Александр Соловьёв - Хомотрофы
На третьей полосе был фейлетон на тему питания человеческим страхом с названием «Поваренная книга каннибала». Фейлетон предлагал несколько блюд и соусов из рабочих и клерков, а в конце размещался рецепт праздничного жаркого из директора корпорации.
Четвертая полоса в нарушение всех правил и законов была посвящена бесплатной рекламе. Из газеты, случайно оказавшейся в моей барсетке, я перенес объявления турагентств, предлагающих путевки в Крым, Анталию, на Кипр, в Грецию и на Майорку. Это было провокацией. На страницах газеты зомбированного города эти манящие названия выглядели кощунственно и беспрецедентно. Реклама была последней моей попыткой отхлестать спящих по щекам.
Газета была сделана ужасно. Я это знал, но не собирался ничего исправлять. В мои задачи не входило понравиться читателю. Надо было вызвать волну возмущения, хаос. Страх и смирение, в котором пребывал город, можно было расшатать чем-то неординарным, бросающимся в глаза.
Завтра с утра я вставлю в макет заметку Ильи, подготовлю бумаги и, минуя стоящую надо мной цензуру, тайно отдам в печать.
Покончив с работой, я взглянул на часы.
Поехать к Жоре, предупредить его о возможной опасности со стороны сестры было бы в настоящую минуту самым логичным поступком. Но я не стал этого делать, отправился домой.
Голова еще болела. Видимо, где-то глубоко внутри я все же противился влиянию храма. Почему же я так сильно поддался внушению Улитки. Глупец! Прежде я думал, что никто не знает Улитку так хорошо, как я. Значит, ошибался. Не важно, враг ты ей или друг. На всякого, кто окажется внутри нее, она в одинаковой мере обратит свое внимание и попытается сделать частью себя.
Только что я вплотную соприкоснулся с ней. Точнее с ее сознанием. Выходит, есть сама Улитка, чистое сознание; есть люди, отдающие свою энергию, – ее тело; есть директор и его ближайшее окружение – ее мозг и нервная система.
В последнее время ко мне часто стали приходить такие внезапные озарения. Я знал что-либо просто так, без всяких доказательств.
Так и сейчас.
Я был вполне уверен в том, что Эфа индивидуалка. Ее никто ко мне не подослал. Никакого отношения к службе безопасности она не имеет. Она не работала в структуре корпорации и с Поваром или Гавинским никогда не встречалась.
В городе нет братства служителей Улитки, которые могли бы использовать ее в качестве миссионера-вербовщика.
Эфа действовала, как подсказывали ей чувства и совесть.
Я думал так. Я был глубоко уверен в этом.
Было уже поздно, когда она ко мне пришла.
У нее был совершенно потерянный вид. Глаза распухли от слез.
– Я не права, – прошептала она. – Ты так и не понял, кто твой враг. Мне нужно было с тобой поговорить. Поговорить, прежде чем вести тебя в Дом молитвы.
– О чем поговорить, Эфа, – я был утомлен и хотел спать. Как мне теперь быть с ней? Если я оставлю ее у себя, Сократ с Жорой не смогут найти себе места от переживаний. Отвозить среди ночи домой было лень.
Я с жалостью посмотрел на девушку, которая поклоняется портрету директора завода, написанному известным художником Ж. Миро, да еще цветным заставкам «Майкрософт».
– Эфа, ты читала закон Ширмана?
– Что? Ты говоришь о Новом Законе?
– Видимо, так.
– Его никто никогда не читал. Ведь Закон нельзя брать с алтаря!
О, Эфа! Ты совсем не похожа на практичную Елену, жаждущую власти, денег и славы, видящую в Улитке прежде всего источник удовлетворения корыстных потребностей. Для Вырловой Улитка представляет научный интерес. Изучать ее шаги, быть среди первых, попасть в историю – вот чего она хочет.
Ты совсем другая, Эфа. Ты маленькое добросовестное насекомое, которое служит хищной невинности голодного растущего птенца.
– Многие посещают Дом молитвы? – спросил я.
– Нет. Только те, кто ходит туда постоянно.
Я вспомнил Зою, Бирюкинга, Курина, которых видел идущими на воскресную службу.
– Людоеды тоже ходят?
– Некоторые из них.
– А руководство завода?
– Всего три человека.
– Но я видел многих рядом с Домом молитвы.
– Не все из них заходили внутрь. Ты мог стать сопричастным таинству, обрести смысл существования…
– Я его не терял, – обрываю ненужную проповедь.
Что такое сознание Улитки? Коллективный разум толпы? Или червь, паразитирующий в ее тонком астральном теле?
– Эфа!.. – кричу я.
Но как сказать, что ее обманули?
Беру ее за плечи.
– Эфа! Есть другая жизнь, она гораздо больше! Ты была за пределами городка?
Трясу ее, пытаюсь докричаться.
– Зачем ты туда ходишь?!
