Ксения Спынь - Идол
Чёрная дыра, бездна разверзлась перед ним, готовая принять его, падающего, закрывающего глаза, теряющего рассудок.
«Бессрочно, — почти вслух повторял он беззвучно шевелящимися губами. — Бессрочно. Бессрочно. Бессрочно». Стены домика — непонятно, откуда появились — квадратно очерчивали его и темноту, которая входила через окошко и наполняла помещение. Света почти не было, кроме слабейших отблесков — это ужасная беспроглядная ночь, сюда очень хорошо добавился бы красный, как цвет заката уже минувшего и оставившего после себя темноту, красные пятна, как кровь на снегу, как кровь, льющаяся по снегу от горизонта всё ближе и ближе, покрывающая сугробы и заснеженные ели, тусклый жёлтый отблеск злобных глаз, ночь, ночь…
— Лексей! Что с тобой, в конце концов? Успокойся!
Семён, совсем невидимый в темноте, сидел где-то в углу и говорил слова и фразы. Лунев же повторял только: бессрочно, бессрочно, бессрочно.
Ссылка — это на вечность! Он никогда не выйдет отсюда.
— Эй, Лунев! Собирайся — и на выход.
«Что?» — спросил он без голоса, обернувшись на чёрную фигуру в двери.
— Пошли, говорю. В столицу тебя повезём. Приказ сверху, — охранник ухмыльнулся и вышел.
— В столицу? — тихо проговорил Лунев. — В Ринордийск? — он остановил одичавший взгляд на Семёне. Вопрос и восклицание одновременно слились в этом взгляде.
— Вот видишь, — пробормотал Семён. — Я же говорил…
Лунев поднялся, шагнул к двери. Он не понимал, что делает сейчас, что ему надо делать и что делать положено. Остановившись на секунду у дверей, он снова оглянулся на Семёна.
— Иди, Лексей, — кивнул тот. — Иди.
81
Ринордийск нахлынул оглушительной волной.
Смутно вспомнились одиночные высотные домики у горизонта: они стояли далеко друг от друга и, казалось, что за ними больше ничего нет, кроме лимонно-серого неба. Этот футуристический пейзаж тогда ещё выглядел совершенно нереалистичным.
А эти волны красного, фиолетового и лилового — откуда они все? Пурпурно-сиреневая дымка в воздухе, душная, вязкая, от которой голова кружится — что она? Столько машин — и все шумят, несутся, их визг просто заполняет слух. И ещё что-то говорят люди, что ведут его, окружив, но их слов уже не разобрать.
Длинные улицы, высокие светлые здания — почти такие же, как остались, оказывается, далеко в памяти, и если сравнить их с полустёртыми уже воспоминаниями, не останется сомнений — да, это те самые образы, что можно извлечь теперь откуда-то из глуби, то, что и лежало там долгое время, затерянное и позабытое. Это Ринордийск — Лунев снова был здесь.
Он не понял: не понял ни причин, ни последствий. Он не знал, куда его ведут так долго и зачем, и не спрашивал. Во-первых, не додумался. Во-вторых, ему было всё равно.
Месяцы, проведённые в приозёрье, слишком сильно повлияли на него. Хоть теперь под огнями столицы и произошла разморозка, последствия ссылки оказались необратимы — в отмёрзшем существе уже не было никаких чувств и стремлений. Последние их слабые отблески — жажда чего-то, что ожидало впереди — были вытрясены дребезжанием вагона и многодневной тряской. Блеск и шум столицы обрушились на абсолютное равнодушие без формы, цвета и температуры.
Вокруг было много знакомых и полузнакомых лиц. Эти люди обступили Лунева и вели его куда-то — по улицам Ринордийска, по паркам со скамейками и клумбами, по площадям с фонтанами. Некоторые говорили без умолку, торопясь поведать ему как можно больше за короткий срок: Евгений Зенкин, тараторя и боязливо косясь на других сопровождающих, всё что-то рассказывал и рассказывал, иногда его дополнял Анатолий, опять забыл фамилию. Было много людей в чёрной форме и они, по большей части, молчали, иногда отдавая короткие указания. Был среди них и Кирилл Эрлин, Лунев его узнал. Он нашёл, что сопровождается довольно странной и малосочетаемой компанией, но, отметив эту особенность, разбираться в ней не стал.
Улицы, здания и весь город — они как будто те же самые, что и раньше, в прошлое лето, но, в то же время, необъяснимо другие, в них что-то чуть-чуть и роковым образом изменилось. Что-то застывшее, омертвевшее проглядывало за сохранившимся фасадом, будто за время, пока Лунева здесь не было, нечто важное надломилось и затихло.
