Александр Соловьёв - Хомотрофы
Она отказывается пить.
Обжигаясь, маленькими глотками выпиваю пахнущий тимьяном напиток. В памяти всплывает простодушное лицо Андриана. Чай согревает мне душу. Становится спокойно, страх постепенно уходит.
Надо заставить ее выпить. Беру чай, предназначенный Эфе, охлаждаю его, переливая из одной кружки в другую. Сажусь на пол рядом с девушкой, обнимаю ее за шею, запрокидываю ей голову. Эфа сжимает зубы, чай льется по щекам, попадает в нос. Она захлебывается, открывает рот, кашляет, судорожно глотает, и мне удается ей споить больше половины кружки. Думаю, для ее веса достаточно.
Отставляю кружку, и мы так и сидим, обнявшись, а с ночного неба на нас нисходит вселенское равнодушие.
27
Прежде всего, я должен был отвезти Эфу домой.
Она крепко держалась за меня, прижимаясь всем телом. Ей впервые приходилось ехать на мотоцикле.
У меня жутко болела голова, а во рту стоял горький привкус настоя. Что за дрянь в него намешана?
По пути мы завернули к Илье.
– Я думал, вы, Сергей Петрович, и ночью приедете, – сказал Илья. – Мы нарочно не закрывали люк изнутри. Слишком сильным было веяние.
Значит, Морховицы эту ночь провели в шахте.
– Почему вы не пользуетесь отваром трав? – спросил я.
– К сожалению, это нам не помогает, – Илья развел руками. – Мы отличаемся от вас.
Я посмотрел ему в глаза. «Мы отличаемся от вас». Как же близко подошли менги в своем развитии к людям! Встретишь такого в большом городе где-нибудь в метро и не узнаешь, что перед тобой людоед.
– Текст готов? – спросил я.
– Все в порядке, – ответил Илья.
Он достал из заднего брючного кармана сложенный лист бумаги, развернул его и подал мне. Я пробежал текст глазами, кивнул.
– Инструменты приготовили?
– Все, что вы сказали плюс две монтировки и кувалда.
– Хорошо. Николай с Василием подойдут в шесть. До завтра.
Мы поехали дальше.
Я притормозил у дома дяди Сократа. Эфа слезла с мотоцикла. Она бледна и тоже чувствует себя не важно. Я повесил шлем на руль, потер виски.
Интересно приведет ли меня в чувство аспирин?
Я постучал в дверь. Открыл дядя Сократ, кивнул приветственно и спросил:
– Где это вы загуляли?
Выглядел он бодро в отличие от Жоржа. Бледное усталое лицо, синяки под глазами выдавали, что брат Эфы не спал всю ночь. Несмотря на то, что давно пора было бежать на автобус, Жора был в домашней одежде.
Я не стал ничего рассказывать, просто передал девушку из рук в руки. Только попросил, чтобы за ней как следует присматривали и чтобы никто не выходил из дома.
– Завтра в городе могут быть беспорядки, – сказал я, прощаясь.
Вета пожала мне руку и сказала:
– Берегите себя, Сергей.
А Жорж вышел со мной за калитку.
– Меня уволили, – сказал он с нотками истерики в голосе. – Сегодня менги получат команду уничтожить неблагонадежного.
Я задумался.
– Пропуск не отобрали?
– Нет еще. Надо сдать дела.
– Андрей знает.
– Он теперь все знает.
– Хорошо. Тогда как следует отоспись, а завтра выходи на работу. Дальше – по плану.
Жора замялся.
– Ты ее не обидел? – спросил он.
Чертов интеллигент.
– Да она сама кого хочешь обидеть может!
– Я рассказал семье о нашем плане, – выдавил он из себя. – То, что произошло ночью, было как-то связано с этим?
– Отчасти, – поморщился я. – Как пережили веяние?
Мой деловой тон его успокоил.
– Не привыкать! – уже бодрее ответил Жора.
Мы сверили часы. До операции уже не увидимся. Завтра в семь пятьдесят Жора выйдет на связь.
Через полтора часа я выходил из здания типографии. Предоплата произведена на минувшей неделе. Заказ будет готов к пяти вечера.
Я вставил информацию Ильи в первую полосу и назвал ее «Вредное производство убивает».
Готовые газеты заберут Оливейра с Николаем и оттранспортируют их на повозке. Они передадут половину тиража шатунам и подросткам. Те начнут их разносить по почтовым ящикам в семь утра. Остальное заберут менги.
Я вернулся в контору, сел за стол. Головная боль не сдалась, аспириновая атака ее не сломила. Нужно было все обдумать еще раз, во всех деталях.
А думать-то нечем.
Я уперся лбом в прохладную столешницу.
Все готово для завтрашнего восстания. Мы обезглавим Улитку, парализуем всю ее нервную и эндокринную систему. Разрушим ее оболочку, полностью блокируем процесс пищеварения.
