Дэвид Митчелл - Простые смертные
Когда я наконец перестала плакать, то поняла, что сижу на какой-то холодной каменной лестнице, ведущей в маленький дворик, рядом со мной высится кирпичная стена пяти- или шестиэтажного дома, и из нее на меня смотрят узкие окна со ставнями. Сквозь плиты, которыми был вымощен дворик, пробивалась трава, в воздухе медленно проплывали семена одуванчика, кружась, как снежинки. Когда я с грохотом захлопнула за собой дверь квартиры Винни, ноги, видимо, сами принесли меня сюда, на зады «Грейвзенд дженерал хоспитал», где когда-то доктор Маринус по моей просьбе избавил меня от мисс Константен – мне тогда всего семь лет было. Я даже не помнила, ударила ли я Винни. Мне казалось, что я тону в патоке. Я даже дышать толком не могла. Я смутно помнила, как он с силой стиснул мое запястье – до сих пор было больно, – а Стелла что-то злобно тявкала, вроде «Да будь ты наконец взрослой, Холли, и чеши отсюда! Это же реальная жизнь, а не эпизод из фильма «Династия»!»; а потом я выбежала, громко хлопнув дверью, и понеслась сама не зная куда… Я знала одно: как только я остановлюсь или хотя бы замедлю бег, так сразу же превращусь в этакое сопливое желе, и тогда, разумеется, одна из маминых шпионок тут же это заметит и доложит. И для нее это уж точно будет самой настоящей «вишенкой на торте»! Потому что окажется, что она была кругом права. Я любила Винни так, словно он был самой важной частью меня самой, а я ему всего лишь нравилась… причем не больше, чем какая-нибудь вкусная жевательная резинка. Сунул в рот – и наслаждаешься, но как только из жвачки уходит весь вкус и аромат, ее можно попросту выплюнуть и тут же сунуть в рот новую. Вот Винни меня и выплюнул. А новой жвачкой оказалась не абы кто, а моя лучшая подруга Стелла Йирвуд! Как он мог? Как она могла?!
«Прекрати реветь! – велела я себе. – Подумай о чем-нибудь другом…»
* * *Итак, «Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава первая.
В 1976 году мне было семь лет. За все лето не выпало ни одного дождя, и листья в садах стали совершенно коричневыми от засухи. Я хорошо помнила, какая огромная очередь с ведрами выстраивалась в конце Куинн-стрит, где была колонка, мама с Бренданом тоже ходили туда за водой. Из-за той ужасной засухи, наверное, и начались мои странные сны наяву. В ушах у меня то и дело звучали чьи-то чужие голоса. Но не безумные, не несущие всякую чушь и даже не особенно пугающие. Во всяком случае, сначала они меня не пугали… Я называла их «радиолюди», потому что в самый первый раз решила, что где-то в соседней комнате просто включено радио. Вот только оно там включено вовсе не было! Эти голоса я наиболее отчетливо слышала по ночам, но и в школе я их тоже порой слышала, если в классе было достаточно тихо, например во время контрольной. Три или четыре голоса разом что-то нараспев рассказывали, но доносились как бы издали, так что я так и не могла толком понять, о чем они мне говорят. Брендан уже успел поведать мне не одну страшную историю о психушках и тамошних врачах в белых халатах, так что я боялась кому-нибудь рассказать, что со мной происходит. Мама была беременна Жако, папа сбивался с ног в пабе, Шэрон исполнилось всего три года, а Брендану уже и тогда было на все начхать. Я понимала, что слышать какие-то голоса – это ненормально, но вреда они мне никакого не причиняли, и я решила, что это, возможно, просто одна из тех тайн, с которыми людям приходится жить всю жизнь.
Однажды ночью мне приснился жуткий сон о пчелах-убийцах, которые вырвались на свободу и мечутся по нашему «Капитану Марло». Проснулась я вся в поту и увидела, что какая-то дама сидит на кровати у меня в ногах и говорит: «Успокойся, Холли, все хорошо». Я, разумеется, сказала: «Да-да, спасибо, мамочка», потому что кто же еще это мог быть, как не мама? И почти сразу услышала, как мама смеется на кухне в дальнем конце коридора – это было еще до того, как у меня появилась своя комната на чердаке. Услышав мамин смех, я решила, что дама, сидящая у меня на кровати, мне просто снится, и включила свет, чтобы в этом убедиться.
И, естественно, там никого не оказалось!
– Не бойся, – снова услышала я голос все той же дамы, – но я такая же настоящая, как и ты.
Я не завопила и не потеряла рассудок от страха, хотя меня прямо-таки затрясло. И все же я чувствовала, что это какое-то испытание, или что-то вроде пазла, который нужно собрать, или задачки, которую нужно решить. В комнате явно никого не было, но ведь кто-то же со мной разговаривал! И я, стараясь по возможности сохранять спокойствие, спросила у той дамы, не привидение ли она.
– Нет, я не привидение, – ответила мне она, хотя ее там и не было, – а гостья твоей души. Именно поэтому ты и не можешь меня видеть.