А люди вокруг всё говорили, и говорили, и говорили… Лунев слушал с тупым равнодушием. Он действительно ничего не чувствовал по поводу того, что привычная жизнь из Ринордийска ушла: всё притихло, притаилось, построилось в заданном порядке. Как ничего не чувствовал, когда они проходили мимо пустого старого парка и заброшенного здания в нём — бывшего Дворца Культуры. Собрания богемы прикрыли, — рассказали ему. Да, теперь здесь никто и не появляется почти. И фонари больше не зажигают. Всё, праздник потух: его грубо и резко призвали к порядку. Бьющий ключ жизни заледенел, охваченный мёртвым холодом, промёрз насквозь и иссяк.
Лунев медленно, чуть заметно кивал — ему было всё равно. Они проходили улицу за улицей, здание за зданием, и он шёл туда, куда его вели. Улицы были идеально ровны и чисты: теперь всё шло по системе. Все скачки и волнения успешно усмирены. Обитатели затихли, завязали себе глаза и спустились низко к земле — не привлекать чужого внимания и не обращать своего.
Были аресты — рассказали ему. Да, да, многие исчезли и не появлялись больше. Рукописи пришлось уничтожить — себе дороже, да и в сущности, согласись, Лёха, то, что там написано, эээ… неправда. Только вот Вивитов, да, Вивитов рукопись не уничтожил, сказал, что понимает, на что идёт, но останется верен себе. Он что-то не появляется давно… Да, очень давно.
Они задержались около здания театра с фигурными завитыми скульптурами над входом. Скульптуры безмолвно разевали рты и пасти, делая вид, что хотят сказать нечто грандиозное. Так это на самом деле или нет — у Лунева не было желания узнавать.
И, да, — сказали ему, — Машенька умерла. Машенька? — удивился он. — Какая Машенька? Ах да, это же моя жена. Да-да, я ведь, кажется, был женат. Умерла? Жаль.
Они проходили через сады, где с кустов свешивались большие пахучие кисти соцветий. Аромат их одурманивал, от него голова тяжелела и тянулась к низу, от него подступала необоримая дремота.
Они проходили по площадям в центре города, где так много красного — флаги, ленты, цветы на асфальте… Красный — точно такой же цвет, как и все остальные. По большему счёту, они ничего не дают и ничего не отнимают, а разнятся между собой только внешне. Тогда зачем так много красного? Непонятно.
Похоже, ему устроили экскурсию по городу — долгую и обстоятельную, с обращением внимания на всевозможные достопримечательности. Исторические памятники, старинные сады и парки, разные фигурные дома с непростой судьбой. А этот дом, — сказали ему, — Его резиденция. Он ждёт, пойдём.
Приятели Лунева затихли, хоть и по-прежнему сопровождали его. Как им разрешили войти внутрь — они что-то объясняли на этот счёт, что-то про амнистию и с трудом заслуженное доверие правителя, но Лунев всё равно не понимал. Он мало что понимал сейчас.
Они вошли. Первое помещение, которое встречало гостей, было затемнено, и на стенах здесь горели свечи. В их мерцающем свете отбрасывали тени массивные чёрные подсвечники, и тени блуждали по шершавым стенам. Свечи… Маленькие огоньки, каждую секунду борющиеся за свой свет.
«Свечка я, свечка на ветру», — вспомнилось вдруг Луневу. Так когда-то говорила фройляйн Рита, он вспомнил теперь.
Рита, всегда остававшаяся собой. До последнего момента не изменившая своему идеалу.
Она погибла в ссылке. Но образ её остался — образ горящей свечи под порывами ветра, пламя, не признающее никаких препятствий. А какие могут быть препятствия, если ты захотел — и сделал, что захотел? И конечно, фройляйн Рита, доживи она до этого дня, сказала бы всё, что желала сказать, и сделала бы то, что всегда желала сделать. Жаль только, ей уже не приведётся.
Лунев, не мигая, взирал на извивающееся пламя свечи. Не просто так оно колышется сейчас… Нет, не просто так.
Фройляйн Риты больше нет. Но он остался.
И во имя Риты он должен выстоять — перед любой железной системой. Даже перед Ним Самим.
Коридоры — широкие и парадные, вот что представляла из себя резиденция дальше. Здесь всё было налакировано и блестело, как холодная официальная улыбка. Лунев шёл через них по гулко стучащему блистающему полу. Он шёл — в самом центре, окружённый всеми остальными, приятелями и недругами, сильными и слабыми, малыми и великими.
Он шёл — ведомый, но собравший всех вокруг в одно. Он шёл Ему навстречу.
Зал, неизмеримо огромный и почти зеркальный, возник неожиданно в одно мгновение. Все были здесь — все, кто сопровождал Лунева, все, кто встречал его здесь; огромное, огромное количество людей. Все они собрались в этом зале.
