Дорис Лессинг - Браки между Зонами Три, Четыре и Пять
Женщина вся светилась. Но когда Бен Ата наклонился, чтобы обнять ее, заглянуть ей в лицо и потребовать — за один сокрушающий момент истины, — чтобы Эл-Ит раскрыла перед ним все, что до сих пор утаивала, он увидел, что ошибся: перед ним была Дабиб. Смутившись еще больше, он обошел ее, не взглянув на ребенка, которого она ему протягивала.
В арочном проеме, ведущем в главную комнату, стояла еще одна женщина, сложив руки на груди. Опять выругавшись в душе, что ему на пути все время попадаются какие-то женщины, бабы, тетки, Бен Ата уже собрался было проскочить мимо, но тут до него дошло, что это Эл-Ит. Он замер как вкопанный, не найдя слов.
А Эл-Ит выглядела уже отнюдь не лучезарной, в ней даже появилась вульгарность. Ее глаза с недоумением прищурились, разглядывая мужа. От нее несло кровью. Он узнал ее только по блестящим волосам.
— Где ты был? — спросила Эл-Ит таким тоном, каким он никому не позволял разговаривать с собой. В душе у него взметнулся вихрь непрошеных чувств, но от одного подозрения Бен Ата не мог сейчас избавиться: что каким-то магическим образом эта женщина передала свое очарование, свой внутренний свет, свой внутренний огонь этой своей служанке Дабиб.
Потом его осенило, что Эл-Ит больше не грузная и не беременная. И тут, мало-помалу, до Бен Ата стало доходить: да она, должно быть, родила. И, наконец, он понял: тот ребенок, мимо которого он только что промчался, — это его собственный сын.
Всего этого оказалось слишком много, и Бен Ата направился прямо в свои апартаменты, где рухнул за стол, обхватив голову руками.
Сначала Эл-Ит не могла сделать ни шагу. Мысленно она была в своей стране, стараясь совместить свой жизненный опыт с тем, что только что произошло.
Она отводила глаза от Дабиб, которая взглядом подталкивала королеву пойти за мужем и взять с собой ребенка.
Она видела, как Бен Ата сперва подошел к Дабиб с отчаянием, мольбой, сомнением, которые были адресованы ей, Эл-Ит, как она теперь понимала, потому что и раньше очень часто замечала за ним такое. В Зоне Четыре это означало «любовь»: отчаяние, сомнение, неспособность к реализации.
Эл-Ит никогда не чувствовала такой острой жгучей боли, как сейчас. Как будто ей вдруг перекрыли воздух, или как будто толкают вниз с утеса. Она не знала, как понимать это новое для нее поразительное страдание, но у нее закружилась голова. Она резко развернулась и ушла в свои комнаты, и, как Бен Ата, уселась там, опустив голову на руки.
Эл-Ит не понравилось то, что она чувствовала, она не узнавала этих ощущений. Не было конца ее страданиям, ее унижениям в этой мерзкой стране.
У нее сжалось сердце от боли, перехватило дыхание, и ей не захотелось открывать глаза, потому что когда она их открывала, то комната плыла вокруг нее.
За окнами уже стемнело, и Дабиб внесла ребенка в дом, потому что мальчик проголодался, его пора уже было кормить. Она потянула Эл-Ит за рукав, и мать апатично взяла младенца на руки. Он заплакал. Дабиб ожидала, что Эл-Ит обнажит грудь, но та не стала этого делать. Она боялась, что ощущаемая ею боль отравит ребенка, который и так был лишен пищи — присутствия родного отца, дополнительно подвергнув его дурному влиянию. Эл-Ит не могла сказать это Дабиб, которая в этих вопросах оставалась полной невеждой, несмотря на всю свою доброту. Она встала, с трудом, потому что чувствовала себя больной, и стала прохаживаться, успокаивая сына. Но он продолжал жалобно плакать.
Дабиб все раздумывала, может, сходить к Бен Ата и послать его к жене, но тут он сам появился. Выражение его лица при виде Эл-Ит, прогуливавшейся с ребенком, стало инфантильным. Он был ошеломлен, поражен, ощутил боль — как будто что-то потерял, чего-то внезапно лишился. Но, с другой стороны, Эл-Ит с ребенком на руках явилась для него полным и совершенным воплощением женщины, и Бен Ата подумал — как прекрасно и как правильно то, что она утомлена, и даже вялость ей сейчас к лицу. Ему не могло бы быть хуже, если бы он подошел ко входу в здание, в котором было все, чего он желал в жизни, остановился, ожидая, что его радостно впустят, а дверь бы вдруг взяли и захлопнули прямо у него перед носом. Бен Ата прислонился к арочному пролету, сложил руки и печально, весь бледный, исхудавший, следил за движениями жены.
