Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
""Если пища сама лезет в рот, ведь трудно удержаться, — жаловался лис. — Но я держусь, не смею и подумать, чтоб коснуться"… Другие лисы осуждали очень".
— Лисы коварны, в чем-то драконам сродни,
Очень любезно могут держаться они,
Но поведут туда-сюда длинной мордой —
И сократят неразумного смертного дни.
— Что ты, сюцай Вэй совсем не таков,
Кроток, усядется в дальний всегда уголок,
Если окажемся вдруг, позабывшись, мы рядом,
Сам и без просьбы отсесть он учтиво готов.
Кажется, будь теперь древняя скромность в чести,
И из-за ширмы он мог бы беседу вести.
"…так полюбили друг друга, что и до белой зари все сидели за играми в стихи и рифмы, в иероглифические шарады, в шутку играли и в фишки на деньги, хлопая друг друга веером по рукам, — пока не разгонял их колокол храма. К седьмому дню седьмой луны вышила ему подарок — шелковый дорожный чехол к прибору для письма, он же привез благовоний из самой Чанъани и спрятал осторожно ей в рукава, желая угодить, но не желая никакой благодарности…".
В шуме ночного утуна слышится мне —
В дальней всегда стороне —
Голос, он будто зовет,
Но от Цзяна до Южных ворот
Пуст бамбуковый лес.
"Такой красоты, скромности, ума, глазок таких нигде больше мне не найти, — решился лис. — Хоть и тяжело, откажусь от бессмертия. Каким бы мне путем утерять благоволение небес?" "С другой же стороны, ее родители — почтенные самые люди, и не лучшую ли я окажу ей услугу, если уберу из их родословной свой лисий хвост?.." "Пока всё это думал, на приеме у министра в столице встретил достойное очень лицо — еще молод, но уже с понятиями разумными обо всем, еще безо всякого чина, но видно, что и на большой должности не сплоховал бы…"
Это все была выбраковка. Окончательная версия была очень складная, в стихах. Она не сохранилась.
Еще один обрывок завалился за батарею, там было так:
В небесах озираюсь, смотрю я — к кому обратиться?
Знаю сам, что ничтожным рожден.
Всю-то жизнь изучал я канон,
А по счету в любви не могу расплатиться.
К бодхисатве моя не доходит мольба,
Как еще подступиться — не знаю.
Здесь, в насмешливом западном крае
О таком говорят — "не судьба".
Ди сидел преспокойно на полу и что-то разогревал в котелке на треножнике спиртовкой. Говорил, что пилюли от простуды, а так — кто ж его знает.
— Как ты обяжешь меня, если погасишь спиртовку и пойдешь со мной, — смиренно попросил Сюэли. — Я должен показать тебе пьесу.
— Что ж. Но только минимум зрителей — трое зрителей. Так, кажется, говорил твой почтенный дедушка?
Усадив Ди, обмахивающегося веером, как в театре, Сюэли снова выбежал за дверь, наткнулся в коридоре на случайно проходивших мимо Лю Цзяня и его русскую подругу Ксеню, схватил их за руки и затащил к себе со словами "Я вас умоляю".
— Только пятнадцать минут, — сказал он.
Лю Цзянь и Ксеня были интересной парой. С самого начала они сообразили, что доводятся друг другу примерно инопланетянами, и, чтобы вместе выжить, всякую эмоцию свою разъясняли другому досконально и в самых простых словах, а чаще еще сильно утрировали, чтобы партнеру было понятно. Лю Цзянь не добился и в четверть таких успехов в русском языке, как Сюэли, и понимал со слуха плохо, поэтому если нужно было донести мысль посложнее, Ксеня сразу писала ее или же говорила не спеша и отчетливо очень. А чтоб ошибки никакой не вышло, старалась усиливать мысль, например: "Если ты сейчас уйдешь, мне будет очень обидно. Я умру от обиды и тоски". Сам Лю Цзянь также действовал сходно. И вот они писали: "Понимаешь, это в России считают, что женщина — главная. У нас в Китае, считают, что мужчина главный. Я тоже так думаю поэтому". — "В России совсем не считают, что женщина — главная. Это ты неправильно понял. У нас просто думают, что женщина слабая, поэтому нельзя ее обижать". Так или иначе, в неделю по нескольку раз в разъяснениях проскакивало "Ты весьма красива" или, например, "Потому что люблю тебя беспамяти" — пусть и коряво, зато правда. Этот союз был удивительно крепок. "Ты — необыкновенная. Ты так спокойно, тихо говоришь. Китайские девушки любят кричать, всегда шумят, визжат преотвратно" (последние два слова посоветовал проходивший мимо Ди). Ди очень благоволил этой паре, сочувствовал им и опекал вроде ангела-хранителя.
За ширмой началось представление. Декламация у Сюэли была на высоте, и даже в духе древних. Слог тоже то возвышался, то упадал по мере надобности, чтоб разнообразить, так сказать, настрой. Он даже сунул в плеер некий диск со смазанной подписью фломастером "Лисья лютня" и вывел на колонки.
Бамбук изумрудный вознесся стеной за окном,
Травой зарастают
Покрытые мохом ступени.
Темно без тебя в кабинете моем,
Жаровня тепла не дает,
Навес не дает летом тени.
