Вадим Сухачевский - Ковчег. Исчезновения — 1.
— Идут, кажись! — встрепенулся Гоня.
В самом деле, за дверью, где-то вдали явно слышались гулкие шаги по каменному полу коридора.
Гоня вздохнул:
— Вот небось и баланду несут, а мы еще и не решили — лопать ее или сперва покочевряжиться.
Что-то он еще бубнил — что-де в случае объявления голодовки с этих скотов станется кормить насильно или, того хуже, при помощи клизмы вводить питательный раствор через задний проход, как это делали все в том же КГБ (он, Гоня, слыхал) с тогдашними правозащитниками, — Еремеев больше прислушивался не к его бубнёжу, а к этим шагам. Навострив слух, он смог определить, что идущих трое, у двоих шаги тяжелые, а вот у третьего…
У третьей …
…Лязгнули засовы, дверь со скрежетом открылась, и его ослепило хлынувшим светом.
— Нина… — произнес он, хотя пока еще и не мог ее разглядеть.
— Выходите, — донесся ее голос. — Пошли. Тут, кстати, кое-что коренным образом изменилось.
Глаза стали понемногу привыкать к свету, и Еремеев увидел, что позади Нины стоят оба монарха. Но — что это? Король, кажется, успел изрядно похудеть и теперь его костюм времен людовиков висел на нем, как мешок, а император стал несколько меньше ростом и его подол древнеэфиопского балахона касался пола. Однако миг спустя Еремеев вдруг понял, что вовсе не монархи это, а Диспетчер и Велизарий, почему-то переоблачившиеся в монаршьи одежды. Впрочем, и в их лицах произошли ощутимые перемены — физиономия Велизария обрела некоторое свиноподобие, прежде незаметное, но теперь совершенно отчетливое, а лицо Диспетчера сделалось неподвижным, как маска, и оттого на нем стали заметны неровные, как на плохо настеленном асфальте, бугры. Да и значительности в их лицах за эти от силы полчаса изрядно поприбавилось.
— Выходите, вы свободны, — произнес Велизарий довольно-таки величественно.
— Бары-анабузык, — не менее величественно добавил Диспетчер.
Наконец и Гоня узнал их.
— Да ведь это же… — пробормотал он. — Ребятки, а чего это вы?..
— Кеш анатык! — властно произнес Диспетчер, и бугры на его щеках на миг взбухли от гнева.
— Что за маскарад? Велизарий, может, хоть ты объяснишь? — спросил Гоня растерянно.
Тот в ответ взвизгнул совсем по-поросячьи:
— Обращаясь ко мне, ты должен говорить "сир"! — и при этом возгласе его свинорылость обозначилась еще более, чем прежде.
— Пойдемте, пойдемте, — шепнула Нина, — сами сейчас поймете все.
— Сабардук, — сказал Диспетчер, и они вместе с Велизарием повернулись и вышли из камеры вполне с монаршьим достоинством.
Нина, Гоня и Еремеев двинулись вслед за ними. Выйдя в залитый светом коридор, несколько поотстали, и тогда Еремеев спросил Нину вполголоса:
— Так что все-таки произошло?
— Естественное завершение, которое нетрудно было предугадать, — ответила она.
Втроем они вошли в тронную залу. К этому времени Диспетчер и Велизарий, вошедшие туда за полминуты до них, уже успели воссесть на троны и теперь, неотрывно глядя на экран, на котором по-прежнему сыпались в кучу монетки. Между ними стояла банка с квашеной капустой, и они жевали ее, чавкая так же смачно, как их предшественники на этих самых тронах.
В углу залы копошились какие-то убогие, уродливые человечки в рванье, все почему-то горбатые, зашивавшие два больших холщовых мешка.
— Однако на чем бишь мы прервали наш разговор? — прожевав капусту, обратился Велизарий к Нине.
— Что-то я не припомню, чтобы я с вами о чем-нибудь… — сказала она, однако любитель квашеной капусты перебил ее:
— Ну, со мной, не со мной — это неважно. Ибо…
— Ибо: le roi est mort. Vive le roi! [Король умер. Да здравствует король! (фр.)] — вклинился Диспетчер, или как бишь там его нынче следовало величать.
— Точно так же, как: l’impereur est mort. Vive l’imereur! [Император умер. Да здравствует император! (фр.)] — поддержал его Велизарий. И прикрикнул на копошившихся над мешками горбунов: — Эй, долго еще вы там возиться будете?
Лишь теперь по форме этих мешков Еремеев понял, что в них. Точнее, кто в них.
Один из убогих разогнул спину, насколько это ему позволил горб:
— Уже всё, ваше королевское! Прикажете уносить?
Новоиспеченный монарх, не снизойдя до слов, сделал лишь повелительный жест рукой. Уродцы взвалили мешки к себе на горбы и торопливо понесли их из залы.
