Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение
На секунду Вилентьев забыл, как надо дышать, а, сделав вдох, сказал:
— Где ваш эксперт-криминалист?
— Сейчас должен быть.
Очень хорошо, что пока ему нельзя подходить близко. Вилентьев повернулся и вышел. Его мутило. В области желудка появилась тяжесть, и он с отвращением вспомнил сладкую жареную картошку и одутловатое лицо жены.
На лестничной площадке стало чуть лучше. Антонов протянул ему открытую пачку сигарет, и Вилентьев, вытащив одну, закурил от протянутой зажигалки.
— Ну, что, товарищ майор, это ваш парень? — спросил следователь с надеждой в голосе.
— Пока не знаю. Соседей опросили? Свидетелей нашли?
— Соседей опросили, но не всех. Никто ничего не слышал. Сосед слева, который теоретически мог что-то слышать, мертвецки пьян, а его жена только недавно пришла с работы, поэтому с ним будем говорить завтра. Остальные соседи на площадке ничего не могут сказать. Свидетелей нет.
Иван Викторович кивнул, и, заметив мужчину с чемоданчиком в руке, затушил сигарету.
Пришел эксперт, а, значит, пора работать.
Пора взять себя в руки, стать самим собой и перестать шарахаться от запаха крови и вида обезображенного тела.
29
Мария Давидовна не могла уснуть. Время уже за полночь, а она лежала на диване и смотрела в темноту. Целый час пыталась уснуть, и, наконец-то сдавшись, включила свет. На журнальном столике лежала книга, которую она читала. «Противостояние» Стивена Кинга. Первая книга. Вторая стоит на полке и ждет своего часа. По отзывам коллег, она знала кое-что об этом американском авторе, и до некоторых пор принципиально не хотела читать «короля ужасов». Этих самых ужасов хватало в повседневной жизни, и она не собиралась еще и читать об этом.
Однако заинтересованность вариантами будущего апокалипсиса привела её к этой книге, и, начав читать, она так увлеклась, что уже третий день торопилась домой после работы. Быстро поужинав, она устраивалась на диване и погружалась в мир людей, переживших пандемию гриппа. И пусть это была заокеанская история, — люди везде одинаковы. Различия могут быть в деталях, события могут развиваться чуть по-другому, мистика может напрочь отсутствовать, но — цивилизация исчезнет бесследно, оставив после себя руины и обломки, а остатки людей, вынужденные выживать, быстро вернутся в первобытное состояние.
Собственно говоря, именно из-за этой книги она сейчас и не могла уснуть. Слишком яркие и реальные картины для её воображения. Она легко смогла всё это представить.
И Мария Давидовна верила в предсказания Парашистая.
Раздавшаяся в ночной тишине мелодия «Наша служба и опасна и трудна…» заставила испуганно вздрогнуть женщину. Подпрыгнув, она бросилась на звук, сбив ногой журнальный столик. Морщась от боли в лодыжке, Мария Давидовна распахнула свою сумку и извлекла телефон.
Нажав на кнопку ответа, она поднесла трубку к уху.
Замерев сознанием.
Уже зная, что услышит.
Мечтая о том, чтобы её предположения сбылись.
— Не разбудил, Мария Давидовна? — довольный голос Вилентьева лучше любых слов сказал ей о том, что она права в своих предположениях.
— Нет, Иван Викторович. Что у вас?
— Ну, пока не на сто процентов, но, похоже, что Парашистай вышел из тени.
— Он кого-то убил?
— Да. И оставил свидетеля, что на него не похоже, поэтому пока я не до конца уверен в том, что это он. Хотя, и на старуху бывает проруха, — хохотнул майор.
Мария Давидовна, попытавшись сглотнуть слюну во внезапно пересохшем горле, спросила:
— Кого он убил?
— Девушка лет двадцати. Жила с матерью. Парашистай, — Вилентьев с удовольствием произнес имя подозреваемого в убийстве, и сразу стало понятно, что он безоговорочно верит в его виновность, — ударил мать по голове чем-то тяжелым, вроде молотка. Затем вошел в квартиру и убил дочь. Она, видимо, сопротивлялась, поэтому он нанес несколько ударов по голове этим же молотком, разбив лицо так, что пока не понятно, выдавил он глаза или нет. Ну, и потом добил ударами ножа в живот и грудь. В общем, как обычно, растерзанное тело и, скорее всего, выдавленные глаза. Кстати, насилия не было, что тоже говорит о том, что это, скорее всего, Парашистай.
Мария Давидовна, поняв, что она не дышала весь монолог Вилентьева, вздохнула и сказала:
— А вам не кажется, Иван Викторович, что вы торопитесь. Судя по вашим словам, это не может быть Парашистай. Совершенно не его почерк.
