Лев Аскеров - Приговоренные
— Ничего, я сейчас укорочу цепь, — пообещал Аттила и ловко, одну за другой отстегнул из нее золотые колечки.
Теперь камея висела на уровне груди.
— Лепеста, у меня к тебе просьба. Никогда не снимай ее. Чтобы, когда я к тебе приходил, меня встречала вот эта бриллиантовая ладошка… Теперь она действительно не имеет цены.
— Хорошо, — сказала она, прильнув к нему, и шепнула:
— Мой милый Варвар, только ты часто, а, главное, надолго не уходи.
— И последнее, Лепеста, — угрюмо сказал он. — Я тебе дал слово… И я хочу сдержать его. Я возвращаю твой кинжал… Возьми.
Не веря ушам своим, она переспросила:
— Ты не шутишь, Варвар?
Он покачал головой. И отхлынула от лица ее кровь. И серый туман лег на синие озерца. И осеклось дыхание ее.
— Ты отдаешь меня слюнтявому Аттиле?
Лепеста с ужасом смотрела вперед, за его спину. К ним стремительно приближались два всадника. Начальник стражи и Дагригилла. Аттила обернулся. И воину, привыкшему реагировать быстрей, чем мысль его противника, этого было достаточно, чтобы оценить ситуацию и успеть перехватить руку Лепесты, уже наносившей удар себе в грудь. И Аттила понял, что успел. И понял, какую трагическую глупость он чуть не совершил.
— Оставь меня, Варвар! — крикнула она.
— Ни за что!
И повалив ее, горячо зашептал:
— Ты жизнь моя. Ты радость моя. Я тебя никому и никогда не отдам.
— Подневольник!.. Гнусный лгун, — кричала она бешенно выбиваясь из могучих рук его.
— Даже хуже… Любовь моя… Но дело в том, что ты со вчерашней ночи принадлежишь Аттиле… Мерзкий и слюнявый Аттила — это я. Я — царь гуннов!!
Лепеста замерла. Аттила разжав ее пальцы, сжимавшие рукоять кинжала, и взяв его обернулся к спешившимся всадникам. Дагригилла, встав на колени, протянул ему свиток пергамента.
— Мой повелитель, грамота готова, — громко сообщил он.
Аттила, не упуская из виду Лепесту, отвернувшуюся от них, потребовал зачитать ее.
— А, впрочем, не надо, — раздумал Аттила. — Скажи ей, Дагригилла, о чем грамота?
— О том, что ее отцу вновь возвращены завоеванные Великим Аттилой его земли и люди. И Великим Аттилой ему же дарованы земли и племена его покойного зятя.
Она молчала. Она не могла говорить. Плечи ее сотрясались от рыданий.
— Царь дважды не повторяет, — вмешался Дагригилла.
Он еще хотел что-то сказать, но жесткий взгляд повелителя, пронзивший его тучное тело, оборвал Дагригиллу на полуслове.
— Оставьте нас наедине. Я вас позову, — потребовал Аттила.
Обняв Лепесту он сказал:
— Не плачь, любовь моя… Раненое сердце мое. Ну прошу тебя не плачь. Ну вот кинжал… И вот он я… Ты же хотела убить меня?
— Не тебя, Варвар… Не тебя… А того слюнявого борова… Да и его бы я не смогла.
И, повернувшись, она уткнулась ему в грудь и разрыдалась пуще прежнего. Аттила взял ее на руки и как ребенка покачивая, говорил:
— Девочка моя, успокойся. Я поступил глупо. Ну прости меня старого, грубого рубаку…
Она затихла, а потом сказала:
— Никакой ты не старый. И очень даже ласковый… И еще царь…
Не выпуская ее из рук, Аттила сел на пригорок и они долго-долго говорили. И наконец она засмеялась. А потом он позвал Дагригилла с начальником стражи и подписав грамоту, отпустил их. И снова они остались одни. И снова они радовались жизни. И снова захлебывались от счастья. И, барахтаясь друг в друге, они катались в высокой траве под хрустальные вызванивания родничка.
Аттилово воинство роптало. Уж нечего было отбирать и нечем было набивать животы свои. Они жаждали новой добычи. Они рвались в поход. А царь и в ус не дул. Он, как поговаривали, собирался жениться.
У самых границ тех краев, куда не ступали копыта коней гуннов вспыхнула смута. Воины требовали Аттилу. Вместо царя же прибыл Дагригилла.
С холма, где расположились, окруженные кибитками верных стражников, шатры военачальников, он к войскам так и не спустился. Он пировал, упиваясь и нажираясь до отвала, привезенной им же с собой в сорока возах разной снедью. И млел от льстивых речей. У костров, на которые иногда Дагригилла поглядывал с холма, людям от голода сводило судорогой желудки. И тут все произошло. Воинство вдруг пришло в движение. Оттуда до командных шатров доносился непонятный шум. Он все рос и приближался.