Лишь после того, как горбатая похоронная команда исчезла, новый король величественно изрек:
— Да простятся им их грехи. Пусть упокоятся с миром.
— Кунаш анабарык, — не менее величественно прибавил император.
На какое-то время в зале воцарилось безмолвие, были слышны только удаляющиеся шаги горбунов, куда-то уносивших по подземному коридору свой скорбный груз. Когда и звуки шагов этих перестали доноситься, король снова нарушил тишину, произнеся:
— Да, великие были грешники… Впрочем, как говорят, de mortuis aut bene, aut nihil [О мертвых либо хорошо, либо ничего (лат.)] . — И уже вполне деловитым тоном, обращаясь к Нине, продолжал: — Однако подобные вещи не должны слишком надолго отвлекать нас от насущных дел. Не время для праздности, ибо…
— Ибо otia dant vitia [Праздность рождает пороки (лат.)] ! — вставил император. — Ышиндур ырбанала!
— Именно так, — кивнул король и перевел взгляд на Нину. — Посему вернемся-ка к заботам мирским. Я хочу, дитя, чтобы ты кое-что сделала для нас. Я имею в виду что-то более или менее ощутимое, а не эти пустяки, — он махнул рукой в сторону включенного монитора. — Это у старичков наших покойных из-за подобных мелочей глаза разгорались. Жадны, ох, жадны были покойнички, что тут и говорить! Жадность совсем разум застила, потому зачастую дальше собственного носа не заглядывали. А без нее-то, без заглядки в будущее, всегда рискуешь плохо кончить, и судьба наших покойничков — тому самый наглядный пример. Не для больших дел были рождены, им бы только мелочишки побольше.
Нина спросила:
— Вы, надо, видимо, так понимать, рождены для несравнимо больших дел?
— Почему бы нет, почему бы нет? — размаслилась в улыбке свинячья физиономия короля.
— И чего же вы от меня хотите? — спросила Нина. — Если это (она указала на экран) для вас мелочишка, то какова же мера ваших запросов? Хотелось бы — в численном выражении.
Король посерьезнел.
— Ах, дитя мое, — сказал он, — не все, далеко не все выражается скупым языком чисел. У старичков наших приснопамятных ох-ох-ох сколько было припасено, такого и числа сразу не выговоришь, — а позволю себе спросить — сильно им все это поможет там, куда они полчаса назад отбыли? Это я к тому, что сколько бы ни было запасено в наших кладовых, а случись опять потоп или что-нибудь вроде того — и так ли уж велика будет цена всему накопленному? Вот о чем, по-моему, в первую очередь надо бы нынче думать! Если не подумаем, то нехватку дальнозоркости подданные нам не простят, так же, как покойникам не была прощена их близорукость. Да, да, именно их близорукость и стала причиной того, что свершилось с ними! Наши подданные заслуживают более прозорливых монархов, жизнью, полной трудов и лишений, они выстрадали для себя такое право!.. Анабарык? — обратился он к императору.
— Анабарык! — подтвердил тот.
— Но теперь я уже не понимаю… — вмешалась Нина. — Не сомневаюсь, что ваши предшественники как раз и намеревались вести разговор о спасении на "Ковчеге", иначе зачем я бы им понадобилась? Думаю, и сокровища свои они надеялись там разместить. Или я ошибаюсь?
Физиономия короля снова сморщилась в улыбке.
— Нет, не ошибаешься, дитя, — сказал он, — все ты верно поняла своей умненькой головкой. О том они и помышляли, наши старички — как бы им со своим золотишком проникнуть на "Ковчег", подобно нашему пращуру Огу. Кое-кого из подданных они, думаю, также собирались захватить с собой — должен же был кто-то возрождать их царства по окончании бедствия. Уверен, даже для тебя нашлось бы местечко: твоя головка им бы весьма, весьма пригодилась. В сущности, мы с императором хотим того же самого… Однако же имеется и некоторое отличие…
— Какое же? — поинтересовалась Нина.
— О, оно заключается всего лишь в одном слове, однако слово это в данном случае является ключевым. Я сказал: проникнуть на "Ковчег" — вот чего хотели наши старички. Проникнуть, пробраться, просочиться… Тут можно подобрать множество сходных слов… В общем, полностью повторить то, что некогда проделал предок наш, рефаим Ог Первый. Однако спросим себя — чего же достиг после своего чудесного спасения наш досточтимый предок? Что досталось ему после того, как потомство Ноя снова триумфально заселило землю? Что досталось ему, бедному Огу, и его семье, спасшейся вместе с ним? Хлад и тьма подземелий, кротовые норы, гнилостный смрад пещер… И — нищета! Голод и вечная зловонная нищета, — вот что досталось им, несчастным, проникнувшим на тот, на Ноев, ковчег… Согласись, дитя, было бы весьма нелепо, если бы мы повторили ошибку нашего, как оказалось, не слишком-то разумного пращура. И мы ее не повторим! Ышанабук?
