Мервин Пик - Титус Гроан
Проникнув в замок, Флэй устремился к главной лестнице и гигантскими, точно у богомола, шагами влез на этаж, вмещавший комнату нянюшки Шлакк. Добраться до комнаты ему удалось далеко не сразу, ибо Западное крыло, в котором обитала Нянюшка, располагалось по другую сторону главного здания и попасть туда можно было лишь кружным путем, ведшим через многие залы и коридоры.
Нянюшки в комнате не было, поэтому Флэй отправился к леди Фуксии, у которой, как он и предполагал, нашел старуху с малышом у огня, безо всякой почтительности, каковую ей надлежало выказывать в присутствии дочери его светлости.
Тогда-то он и стукнул костяшками в дверь, и разбудил Фуксию, и напугал старую няньку. Но прежде чем постучать, Флэй несколько минут простоял, изо всех сил стараясь вернуть себе обычное самообладание. В сознании его возникла картина – он, в Прохладной Зале, бьет Свелтера цепью по лицу – как давно, казалось ему теперь, это было! На миг он снова облился потом, так что пришлось, прежде чем войти в комнату, вытереть ладони о штаны. В горле у него совсем пересохло, и еще до того, как увидеть леди Фуксию и няньку, он увидел поднос. Вот что ему было нужно. Хоть чего-нибудь испить.
Комнату Фуксии Флэй покинул уже менее шаткой поступью, сказав напоследок, что подождет госпожу Шлакк с Титусом под аркой, а оттуда проводит ее в библиотеку.
ВТОРОЕ ЯВЛЕНИЕ БЛИЗНЕЦОВ
В тот самый миг, когда Флэй выходил из спальни Фуксии, Стирпайк отодвигал свой стул от обеденного стола Прюнскваллоров, за которым он, в обществе Доктора и сестры его, Ирмы, имел удовольствие управиться с нежнейшим цыпленком, салатом и графином красного вина; теперь на маленьком столике у камина, в теплой близости коего все трое намеревались скоротать несколько ближайших часов, их поджидал черный кофе. Стирпайк встал первым и успел скользнуть вкруг стола, чтобы выдвинуть кресло из-под госпожи Прюнскваллор и помочь ей подняться на ноги. Более чем способная позаботиться о себе, что она, собственно говоря, и делала уже многие годы, Ирма, тем не менее, принимая вертикальное положение, грузно оперлась на его руку.
До самых лодыжек Ирму окутывали темно-бордовые кружева. То, что всякое платье ее должно прилегать к ней так плотно, как если б оно составляло дополнительный кожный покров, являлось для Ирмы условием непременным, тем паче, что у нее, более чем у кого бы то ни было, имелось что скрывать – костные выступы, которыми наделила ее Природа и которые женщины в большинстве своем видоизменяют, облекая их укромными наслоеньями жира.
Волосы Ирмы были нынче зачесаны назад ото лба с еще даже большей заботой о точной симметрии, чем в ночь, когда Стирпайк впервые увидел ее; в лежащем много ниже шеи сером плетеном узле – в твердой, точно булыжник, кульминации ее прически, – всякий волосок занимал, не выбиваясь, отведенное ему место.
Доктор уже приметил, что сестра сидит теперь за своим туалетом все дольше и дольше, благо времени на это занятие она и прежде тратила поболе, чем на все остальные; Доктор усматривал здесь парадокс, живо его забавлявший, поскольку сестра, даже на братний взгляд, несла жестокое бремя фамильных черт. Когда она приблизилась к своему стоявшему слева от камина креслу, Стирпайк снял с ее локтя руку, отпихнув ногою кресло Доктора – Прюнскваллор тем временем задергивал шторы, – и пододвинув поближе к огню небольшую софу.
– Не сходятся – я говорю: не сходятся, – сказала, разливая кофе, Ирма Прюнскваллор.
Как ей удавалось вообще что-то увидеть сквозь темные стекла, не говоря уж о том, сходится нечто или не сходится, оставалось загадкой.
Доктор Прюнскваллор, уже устремившийся к своему креслу, на пухлом подлокотнике коего неуверенно балансировала, ожидая Доктора, чашка кофе, замер и прижал к подбородку переплетенные пальцы.
– Что ты имеешь в виду, дорогая? Говоришь ли ты о сопряжении душ, ха-ха-ха! – о парных духах, взыскующих один другого, дабы совокупиться в гармоничном союзе? Ха-ха! ха-ха-ха! – или слова твои имеют касательство до предметов более приземленных? Просвети меня, любовь моя.
– Глупости, – сказала сестра. – Посмотри на шторы. Я говорю: посмотри на шторы.
Прюнскваллор в один мах повернулся на месте кругом.
– На мой взгляд, – сообщил он, – они выглядят в точности так, как и следует выглядеть шторам. В сущности говоря, это и есть шторы. Что одна, что другая. Левая штора, любовь моя, и штора правая. Ха-ха! Я совершенно уверен – это шторы!