Оказалось, один из отрядов, ушедший накануне вглубь чужой земли за поживой, напоролся на засаду. Из ста человек вернулось десятка два. И, естественно, с пустыми руками. А их у костров ждали как манны небесной. И походное воинство обозленное гибелью своих товарищей и взбешенное аппетитными запахами приносимыми ветром с холма, пошло на своих начальников азартно занимающихся чревоугодием и развратом. В пух и прах смели они охранные кибитки, ворвались в шатры и многие пали, порубленные своими же воинами.
Дагригилла спасся чудом. И обо всем, естественно, упустив самое главное, доложил Аттиле.
На срочно созванном военном Совете царь в открытую высказал недоверие Дагригилле.
— Там, скорее всего, было все не так, как он представляет. Но смуту надо давить… — сказал Аттила.
— Я же сказал, они взбесились от голода, — запротестовал Дагригилла.
Он был далеко не глуп и хорошо видел, как его позиции при царе начинают трещать по швам. Видел он и по тому, как поредело его окружение, вчера еще клявшееся ему в дружбе и искавшее его благосклонности. Дагригилла видел и понимал, что будущая жена Аттилы навсегда вычеркнет его из списков близких родственников. И с ним никто уже считаться не станет.
— Мой повелитель, — возвал он к Аттиле, — разреши мне уладить это дело.
Аттила уже никого и ничего не слышал.
— Табун лошадей, полсотни верблюдов, как можно больше овец и пятьсот возов со съестным послать прежде, чем туда выступит отряд. Снарядить гонца, чтобы он сообщил о моем решении. Сделать все до утра.
Он знал, что будет сделано все, как он сказал. Ни на одну повозку съестного туда меньше не отправят. Не знал только, кого он пошлет с отрядом. Однако после недолгих размышлений решил все это дело взять на себя. Помимо того, чтобы напустить страху на своих бесстрашных волков, ему хотелось побывать на месте. Нужно было поближе всмотреться в тех, на кого он скоро бросит свою застоявшуюся волчью стаю и разобраться для себя, что они, завтрашние его противники, имеют и чем владеют.
Узнав о его решении, Лепеста огорчилась. Она уговаривала его остаться, а на подавление смутьянов послать кого-нибудь другого.
— Поехали вместе, — предложил он, зная, что из-за женских дел, которые сопровождаются у ней жуткими головными болями и изнурительной тошнотой, она наверняка откажется.
— Ты же знаешь, мне нездоровится. А так бы я с удовольствием.
— После этого я без тебя не уйду ни в один из походов, — пообещал Аттила и, обняв ее, добавил:
— Всего пять-шесть дней. Следующим утром буду там. Побуду денька три и назад… За это время ты поправишься… А, главное, я тебе поручаю к моему приезду приготовить все к свадебному пиршеству. Все нарядное. Все вкусное. Все лучшее… Сейчас ты всего лишь моя царица. Для меня, правда, больше ничего не нужно. Но царица нужна моему народу. И ты станешь царицей гуннов.
Хлопнув в ладоши Аттила приказал вызвать начальника стражи.
Подойдя к нему сзади, и положив голову на спину, Лепеста проговорила:
— Может, откажешься, милый? Мне что-то нехорошо на душе.
— Ерунда! Ты должна привыкать к моим военным обязанностям.
Вошел начальник стражи.
— Я спозаранок отбываю, — сказал он ему. — Тебя оставляю Лепесте. Выполняй ее приказания, как мои…
Аттила выступил на рассвете. И, как обещал, управился с делами в пять дней. Работой своей остался доволен…
Услышав о приближении царя, бунтари, встав на колени, ждали его с полуночи до самого восхода солнца… Разобравшись в чем было дело, Аттила весь гнев обрушил не на тех, кто, одурев от голода, громил бражничавших и жравших от пуза своих вожаков вместе с Дагригиллой, а тех из оставшихся в живых, кто вернулся из позорного набега. С пристрастием допросив каждого из них и, получив интересующую его информацию о противнике, чьи многолюдные и богатые поселения стояли за непролазными болотистыми местами, царь велел казнить их.
Казнили их перед всем воинством, в присутствии Аттилы и вновь назначенных им военачальников. Выехав на пригорок, чтобы все видели его, Аттила произнес краткую речь:
— Воины! Мои верные волки! Я знал, что не вы виновны в происшедшем.
Одобрительный гул прошелся по рядам отощавших и от того еще более грозно выглядевших гуннов. Царь властно поднял руку, призывая к тишине. И покорное воинство затихло.
— Вы терпеливы! Вы выносливы и храбры. И никто из вас не посмеет поднять меч на брата своего. Никто из вас не посмеет даже недобрым взглядом осудить действия вождей своих. Сделавшему такое — смерть всему колену его. Славному племени гуннов не нужно непокорное семя. Судить могу только я — ваш царь. А я не терплю ослушаний и ненавижу несправедливость…