Я приподнял голову. Кое-что не давало мне покоя. Выдвинул ящик стола, достал портрет Присмотрова. Под ним по-прежнему лежала фотография Елены. Она такая далекая на ней, холоднее, чем в жизни. Впрочем, я ее слишком мало знаю.
Я храню ее фотографию, как она и просила. И так же, как она хотела, собираюсь совершить переворот. Только действую по-своему плану.
Елена умна и клялась мне, что знает обо всем, что происходит в корпорации и за ее пределами. Если ей хоть что-нибудь известно о нашем восстании, если она сумела связать пропажу портрета со мной, она постарается мне помешать.
Я набрал номер секретаря Елены Сергеевны, представился и попросил записать меня на прием. Затем спрятал фото, а директорский портрет завернул в бумагу и убрал в большой пластиковый пакет. Обязательно его верну. Позже.
Надо бы заглянуть в медпункт, в голове все пульсирует. Не сейчас. Позже.
Поднимаюсь по лестнице, сердце колотиться как сумасшедшее. Останавливаюсь перевести дыхание. Что со мной?
Не помню, как дошел до кабинета.
На Елене лица нет.
– Что случилось?! – спрашивает она.
Я сажусь на предложенное место и принимаю сосредоточенный вид. В голове, к счастью, проясняется. Надолго ли?
– Говори же, не мучай меня!
Прежде я считал ее слезы игрой. Но сейчас они явно настоящие. Не думал, что Елена станет себя когда-нибудь так дискредитировать. Надо бы радоваться слабостям неприятеля, но почему-то мне становится неуютно.
– Наверное, мы должны с тобой объединиться, – вслух рассуждаю я.
Она перестает плакать. Призрак женской слабости еще некоторое время парит вуалью на ее лице, но глаза смотрят упрямо и немного жестко сквозь высыхающие слезы. Гениальный Миро нашел бы и сумел передать на своем полотне еще что-то, ускользающее от меня в эту минуту. Мне кажется – или хочется надеяться? – что Елена борется с нежным чувством, отнимающим у нее силы. Миро бы знал наверняка. Я сомневаюсь.
Что будет с ней, с этой одинокой женщиной, если мы победим? Но как я могу ее предупредить о восстании? Ведь она мой враг.
– Да, нам надо работать вместе, – повторяю я. – Пока они окончательно не отобрали у нас оружие. – Я сказал «они» заговорщическим тоном.
Елена смотрит на меня изучающе.
– Да, твоя популярность в народе падает, – печально говорит она.
Отлично, попалась на крючок. Надо бы продолжить эту тему. Все, что мне нужно от этой встречи – это отвести от себя подозрения.
Но почему она заговорила о моей популярности? Выходит, она за этим следит? Что она еще знает? Моя вина, что к конспирации я относился крайне пренебрежительно.
Ко мне возвращается подозрительность. Вдруг все это ложь! Елена, как и все остальные, меня разыгрывает. Вся окружающая реальность – не более чем подделка. Не существует никакого плана. Сценарий нашего восстания придуман еще до моего прихода.
Вот сейчас откроется дверь, и войдут, взявшись за руки, Илья, Жора, Николай с Василием, а с ними Грязин, Гавинский, Бирюкинг и все остальные действующие лица, дружно и весело заорут: «Сюрприз!» А затем меня свяжут и, объявив, что игра окончена, поведут… на казнь!
– Я вынужден был затаиться, Елена, – говорю я.
– Теперь у нас очень мало времени, Сережа.
– Мало времени… – вторю ей я.
– Да, я тоже теряю свои полномочия, – сухим тоном говорит она. – Директор отобрал у меня картину. Я вернулась домой, а ее уже нет.
Что это? Проверка? Я постарался сделать беспечное лицо.
– Считаешь, это он? Но зачем ему отбирать у тебя портрет?
– Разве ты не понимаешь?
– Он хочет удалить тебя из своего окружения.
– Это значит, что меня убьют. Им не нужны авторы мемуаров.
– Но тебя нельзя убивать! Улитка не позволит, – я осекся. Елена Сергеевна была еще далека от возможности чувственно воспринимать Улитку. – Я хочу сказать… Ты ведь ревностная защитница Улитки. Они знают это?
– Им всем по большому счету наплевать на Улитку и на весь мир. Они не изучают закон Ширмана.
– Как? Их не интересует теория? – удивляюсь я.
– Она им непонятна.
– А директор?
– Он пытается что-то осмыслить, но не может. Если бы он уразумел суть всех происходящих процессов, то Улитка была бы в безопасности.
– Но он – мозг, – рассуждаю я. – А мозг должен всеми этими процессами управлять. Как бы он смог это делать, если бы не знал всего устройства?
– Наивный мальчик. Не говори о том, чего не знаешь.
Нет, она меня не подозревает.
Кто же из нас наивен?
Когда люди поднимутся на восстание, все руководство корпорации, включая Елену, будет обессилено сидеть на креслах в конференц-зале, не в состоянии сопротивляться судьбе. Господи! Я не хочу, чтобы она пострадала! Неужели я не смогу ее предупредить?
