Ольга Голосова - Преобразователь
Вскоре настал тот стремный момент, когда алкоголь, переместившись в печень, покидает голову, наградив нас тремором и тревожным желанием действия. Мы обнаружили, что над крышами давно взошла круглая, как колесо, луна, с улиц исчезли пешеходы и автолюбители, тополиный пух опустился к ногам, а непонятно откуда взявшаяся в центре Москвы птица заливисто выводит свою одинокую трель. Наступила призрачная московская ночь.
Беззвучно сияли рекламы, ненужно моргал желтым светофор на пустынном перекрестке. Я оглянулся на Анну. Ее глаза чернели глубокими провалами, на дне которых призывно бурлила вода желания. Я наклонился к ней и поцеловал ее в губы. Ее холодная рука скользнула на мое плечо, и я подумал, что нашел верный способ скоротать пропитанную алкоголем и духотой ночь. Мы дружно, как присяжные, поднялись со своих стульев и вернулись в комнату.
Я опустился на хлипкий диван возле нее и втянул в себя воздух, пытаясь понять ее запах. Вдыхая аромат ее кожи, я коснулся ее шеи, ключицы, груди. Неповторимая смесь духов и принадлежащих только ей запахов влекла меня к ней. Я приподнялся на локтях, пытаясь поймать ускользающие запахи, могущие рассказать о ней. Вербена, женские феромоны, табак, бензин — чем только не пахли ее кожа и волосы. И еще один, странный, пугающий меня аромат, от которого у меня что-то ухнуло под ребрами. Я втянул в себя воздух, пытаясь понять, что так встревожило меня. В ответ ее тело странно напряглось и замерло. Легкое облачко страха и… недоверия, нет, отвращения, вдруг окружило ее. Мне это понравилось: это компенсировало мой страх. Я втянул в себя воздух и, привстав на четвереньки, оказался над ней. Мои мышцы задрожали (так бывает в качалке, когда возьмешь не свой вес), на лбу выступил пот, а перед глазами все расплылось. В ту же секунду она с диким визгом оттолкнула меня и, скатившись с дивана, отскочила в угол комнаты, прижимая руки к груди. Диван, не выдержав таких экзерсисов, накренился, приподнял задние ноги, и я плюхнулся на грязный пол. Честно говоря, только почувствовав, как к моему голому бедру прилип окурок, я понял, что пол был грязен. С удивлением я смотрел на Анну, в широко распахнутых глазах которой светился ужас.
— Что с тобой? — просипел я, так как от изумления голос мой пропал.
— Ты кто? — спросила она чужим голосом, клацнув зубами и тем выдав овладевший ею страх. Впрочем, от нее прямо-таки разило страхом, и я почти ощутил, как ее кожа, пепельная в темноте, стала влажной.
Я вообще перестал что-либо понимать, заметив, что стою голый на четвереньках посреди комнаты, а в колени и ладони мне яростно впиваются острые крошки.
— Я Сергей, — ответил я и поднялся, отряхивая сор с коленок. Как только я шагнул вперед, женщина отшатнулась, уперевшись в шкаф спиной и зажимая рот руками.
— Н-не по-под-ходи, — прошептала она, стуча зубами, и я разглядел, как побелели ее губы. Я ведь неплохо вижу в темноте.
— Да что с тобой? — снова прохрипел я, а про себя подумал, что влип. Нежданный приступ паранойи у партнерши, так сказать. Нечаянная радость, не побоюсь этого слова.
— Анна, это я, Сережа, — как можно убедительнее и спокойнее произнес я. — Мы только что с тобой разговаривали на балконе, ну, водку пили то есть. Потом совершенно добровольно с обеих сторон решили заняться любовью (это, допустим, зря сказал — запоздало сообразил я). Ты меня, что, не узнаешь?
Почему-то омерзительный пот заливает мне глаза каждый раз, как я собираюсь приступить к половому акту. Вот и сейчас капельки побежали по лбу. Может быть, это детские фрустрации, или неизжитый Эдипов комплекс? Я с остервенением вытер лоб и тоскливо вздохнул.
— Уз-знаю, — проклацала она и, шумно втянув в себя воздух, как человек, решающийся на смертельный трюк, сделала шаг ко мне. Я вздрогнул.
— Ты н-не м-меняешься? — то ли с удивлением, то ли со страхом спросила она скорее себя, чем меня и осторожно помахала рукой в районе моей груди. От нее так разило страхом и беспомощностью, к которой примешивалась некая толика агрессии, что меня торкнуло. Я вспомнил, что всегда любил этот коктейль. Я коснулся верхней губы кончиком языка и почувствовал, что, если она и дальше будет излучать подобные эмоции, я ее банально изнасилую.
Собрав волю в кулак, я наскреб в себе немного джентельменства и как можно нежнее (что было нелегко в подобных обстоятельствах: голый мужик против голой бабы), деликатно поинтересовался:
— Аня, ты что?
Вместо ответа Аня вдруг метнулась мимо меня, схватила со столика некий предмет, размахнулась и обсыпала меня какой-то дрянью, похожей на пудру.
