Владимир Зенкин - Миф о другой Эвридике (СИ)
Сегодня… Странный, раздёрганный вечер. А ночь… Сплошная тревога. Тёмные предчувствия…
Она знала из звонков Рамина, что синички по внезапной сумасбродной прихоти едут в Сабринск, в «обитель», в бандитское логово, что Рамин пытается их догнать. Успеет ли? Что будет? Если кто и сможет попробовать разглядеть зреющую беду, то, наверное, один лишь Эдуард Арсеньевич. Пробиться к нему бы только!
А уже полночи прошло. Никто не мешает. Она одна с ним в реанимационной палате. Палата знакома до мелочей. К Лите привыкли в отделении. Она может ночевать здесь, когда захочет. Громоздкий реаниматолог Дмитрий сделался почти приятелем; он приносит кофе, с удовольствием беседует с ней на любые темы и, кажется, начинает на неё излишне заглядываться.
В состоянии Эдуарда Арсеньевича – никаких изменений за месяц. По-прежнему он лежит на кровати с прикрепленными к телу датчиками. Редкие плески на осциллографе – измученное сердце; почти неуловимое дыхание. Кожа лица слегка поматовела, стончилась, резче выдались надбровья и скулы. Веки цвета еловой стружки прячут неподвижные от тяжкой усталости глаза. Он получает искусственное питание с помощью сложного немецкого аппарата. Его раздевают, протирают тело, одевают вновь, поворачивают слегка набок, подкладывая специальные валики, чтобы не образовывалось пролежней на спине.
Эдуард Арсеньевич ни на что не реагирует. Но он живёт… живёт застывшей, спрятанной от всех жизнью. Кома. Неумолимая стрелка меж плюсом и минусом. Где-то кем-то не решено пока, куда ему дальше?
Уже приближается рассвет. «Ну, давай же ещё раз попробуем!». Лита, сбросив с ног тапочки, прилегла на соседнюю кровать. Хорошо было видно сбоку Эдуарда Арсеньевича в неярком освещеньи дежурной лампы. Правая сторона лица, поредевшие седые волосы, часть седоватой бородки, укрывающей выраженье губ. Правая рука, вытянутая вдоль тела…
«Где же ты?.. ты… единственный на свете, необходимый мне человек. Извини, что я говорю, быть может, не так, не то… бабью сентиментальщину… а что я могу говорить и думать?.. если я – баба… простая, любящая баба…
Почему так жестоко с нами?.. Нет, не об этом. Ещё раз попробуем. Как же мне увидеть тебя? Как же к тебе пробиться? Ещё раз. Ещё… Никаких сомнений. Взнуздаться – расслабиться… расслабиться, притвориться покорной… Медленно обмануть реальность… незаметно отыскать маленькую, узкую брешь – не может быть, чтоб её не было! Выпустить неловкую душу на свободу… вперёд, вверх, вразгон… туда, к его потерянной душе… хрупкую бабочку – к бледному свету за чужим стеклом, за мёртвой, зловещей границей».
Ночная невесомая летунья, рождённая и выросшая в своём сумеречно-благостном мире, должна была б, если не знать (по несовершенству своему для привилегии чёткого знанья), то хотя б чувствовать собственными нежно-простенькими мотыльковыми чувствами (где там расположены их начала: на шелковой глади крылышек? на зазубренных кончиках лапок? на причудливых усиках? за мерцающими зернинками глаз?..) гибельную опасность чужого, света. Но почему-то летит к стеклу. Что-то хочет за ним найти для себя значимее своей жизни. Вдруг – найдёт? Вдруг – стекло отворится…
Стекло не отворилось, а вогнулось, выплавилось в кратерную скользкую воронку; свистящий, холодный вдох… оттуда… она уже втянута исполинским вдохом; сужающиеся стеклянные стенки с хохочущими бликами, кривыми пятнами… стеклянная нора извивиста, но коротка: несколько сумбурных мгновений… Всё. Ничего. Белое. Он!
– Лита! Моя… Нет, не время сейчас. Лита! Нам встретиться было очень нужно. Всё-таки получилось. Я чувствовал, как ты…
– Почему так трудно было на этот раз? Почему не получалось? Что происходит с тобой? Почему ты стоишь так далеко, не подходишь? Тебя плохо видно за этим снегом.
– Попробую подойти немного. У вас тоже… произошло.
– Сейчас расскажу. Да ты уже знаешь, наверное. Ты же можешь за нами наблюдать.
– К сожаленью, эта способность пропадает. В первую ночь, слава Богу, удалось. А теперь – почти ничего. Это неизбежно.
– Как, неизбежно!? Эдуард!.. Что ты! Иди ко мне! Идём со мной! Туда, к нам. Нам очень нужна твоя помощь. Я расскажу тебе, что было.
– Лита, ты уже рассказала. Я уже восприял твои информные токи. Нам можно общаться без слов.
– Вот и хорошо. Идём же со мной. Возвращайся.
– Погоди, Лита. Ты сильная женщина.
– Я слабая женщина. Я люблю тебя!
– Успокойся. У нас мало времени. Речь не о нас сейчас.