— Собственно, именно это я и предполагал, — Мария Давидовна даже увидела, как улыбается майор на том конце трубки, — вы сразу бросились защищать этого маньяка и убийцу. Практически на пустом месте, при минимуме улик, вы начинаете выгораживать доктора Ахтина. Почему вы это делаете, Мария Давидовна?
— Потому что я не люблю, когда любые преступления сваливают на одного человека, — спокойно сказала она.
— Ага, я так и понял, — почти рассмеялся Вилентьев, — ладно, когда будет заключение эксперта, я вам позвоню.
Мария Давидовна слушала короткие гудки в трубке и не могла оторвать телефон от уха. Конечно же, это убийство совершил не доктор Ахтин, — слишком много проколов для такого умного человека. Достаточно много противоречий и ненужной жестокости. Орудие для убийства и оставшаяся в живых родственница жертвы.
Но эта уверенность Вилентьева. И, главное, это фанатичное желание поймать, схватить бульдожьей хваткой и не отпускать, беспокоили её больше всего.
Если Ахтин в городе, то рано или поздно Вилентьев найдет его.
Мария Давидовна, наконец-то, отняла трубку от уха и бросила телефон на диван. Подняв журнальный столик, она наклонилась, чтобы поднять книгу Стивена Кинга. Она распахнулась на первых страницах, и глаза остановились на эпиграфе:
Уж ясно было, что не в силах жить она!
И дверь открылась, и ветра явились,
Свеча погасла, и огонь исчез,
Затрепетали шторы, и вот он явился,
Сказав: «Не бойся, Мэри, и иди за мной».
И страха не было,
И шла она за ним,
И полетела…
Взяв его за руку…
«Не бойся, Мэри, я ведь жнец твоих страданий,
Пойдем со мной!»
Неожиданно для себя, Мария Давидовна, глядя на строчки неизвестного ей автора, разрыдалась. Она опустилась на пол и, сидя рядом с книгой, оплакивала не только свою жизнь, но и свою странную и непонятную любовь к человеку, который, похоже, забыл о её существовании.
И не смотря ни на что, если бы он сейчас вошел в комнату, то она бы пошла, полетела за ним.
Любовь — это цветок. Он может расти в цветнике или на пустыре среди сорняков. Соцветие может быть прекрасным или ужасным. Он может благоухать или его аромат будет мерзким. В любом случае, ты будешь оберегать его, рыхлить вокруг почву и своевременно поливать чистой водой, следя за тем, как этот цветок растет и крепнет.
30
Сложно жить, когда не уверен в том, что тебя кто-то понимает. Невозможно жить, когда уверен в том, что никто никогда тебя не поймет. И главное, — никто никогда не примет тебя. Быть чужим всем и вся, быть изгоем, когда даже родная мать предпочитает жалеть, а не понимать. Так удобнее. Не повезло, что ты такая, но трудно что-то изменить. Такая уж судьба.
Жалость в глазах и движениях.
Жалость в словах и действиях.
Уж прости, что так получилось, что родила тебя такой, но надо жить дальше.
А как?!
И зачем?!
Маргарита Сальникова ненавидела мать.
Нет, сначала она её любила. Лет так до тринадцати. А потом, когда стала понимать, что мать просто жалеет, а для любви в сердце у неё места нет. И причина проста — мать устала. Трудно бесконечно любить. Невозможно любить, зная, что это навсегда и никаких изменений не будет.
Маргарита Сальникова ненавидела своё тело.
Конечно, когда была маленькая, она так не считала. Ну, да, она не такая как все, но ничего страшного, вырастет и станет красивой. Так говорила мама, и она верила ей. То, что мать обманула её, Маргарита поняла только в тринадцать лет. До этого она наивно верила и надеялась на будущее счастье.
Маргарита Сальникова ненавидела людей.
В детский сад она никогда не ходила. Она вообще не могла нормально ходить, только с помощью специальных приспособлений и только по квартире. В детстве она чаще посещала больницы и общалась с людьми в белых халатах, поэтому не знала о человеческой жестокости. Мама научила её писать и читать, и сказала, что этого вполне достаточно. Маргарита далеко не сразу поняла, что мать не только жалела, но и стыдилась дочери, и это еще больше увеличивало ненависть и к матери. И к людям, перед которыми мать испытывала чувство стыда.
Маргарита Сальникова ненавидела своё сознание.
Сначала она создавала в своем внутреннем мире прекрасные картины будущей жизни, и там, в своих мечтах, она была совсем другой. В детстве — здоровый умный ребенок, которым гордится мама. Затем красивая девушка, перед которой открыты все дороги. Со всей пылкостью юности она мечтала, воздвигая в сознании замки и выдумывая миры. И там было всё — и верные друзья, и принц на белом коне, и вечная любовь, и огонек свечи, дающий свет в ночи.