Ее лицо неподвижно, а из лазурных глаз ручьями бегут слезы.
– Те, кто не бывает в Доме молитвы, не могут видеть смысл в своей жизни, – твердо говорит она. – Поэтому вокруг столько несчастных людей. Они варят наркотики. Они деградируют, ведь в их жизни нет бога!
– Эфа, если бог есть, то он должен быть повсюду. Мне нет никакого дела до вашего храма. Я всего только и хочу, что разрушить Грань и дать людям возможность делать выбор. Те, кому нужна такая религия, пусть остаются. А кто здесь жить не захочет, тот сможет покинуть это место. Я говорю о таких, как твой дядя.
– Мой дядя слеп. Так же как и ты. Слепота – ваш враг!
– Твой дядя страдает, и я собираюсь ему помочь.
– Бог не хочет, чтобы ты причинил вред директору. Но он хочет, чтобы я остановила тебя!
Нож в ее руках мелькнул слишком быстро, чтоб я успел увернуться.
К счастью рана оказалась неглубокой. Лезвие пронзило кожу надплечья и уперлось в лопатку. Было больно, но я вполне мог поднимать руку.
Я посмотрел на лежащую девушку. Обороняясь, я дал Эфе увесистую пощечину и этим сбил ее с ног. Выдернув нож, я отшвырнул его в сторону. Затем наклонился к девушке, развернул ее лицом вниз, притиснул коленом к полу.
Огляделся. Веревки не было, но брючный ремень, вполне подошел для того, чтобы крепко связать ей руки. Этого мне показалось недостаточно. Я сдернул с кровати простыню, обмотал ею ноги Эфы. Она сопротивлялась, и пять минут ушло на борьбу. Затянув крепко узел, я выпрямился.
Нужно было продезинфицировать рану.
Пока я был занят Эфой, вся рубашка на спине промокла. Я снял ее и бросил в раковину.
В зеркале я увидел, что края раны разошлись, образовав дыру около сантиметра в диаметре, из которой текла кровь. Я стал вытирать ее полотенцем. В аптечке нашелся йод. Полоской пластыря удалось стянуть края раны и унять кровотечение.
Эфа перестала биться и лежала спокойно. На лице у нее было выражение равнодушия.
Через десять минут я натянул чистую футболку и подошел к ней.
– Девочка. Завтра утром мне ехать на работу, и поэтому я хотел бы выспаться. Но прежде я должен доставить тебя домой. Наверное, будет нелегко везти тебя в таком виде. Поэтому я предлагаю временное перемирие.
Она молчала.
Я подобрал ножик, вытер его, сунул в карман и стал ее развязывать.
Глядя на распухшие и слегка посиневшие кисти девушки, я почувствовал слабые угрызения совести. Можно было и полегче, сказал я себе.
Те, кто избежали самоубийства, нашли свои пути бегства от реальности. Эфа выбрала защитный механизм, победивший в ней желание стать свободной. Теперь она слепее слепых. Девушке нужна будет реабилитация.
Всем горожанам нужна будет помощь.
Я развязал ей ноги, помог подняться, поглядывая на нее с некоторой опаской. Но, кажется, Эфа больше не собиралась покушаться на мою жизнь.
– Приведи себя в порядок, – предложил я. – В ванной зеркало.
Я согнулся от ледяного толчка. Это был первый удар веяния. Всякий, кто хоть однажды его испытал, никогда не спутает это ощущение ни с чем другим. Волны, настроенные на наши личные частоты, ковырялись в наших внутренностях.
– Ну что? Вот он, твой бог? – простонал я сквозь зубы.
Значит, я еще не зачислен в категорию руководства. А может, они по-прежнему уверены, что у меня есть защита.
Лицо Эфы исказила гримаса страха и душевной боли. Она села на пол, опершись о стену, обхватила колени руками и, зажмурив глаза, стала что-то быстро шептать.
Эфа молилась. Я не разбирал ее слов.
После первого толчка, страх немного схлынул и локализовался, стал колючим снежным веретеном, медленно вращающимся в груди, в том самом месте, где я готовил свою капсулу.
Преодолевая дрожь в руках, я начинаю рыться в сумке. Куда же я его подевал?
Вытряхиваю содержимое сумки прямо на пол. Комплекты белья, чистые носки, полотенце… Где же мешочек? Наконец, нахожу его в выдвижном шкафу тумбочки. Включаю кипятильник.
Эфа начинает стонать.
Две трети содержимого высыпаю в кофейник. Мешочек с остатком плотно завязываю.
У Эфы вздрагивают плечи. Она рыдает.
– Так мне и надо, – тихо шепчет она. – Так мне и надо.
Наконец, вода закипает. Завариваю напиток. Накрываю кофейник крышкой. Смотрю на часы. Ровно через минуту разливаю чай в кружки, передаю одну из них Эфе.
– Нет. – Эфа отрицательно мотает головой.
Она отказывается пить.