– Да, конечно… синички…
– Я понял всё про синичек. Но я не могу их сейчас увидеть. Я с громадным усилием смог увидеть тебя, связаться с тобой на короткое время. Чтобы успеть сказать.
– Что сказать?
Облик Эдуарда Арсеньевича среди прохладного, неснежного снегопада был ещё более нечёток и непрочен, чем тогда, месяц назад; в любую секунду он мог расплыться и исчезнуть.
– Лита… Я – ещё в Подступе, в послеграничном слое. Но Подступ принадлежит уже иной сущности, он открыт в неё. Этот мир нематериален, одноцел, в нём действуют совершенно другие законы, его устройство непостижимо для вас и во многом ещё для меня. Но мне удалось уловить чьи-то посылы, понятия. Быть может, их нацеленно передали мне, чтобы через меня передать вам. Это важно для вас. И здесь – для кого-то.
– Это касается синичек?
– Да. Слушай внимательно. В той злополучной пещере находился выход тропоскважины, соединяющей две сущности: одноцелую – ту, в Подступе которой нахожусь я сейчас, и двуцелую – обычную, вещественную, земную. Тропоскважены открываются раз в семь лет на очень короткое время и никак иначе. Они служат для перемещения туда и обратно специальных представителей одноцелой сущности, для каких-то необходимых миссий, смысла которых я ещё не понял. В этот самый момент мы и попали по моей глупости в пещеру. И самое худшее, по неведомой случайной неувязке (видишь, Лита, даже в высших мирах бывают случайные неувязки), у вас осталось существо…
– Эдуард, – дрогнул голос Литы, – почему ты говоришь «у вас»?
– Хорошо… у нас, в нашем мире осталось нематериальное существо. Зверёныш – так его называют, хотя никакого отношения к зверям и животным, в нашем понятьи, он не имеет. Его энергетика плохо совместима с человеческой энергетикой. Его контакты с человеком – опасны для людей. А он уже вступил в контакт с самыми незащищёнными из нас – синичками. Мы их не защитили. Я – не защитил. Моя вина.
– Что с ними будет? Они поехали в Сабринск.
– Знаю. Энерговыплески зверёныша вместе с агрессивными эмоциями девочек – вот что страшно для окружающих и для них самих. Даже если их психика, их организмы выдержат на сей раз… это всё равно случится потом. Разрушение нейросистемы мозга. Они обречены, если зверёныш с ними.
– Как отвести его от девочек?
– Ему нравится с ними быть. Он не хочет их покидать, потому что чувствует себя неуютно в одиночестве, в чужом для него мире. Он приветливо общается с девочками, охотно выполняет все их желания. Но он не способен осознать свою несовместимость с человеческой личностью, понять губительные последствия этой «дружбы» и отказаться от неё. Уровень разума его недостаточен для этого.
– Боже мой!.. – сломлено прошептала, Лита, – Что делать?
– Его нужно не просто отвести от девочек, а увести из нашего мира в родную его среду. Но в том беда, что заперты тропоскважины и для этого не откроются, а собственной его энергии не хватит, чтобы преодолеть границу сущностей и Подступ. Иначе бы, он давно это сделал.
– Не хватит? А чьей энергии хватит?
– Ничьей. Из живых людей – ничьей.
– Погоди, Эдуард. Погоди… Когда человек умирает, его дух… душа… его информная капсула всё-таки проходит границу и попадает туда.
– Правильно.
– Это во время смерти высвобождается энергия, способная преодолеть… Если она способна перенести туда свою человеческую душу, свой личностный заряд, то наверное, она сможет захватить с собой и заряд чужой души… или что он там собой представляет… Тем более, с его устремленьем туда и с его помощью. Если вместе сложить мощь зверёныша и мощь…
– Мощь Человеческой Смерти.
Лита вздрогнула от голоса Невелова.
– Об этом я и собирался тебе рассказать. Но ты рассказала сама.
– Значит… Значит, есть спасенье.
– Несправедливо.
– Что несправедливо, Эдуард?
– Печальный выбор…
– Какой выбор? Для кого выбор? Никакого выбора нет. Спасенье не бывает печальным.
– Пускай Рамин везёт их сюда. Как можно быстрей. Позвони ему.
– Да, конечно. Рядом, через коридор – другая реанимационная. Пустая. Я договорюсь с главврачом. Всё будет готово. Я хотела уточнить кое-что… Куда же ты, Эдуард? Не исчезай, погоди! Два слова ещё!..
6. Рамин
Аромат невидимого отсюда, но близкого моря полузнаком, тонок-прохладен: наверное, таким он всегда ощущался в этот час раннего рассвета. Солоновато-йодистый сквознячок веял над ещё не проснувшимся предпортовым районом Нижнего города: над улицами, скверами, крышами и дворами жилых-пожилых домов, разномастных предприятий, баз, складов, фирмовых контор-офисов; доплывал досюда, до длиннющего двора фабрики «Сабринский сувенир». Рамин вновь глубоко вдохнул этот свежий букет, выйдя из проходной. Рядом шагал Стас, а впереди, полуобернувшись к ним – лёгонький, мелкостриженный старикан-охранник в сером пиджачке. Лисьи глазки его источали трудовое рвение.