Ирма, надеясь, что Стирпайк смотрит на нее, опустила чашку на стол.
– А что между ними, я говорю: что находится между ними? – Кончик носа ее чуть зарумянился, согретый ощущением одержанной победы.
– А между ними струится великое томление, тяга друг к дружке. Расщелина непроницаемой ночи разделяет их. Ирма, моя дорогая сестра, между ними лежит лакуна.
– Так устрани ее, – сказала Ирма и откинулась в кресле. Она бросила быстрый взгляд на Стирпайка, но тот, судя по всему, не прислушивался к разговору, и Ирма почувствовала укол разочарования. Стирпайк сидел, прислонясь к спинке кушетки, обнимая чашку ладонями, словно желая согреть их, и уставя глаза в огонь. Мысли его явно витали далеко отсюда.
Доктор с великим тщанием соединил шторы, постоял около них, желая с определенностью убедиться, что Ночь надежно отделена от комнаты, и наконец, уселся, и в тот же миг зазвякал дверной звонок, и продолжал звякать, пока повар Прюнскваллор а не сдернул, стирая с рук сдобное тесто, передника и не достиг входной двери.
Два женских голоса говорили наперебой.
– Только на минутку, только на минутку, – тараторили они. – Шли мимо – По дороге домой – Только на минутку – Скажи ему, мы не задержимся – Нет, конечно, нет; мы не задержимся. Конечно, нет. О нет – Да, да. На один миг – Всего на один миг.
Если бы не то обстоятельство, что один-единственный голос никак не способен выпалить за столь краткий срок такое количество слов, да еще и произнести многие из них одновременно, трудно было б поверить, что голоса эти принадлежат не одному человеку, настолько слитным и однородным казалось ровное их звучание.
Прюнскваллор воздел к потолку руки, глаза его, за выпуклыми стеклами очков, выкатились из орбит.
Голоса, которые Стирпайк услышал доносившимися из коридора, не были знакомы его разборчивому слуху. Со дня, когда он поселился у Прюнскваллоров, Стирпайк, как ему казалось, выявил и изучил всех, кто играл в Горменгасте приметную роль, на это он тратил все время, какое ему удавалось выкроить. Немногие тайны остались сокрытыми от него, ибо Стирпайк обладал присущей лишь старьевщикам способностью к бесстыдному накопительству – из самых разных источников выуживал он обрывки сведений, аккуратно складывая их у себя в уме и используя себе во благо, если представлялся к тому случай.
Когда в комнату вошли двойняшки Кора и Кларисса, Стирпайк спросил себя – уж не ударило ли ему в голову красное вино? Он прежде не видел не только их, но никого им подобного. Одеты сестры были в неизменные пурпурные платья.
Доктор Прюнскваллор отвесил сестрам изысканный поклон.
– Ваши светлости, – произнес он, – для нас это более чем честь. О да, гораздо, гораздо более, ха-ха-ха!
И Доктор заржал, выражая глубокую признательность.
– Входите же, дорогие мои дамы, входите, не стесняйтесь. Ирма, милая, какая привилегия, нам улыбнулось двойное счастье! Почему «двойное», спрашиваешь ты себя, почему «двойное»? А потому, о сестра, что к нам пришли обе их светлости, ха-ха-ха! Вот именно так, именно, именно, так!
Доктор, по опыту зная, что до двойняшек доходит лишь малая часть сказанного, допускал, беседуя с ними, немалые вольности, кои для собственного развлечения смешивал с угодливостью, – чего нипочем не позволил бы себе в присутствии людей, не столь безголовых.
Ирма выступила вперед, и свет очертил ее подвздошный гребень.
– Мы очарованы, ваши светлости; я говорю: мы очарованы.
Она попыталась присесть в реверансе, но слишком тугое платье ей того не позволило.
– Вы знакомы с моей сестрой, конечно, конечно, конечно. Не желаете ль кофе? Разумеется, желаете, и немного вина? Естественно – или что бы вы предпочли?
Тут и Доктор, и сестра его обнаружили, что леди Кора и Кларисса, не обращая на них никакого внимания, уставились на Стирпайка, причем не так, как человек смотрит на стену, но скорее как стена смотрит на человека.
Стирпайк, одетый, кстати сказать, в отлично сшитую черную ливрею, приблизился к сестрам и поклонился.
– Ваши светлости, – сказал он, – честь пребывать под одной с вами крышей доставляет мне несказанное счастье. Знакомство с вами навек останется памятным для меня, – и прибавил, словно бы завершая письмо: – Всепокорнейший ваш слуга.
Кларисса, не сводя со Стирпайка глаз, поворотилась к Коре.
– Он говорит, что счастлив находиться под одной с нами крышей, – сказала она.