Я спросила, как ее зовут, эту «гостью моей души», и она сказала: «Мисс Константен». А еще она сказала, что отослала прочь всех прочих «радиолюдей», потому что они могли помешать нашей дружеской беседе, и спросила, не против ли я. Я сказала, что нет. И тут мисс Константен вдруг заторопилась, сказала, что ей пора, но она с удовольствием вскоре вновь ко мне заглянет, потому что я «уникальная юная леди».
Потом она исчезла, а я еще долго не могла уснуть, а когда мне все же это удалось, была уже совершенно уверена, что у меня теперь есть новый хороший друг.
* * *И что теперь? Пойти домой? Да я лучше все зубы дам себе вырвать! Мама же отбивную из меня сделает, потом польет соусом из дерьма, сядет напротив и будет, довольная до потери сознания, смотреть, как я хлебаю полной ложкой. А потом мне до скончания веков и слова ей поперек сказать будет нельзя, только да-сэр-нет-сэр-три-полных-кружки-сэр, а иначе она тут же снова припомнит «эту историю с Винсентом Костелло». Ладно, значит, на Пикок-стрит мне не жить. Но дома-то я, по крайней мере, могу достаточно долго не показываться и доказать маме, что я достаточно взрослая и способна сама о себе позаботиться, чтобы она наконец перестала обращаться со мной как с семилетней. Денег мне пока на еду вполне хватит, а из плена жарких страстей я, похоже, выберусь еще не скоро, так что будем считать, что летние каникулы у меня просто начались чуть раньше обычного. И хрен с ними, с экзаменами! Хрен с ней, со школой! Стелла, конечно, все повернет так, будто я – этакая чувствительная истеричка, нежным плющом прильнувшая к бойфренду и упорно не желавшая замечать, что бойфренд попросту от меня устал. И благодаря ей уже к девяти утра в понедельник Холли Сайкс станет официальным посмешищем для всей школы «Уиндмилл-Хилл». Можно не сомневаться.
Сирена «Скорой помощи» звучала все ближе, все настойчивей, где-то совсем рядом, по ту сторону дворика, а потом вдруг умолкла, словно на полуслове… Я подняла с земли рюкзак и встала, по-прежнему не зная, куда направиться. Вообще-то, почти каждый подросток, сбежавший из дома, стремится попасть в Лондон, считая, видимо, что непременно встретится там либо с теми, кто «ищет таланты», либо с крестной-волшебницей, как у Золушки; но я все-таки решила пойти в противоположном от Лондона направлении – вдоль реки в сторону Кентских болот. Когда растешь в пабе, то волей-неволей наслушаешься всяких рассказов о том, какого рода «искатели талантов» и «волшебницы», готовые прибрать к рукам сбежавших подростков, встречаются в Лондоне. Я надеялась, что мне, может быть, удастся найти какой-нибудь пустой амбар или летний домик и немного там пожить. А что, вполне возможно, что и найду. И, приободрившись, я двинулась в путь, обогнув больницу с фасада. На парковке было полно машин, и в солнечных лучах ярко вспыхивали лобовые стекла. В прохладном тенистом приемном покое толпились люди; они курили и явно ждали каких-то известий.
Смешные они, эти больницы…
* * *Продолжим. «Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава вторая.
Прошло несколько недель, и я уже начала думать, что эта мисс Константен мне просто приснилась. Во всяком случае, она больше не появлялась. Если не считать того, что я не знала того слова, которым она меня назвала, «уникальная»… Я нашла слово в словаре и задумалась: а как оно вообще могло попасть мне в голову, если не мисс Константен его произнесла? Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос. А как-то ночью, уже в сентябре, когда мы снова начали ходить в школу – а мне уже исполнилось восемь лет, – я проснулась среди ночи и сразу поняла, что она снова здесь. Пожалуй, я скорее обрадовалась, чем испугалась. Мне было приятно, что меня считают уникальной. Я спросила у мисс Константен, не ангел ли она, и она немножко посмеялась и сказала: нет, она такой же человек, как и я, но давно научилась выскальзывать из собственного тела и отправляться в гости к своим друзьям. Я спросила, отношусь ли теперь и я к числу ее друзей, и она спросила: «А ты бы этого хотела?», и я воскликнула: «Да, конечно, пожалуйста, больше всего на свете!», и она пообещала: «Ну, тогда и ты будешь моим другом». А потом я спросила у мисс Константен, откуда она, и она сказала, что из Швейцарии. А я стала выпендриваться и спросила: «А не в Швейцарии ли изобрели шоколад?» И она сказала: «Ах ты, маленькая пуговица! Я таких одаренных детишек никогда не встречала». С тех пор она стала навещать меня каждую ночь; приходила всего на несколько минут, и я рассказывала, как у меня прошел день, а она очень внимательно слушала и то сочувствовала, то старалась меня подбодрить и развеселить. В общем, она всегда была на моей стороне, а вот мама и Брендан, по-моему, никогда на моей стороне не были. А еще я задавала мисс Константен очень много всяких вопросов. Иногда она мне отвечала; например, когда я спросила, как называется цвет ее волос, она сразу сказала: «рыжеватая блондинка»; но довольно часто она как бы уходила в сторону, говоря: «Давай пока не будем все портить и раскрывать эту тайну, хорошо, Холли?»
