписание. А вот почему теперь срезали, это уж и начотдела мог бы побеспокоиться. В крайнем случае, Телешов.
— Не беспокойся, Телешов там тоже присутствовал. И все, что ты сейчас сказал, Лиля тоже пыталась сказать. Первые минуты.
— Ну ладно. Мы опять виноваты. На чем порешили?
— Ты подожди, «порешили». Далее, Борисов гремел, что «математики» (это он нас математиками обзывает, прозвище у нас такое) совсем распустились. Программы стоят, машинное время не заказано, — ты но пыхти, не пыхти, я тебе передаю то, что было.
Далее он спросил у Лили:
— А где, вообще, ваш руководитель группы? Где он, вообще, все время ходит? Почему я никогда не вижу его на месте?
Лиля, конечно, хотела объяснить, что ты работаешь ночную смену.
— Да что объяснять? Чего ему объяснять, когда он сам предложил мне этот выход. Сам ходил со мной к диспетчеру, сам рассказывал о моей задаче и просил дать мне и тебе эти ночи.
— Гена, все болезни от насморка. Поэтому не потей, а то простудишься.
Я не хотел получить насморк, но и воспринимать дальше в таком обилии факты, которым не было, нет и, кажется, просто не могло быть никакого разумного объяснения, этого я тоже больше не хотел. Считается, что чем больше поставлено экспериментов, тем скорее на них найдется управа, то бишь теоретическое объяснение. Эксперименты (не совсем ясно, правда, кем поставленные) сыпались на меня в последнее время, как из рога изобилия. Что же касается теоретического их обоснования, скажем еще откровеннее, просто хоть какого-нибудь объяснения, то оно только начинало брезжить в моем нетренированном на подобные калькуляции мозгу.
Фактов было предостаточно, но никогда не знаешь, какой из них будет решающим щелчком, от которого вздрогнет оцепеневшая было догадливость. Сережа между тем продолжал:
— В общем, закончил он шикарным периодом. Шокированной публике было сообщено, что в ближайшие дне у «математиков» будет наведен порядок. Затем он любезно сообщил, что мы не в детском саду и его вообще не интересует, есть ли у нас машина, магнитные ленты и прочее. Мы должны отлаживать программы. Вот так! А как, где, на чем — это все разговорчики. Понимаешь? Это мы для отвода глаз к нему со всем этим пристаем. А на самом деле просто сачкуем потихоньку. Но с этим, мол, пора кончать.
— Ладно, Серж. Все более менее ясно. А что Лиля?
— Что Лиля, что Лиля? Пойди ее и спроси.
— Ну ладно, это все понятно. Ты мне скажи, Серж, для чего это Борисов все делает?