— Я ничего не поняла, но здорово! — с воодушевлением сказала Ксеня. — Ну чего ты! Все же по-китайски было! О чем там?
— Девушка по имени Ся Цзинцзин вначале хочет связать свою судьбу с лисом, но затем лис из благородства самоустраняется и просит богов, чтобы девушка повстречала достойного молодого человека, которым становится некий студент Чжэн Юй. В результате девушка забывает лиса, и они с Чжэном совершенно счастливы.
Сюэли сидел низко опустив голову.
— А… почему Сюэли так расстраивается? Прекрасная же пьеса!
— Ну, у него некоторые проблемы с… м-м… матримониального характера, — шепнул Ди. — Потеря на личном фронте.
— Не может быть! — ахнула Ксеня.
— Если быть точным, только что он своими руками передал другому девушку, которую любил больше всего на свете, — пояснил Лю Цзянь, который был отнюдь не дурак. — Знаешь, поступок заоблачной высоты. Пойдем-ка мы отсюда, ему не до нас сейчас.
— Но… почему?
— Потому что он лис, — объяснил Ди. — Лиса.
— Лисонька? — в изумлении переспросила Ксеня. Она всплеснула руками, подбежала к сидевшему мрачно Вэй Сюэли, взяла его за подбородок, подняла его голову, обсмотрела. — Надо же, никогда бы не подумала!..И уши обычные такие.
— Пойди погуляй, — настойчиво сказал Ди. — Ты сидишь так уже четыре дня, насвистывая "Прохожу городские предместья" и "Там, где сломан тростник", не ешь и не пьешь. Я думаю, хватит уже — по этим предместьям-то шляться?
Сюэли нехотя поднялся, надел дождевик и взял из угла зонт.
— Зачем?
— На улице льет.
— Нет. На улице яркое солнце. Это у Ху Шэнбэя за окном появилась тучка с дождем и так и осталась. Ну, и тебе ее видно сбоку. Он переактивировал зону воды, — спокойно прокомментировал Ди. — И теперь эта тучка там живет, и периодически из нее льется. Нет-нет, я ни при чем, говорю же тебе: тучка зависла. Да не дарил я ему никакого талисмана! Шэнбэй переусердствовал с водой, стихия Инь — такое дело…
Впервые за четыре дня Сюэли слабо улыбнулся.
Зайдя на кухню в общежитии, Сюэли заметил, что толстая кошка Цзинцзин лезет в чужую кастрюлю, где сварили что-то для себя иранские аспиранты. Сюэли сгреб кошку в охапку, отчитал ее на всякий случай за поползновения к возбуждению национальной розни и оттащил ее в комнату Цзинцзин.
Цзинцзин открыла ему вся радостная, в передничке. В косах блистали заколки.
— Кошка лезла в чужую кастрюлю, извини, — сказал Сюэли.
— Угощайся, смотри, какие сладости.
— О, сладости провинции Фуцзянь, — отметил Сюэли.
— Научилась от Чжэн Юя. Мне самой, хи-хи, не пришло бы в голову так просочетать продукты, да, — смутилась Цзинцзин.
— Юй — прекрасный человек, не правда ли? — легко и беззаботно сказал Сюэли.
— Не смущай меня, — сказала Цзинцзин и закрыла лицо руками.
— Да, если ворота наладить, их створки всегда будут рядом. Брести вслед за ней одинокою тенью не надо. Искусно налажено — не пошатнуть. Вернусь-ка на истинный путь, — пробормотал Сюэли.
— Скоро увидишь лишь дальнюю реку и горы за ней, лодку ты в ночь у какого привяжешь причала? — напевал он на мотив "Слива под снегом", спускаясь по лестнице.
Сколько-то времени после прощания с Цзинцзин ушло у Сюэли на улаживание дел с факультетом. Когда ему перестал мерцать этот живой кристалл, он неожиданно начал видеть красоту обычных кристаллов и написал курсовую, о которой Вадим Сергеевич сказал, что хотя текст ее явно написан гуманитарием, поскольку это совершенно литературный текст, научный смысл ей также не чужд. Он немного поругал Сюэли, а сам снял для себя копию с его курсовой и с тех пор всегда, чтобы не вступать в полемику, молча показывал трактат Сюэли тем, кто утверждал, что рост и морфология кристаллов — сухой предмет и нет в нем поэтичности. Трактат начинался словами: "Раскинули крылья горы высокие Тан, дорога по ним вся в изломах, свергаются, бьют водопады, причудливых скал, нависших зубцами, не счесть. Деревья вековые теперь начинают цвести: как скопление звезд их цветенье, друг с другом смыкаются ветви, свирелью и флейтой при ветре так скорбно поют. И там, где зубчатой стеной над кружащимися берегами, все в уступах, нависли утесы, куда не заводит тропа человека, в пещерах родятся кристаллы. Алмаз, шпинель, берилл, топаз, гранаты, циркон, хризоберилл… И вот, кристаллогенезис в природе в условиях осадконакопленья…", а заканчивалась словами: "Итак, я истощил свой ум, все сердце выложил свое, и более мне нечего сказать про синтез драгоценных минералов, все, что я мог, тут изложил про метод раствор-расплавной и гидротермальной кристаллизации и перспективы".