Дабиб ничуть не была тронута. Она точно знала, что происходит: оба ревнуют. Это вполне в порядке вещей. Она понимала все естественные проявления природы не хуже, чем Эл-Ит разбиралась в мировом порядке на высшем уровне, и была абсолютно уверена, что скоро все наладится. Когда она сама рожала, ее дорогой муженек каждый раз находил неотразимой какую-нибудь женщину, обычно находившуюся поблизости, — и она тоже ревновала. И для него она с младенцем на руках тоже была совершенным воплощением женщины, и в результате он вел себя как мальчишка. Неужели Эл-Ит сама этого не поймет? Иногда эта великая королева проявляет поразительную недогадливость, хотя она, Дабиб, знает свое место и вовсе не собирается учить госпожу жизни.
Полагаясь на природу, смиренно веря в нее, Дабиб благоразумно пожелала супругам доброй ночи и спустилась вниз по холму, чтобы объявить женщинам, что все в полном порядке.
— Почему ты не смотришь на меня, Эл-Ит?
— Потому что ты нас предал, меня и ребенка! — ответила Эл-Ит своим новым резким голосом, который удивил даже ее саму.
Бен Ата, конечно, поверил, что жена каким-то сверхъестественным образом узнала о его ночном приключении, и тут же у него стал глуповатый вид, так что Эл-Ит — теперь уже совершенно точно — определила причину. Потому что давно уже поняла, что у мужа появляется этот застенчивый взгляд, когда он чувствует за собой вину. Теперь он был ей попросту отвратителен, а еще больше Эл-Ит презирала себя саму, за то, что так долго испытывала к этому человеку нежные чувства. Та, какой она была раньше, теперь глубоко пала, и сейчас Эл-Ит не могла постоянно не прислушиваться, бьет ли барабан, — если бы он по каким-то соображениям прекратил бить именно в этот момент, то она просто свистнула бы своего коня и ускакала бы прочь, подальше от этой страны, где клубятся вредные для здоровья туманы.
Бен Ата, со своей стороны, вдруг почувствовал, что буквально сгорает от стыда, как нашкодивший мальчишка перед учителем, и его это изумило: потому что он вовсе не чувствовал за собой никакой вины. Наоборот, Бен Ата теперь гордился теми новыми познаниями, которые ему удалось обрести, проведя, пусть единожды, ночь с женщиной, как будто та была ему равной.
Слабым, приглушенным голосом Эл-Ит проговорила:
— Твой ребенок… это твой сын…
И тут Бен Ата понял, что у нее на руках и впрямь тот долгожданный наследник, без которого этот их вынужденный брак не имел бы смысла, и его затопила радость. Он не умел выразить свою радость словами, он был готов заключить их обоих в объятия. Бен Ата прошагал через комнату и неловко обхватил руками сразу жену и сына. Он весь сиял. Но ребенок недовольно завопил, а Эл-Ит просто вывернулась и уселась спиной к мужу.
— Понял, — с горечью сказал он, — у вас в стране это делается по-другому.
Она не ответила, но обнажила грудь, и ребенок немедленно пристроился сосать. Наступило молчание. Бен Ата обошел жену, хотя ее спина и должна была отгораживать младенца от него, и, сияя, наблюдал за процессом кормления. Теперь он ощутил невероятное счастье и просто он не мог поверить, что Эл-Ит всерьез так холодна к нему.
И через несколько минут она вздохнула и, казалось, смягчилась.
— У нас, — объяснила она, — отцы ребенка присутствуют при родах, чтобы приветствовать новорожденного. Чтобы… дать ему подпитку…
Слова «отцы ребенка» прошли незамеченными. Как будто сама атмосфера этой страны лишала их смысла. Но Эл-Ит тут же пожалела, что произнесла их, боясь, что Бен Ата воспримет их как провокацию. Но муж просто не обратил внимания. Он ошарашенно уставился на нее:
— Но, надеюсь, даже в твоей стране ребенка кормит женщина?
— Я не о молоке говорю, — возразила Эл-Ит с таким холодным сарказмом, что даже сама удивилась. — Есть другая подпитка, Бен Ата, — духовная. Можешь не верить. Но этот ребенок — не просто комок плоти.
Кормление шло плохо: гнев, упреки и раздражение накалили атмосферу в комнате, и передались Аруси, — через воздух, через молоко, которое он сосал по каплям, и через тело его матери. Малыш иногда выпускал ее сосок, чтобы немножко поплакать, и при этом вертелся, чувствуя, что ему неудобно сидеть, и в эти моменты из большой груди Эл-Ит — которую Бен Ата не узнавал и не мог ощутить как свою собственность — брызнули струйки молока, промочившие и так уже пропитанное им синее платье матери. Бен Ата это показалось отталкивающим, но он по-прежнему улыбался и жаждал дружбы Эл-Ит.
— Наверное, вы там все садитесь в кружок, — заявил он с сарказмом, хотя ему на самом деле было интересно, — и наслаждаетесь счастливыми воспоминаниями?