От возмущения я громко чихнул, причем мы оба дружно вздрогнули.
— Ань, ты чего? — снова тупо повторил я. После такой неадекватки мое желание насиловать испарилось, и я ощутил себя намыленным инженером Щукиным на лестничной площадке. Тем более что тело мое в тех местах, куда попал порошок, как-то приятно засеребрилось и теперь посверкивало в темноте. От этого мои прекрасные кубики на прессе приобрели довольно-таки сексуальный вид. Ниже пупка лучше было и не заглядывать.
— Гламурненько так в принципе, — пробормотал я. — Может, это такие сексуальные прелюдии? Голый серебристый мужик, приятно мерцая, обнимает прекрасную незнакомку… Брачные игры бабуинов отдыхают. Я остервенело почесал себе живот, так как под действием порошка кожа там начала здорово свербеть. А если начнет зудеть ниже? Прилично ли чесать голые яйца при голой даме?
— Аня, — очень осторожно, боясь новых экспромтов, проговорил я, — может, ты мне все-таки что-нибудь объяснишь?
В конце концов, стоя на предутреннем московском бризе, врывающемся в комнату из балконных дверей, я потихоньку начал подмерзать. И серебрился я как-то затравленно, словно жертва оргий времен Тиберия или тот самый пресловутый крепостной мальчик, которого позолотили, а потом забыли отмыть, отчего он, бедняга, скончался в муках и судорогах. Может, и меня ждет столь бесславный конец? Я затосковал и повернулся к Анне задом, пытаясь отыскать хотя бы рубаху или трусы.
Вдруг Анна издала какой-то булькающий звук и захохотала. Тут уж я почувствовал себя круглым идиотом. Голым, серебристо поблескивающим и со стояком. Графика Бердслея отдыхает.
— Ты, что, человек!? — сквозь смех и всхлипывания с трудом разобрал я.
Тут уж я не выдержал, и испустив вздох, достойный Портоса, подошел к ней поближе и прижал ее голову к своей сверкающей груди.
— Человек, Ань, человек. Широкий, конечно, но — человек. Я бы себя непременно сузил. Но я человек.
В тот момент я был в этом свято уверен.
— Может, пойдем наконец в кроватку, а, Ань? А то я замерз и спать хочу.
Я несколько лукавил, но должен же я был заманить эту треклятую бабу в койку?
— Пойдем, — вдруг решительно сказала она и, откинув со лба спутанные волосы, поцеловала меня в губы. К ослабевшему аромату испуга примешивались гормоны, и мне это тоже понравилось.
Феерия, а не вечеринка.
* * *
Как она ни ворочалась, а все-таки заснула, повернувшись ко мне спиной и подтянув коленки к груди.
Приятная истома давно оставила мои усталые от спиртовых паров и брачных игрищ члены, в ребро неистово впивалась пружина, а сушняк терзал пересохшее горло. Я поднялся и, решившись на подвиг, голый и босый отправился на кухню попить и покурить.
Напившись вонючей воды прямо из-под крана и рискуя получить занозу в обнаженную ягодицу, я осторожно присел на табурет возле раскрытого окна и закурил.
Не знаю, как вам, но мне вся эта московская богемная грязюка была глубоко омерзительна. Я никогда не понимал, зачем надо жить так, если можно по-другому, — видимо, я все-таки ограниченный человек. Девушка была неплоха, но раздражала тем, что, будь я тем, кем был, я бы никогда ее не выбрал. Как не пил бы эту водку, не сидел бы на обшарпанном табурете и не… О, небо! Еще миллион «не»!
В лицо мне пахнуло рассветной прохладой, и я почему-то вспомнил мать. Однажды — это случилось только однажды — я, придя из школы где-то в девятом классе, застал ее мертвецки пьяной. Я никогда до этого не видел свою мать пьяной, как не видел ее такой и потом. Она сидела на кухне в своем любим вольтеровском кресле и, уронив голову на руку, тупо разглядывала плескавшийся на дне бокала коньяк.
— Сережа? — окликнула она меня, не оборачиваясь.
— Да, мам.
— А ты уже завел себе девушку?
Растерявшись от такого вопроса, я что-то промычал, собираясь улизнуть в свою комнату. Мать в таком состоянии была противна и жалка, вызывая во мне смутное чувство страха.
— Так вот, Сережа, что я тебе скажу, — мать говорила отчетливо, хоть и медленнее, чем обычно, при этом странно покачивая головой. — Сережа, если ты задумаешь вступить с девушкой в… отношения, — при этих словах она отхлебнула из бокала и затянулась сигаретой, зажатой в длинных, тонких, беспокойных пальцах, — делай это по любви или хотя бы… уважая ее. Я прошу тебя. Это очень, очень важно для тебя, — мать подняла на меня черные далекие глаза и посмотрела так, словно хотела загвоздить слова в мою голову. — Да, и еще. Оргазм — это не цель жизни для мужчины, и даже не метод.
