Анри Рюэллан - Полуночный трубадур
Мы бежим, мы несемся, мы мчимся в королевской машине, которая срывается с места, подняв тучу пыли.
* * *Вокруг Центра Оплодотворения собрались тысячи людей, двигающихся с четырех сторон города. Королевская стража удерживает их на границе определенной черты, которую им нельзя переступать, и я испытываю удивление, смешанное с беспокойством, констатируя, что этими людьми правит какое-то лихорадочное оживление и возбуждение, заставляющее их беспорядочно двигаться.
Я прохожу вперед посреди людской толпы. Все с почтением расступаются передо мной. Я появляюсь перед машиной, пройдя через внушительную шеренгу наблюдателей.
Очень торжественное мгновение. Звенит звонок, когда я открываю камеру.
И я смотрю. Две длинные ноги, продолжающие тонкое и гибкое тело, две нежные руки, за которыми следует шаловливая головка. Ангельское личико с глубоким и текучим взглядом. Длинные волосы, каскадом спадающие на голые плечи… о, как прекрасно!
Большой рот, который раскрывается и манит, как запретный плод.
И я смотрю!
Ева, возникшая для Джонов Кларков по их подобию!
Женщина!
9
Я отвез ее в замок.
Я избавил ее от любопытных взглядов, созерцая ее в одиночестве. Я узнал свой образ в этой женственности. Но я отвергал это. Я обнаружил свою душу под этой оболочкой из белой и нежной плоти. Но я отрицал это. Я узнал свои жесты, свои движения и свою неуклюжесть. Но я говорил “нет”…
Я говорил “нет” нормальному, рациональному, доказанному, обязательному и неизбежному. Я говорил “нет”, и я кричал это “нет” у основания машины. Я призывал небо в свидетели и умолял свои глаза, свои чувства, свою душу и свой разум. Я отказывался ждать, слушать и слышать ее голос.
Ее голос, повторяющий одно и то же без остановки:
— О! Вы… пожалейте… скажите мне, кто я…
Теперь я все понял. У нее не было никаких воспоминаний, никакой памяти, никакого прошлого. Она была лишь песчинкой, выброшенной в свет сложным механизмом неодушевленной машины. Несчастный случай, ошибка, просчет, грубый промах, порожденные хаосом, несовершенством, беспорядком. Вот то, что казалось мне наиболее приемлемым.
Да, вечная, ты будешь… в этом замке… в этом дворце… Верный и преданный товарищ супер-Джона Кларка. Да, я хочу, чтобы так и было!
Ты, потерявшаяся, растерянная, чужая, “без памяти”, ты никогда не будешь исключением из правила. Если бы ты меня еще слушала, когда я говорю: “ты будешь…” Если бы ты только могла понять, как мало надо, чтобы изменить твою внешность… Например, эта прядь волос, которую ты могла бы зачесывать на лоб, дуги твоих бровей, которые ты могла бы подчеркнуть, миндалевидность твоих глаз, которую легко сделать выразительной и заметной…
Закрыв глаза, я уже вижу тебя, ленивую и чувственную, волнующую и романтичную, очищенную от самой себя и лишенную оболочки недоразумения. Точно! Не такая, как другие… нет, не такая.
И моя, вечно моя!
И когда я повторяю еще и еще “Ты будешь… Ты будешь…”, ты смеешься. Ты хохочешь, как эта кошмарная птица, прилетевшая стучать своим клювом по подоконнику:
— Аррррабелла… Аррррабелла… ммм… Хорошее утро, а?.. Хорошее утро, а?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
— Я, А-1 десятимиллионный, излагаю следующее коротко, ясно и по порядку. Раса Джонов Кларков не принадлежит к тому виду, который лениво сидит и смотрит, как гибнет и рушится мир. Наш мир никогда не перестает двигаться вперед, и для каждого поколения мы создаем подходящее будущее. Цифры? Именно этот вопрос мне много раз задавали люди, которые трудятся и работают, несмотря на то, что наши политики пытаются исказить нашу истинную цель, расценивая ее как ересь и вздор. Именно к ним я и обращаюсь. Цифры? Нет! Но результаты? Да, сегодня у нас есть движущая сила, о которой мы мечтали, металлы — наше основное вещество и материя; мы синтезируем очень многие продукты питания, товары народного потребления и текстильные изделия. Мы производим все, что необходимо для жизни, и у нас есть свободное время. Рабочий день длится четыре рокаенских часа и основная зарплата установлена синдикатами согласно нормам. И мы все знаем, что с увеличением населения жизнь станет лучше. Итак, кому же благоприятствуют все эти вредительские маневры, недостойные нашей расы, и которые не могут не привести к гибели нашу цивилизацию?
Тем, кто вызывает и провоцирует озлобление; тем, кто осмеливается обвинять правительство в том, что оно возглавляет шайку аферистов, не имеющих за душой ничего святого, — всем им я осмеливаюсь ответить: ложь и клевета!
Шквал аплодисментов заставляет вибрировать Большой зал Советов, до отказа заполненный многочисленной возбужденной толпой. Я утираю лоб, и в это время В-1, мой премьер-министр, знаком дает мне понять, что моя речь была отличной.
В зале находились несколько смутьянов-подстрекателей, но роботы-охранники, расположенные в четырех углах зала, быстро восстановили порядок.
Правительство сохраняет уверенность в себе, расценивая как “шум толпы” встревоженные слухи, достигающие наших ушей со всех концов государства; мы и сами очень хорошо знаем, что положение сейчас критическое и достаточно искры, чтобы вызвать взрыв народного гнева.
И пока я возвращался домой в президентской машине, В-1 доверительно сообщил мне:
— Конечно, господин Президент, ваша речь была отличной, но я боюсь, что — увы! — этого не хватит, чтобы сохранить единство.
— Что вы хотите, чтобы мы еще сделали? Нам ничего не остается, как согласиться с этими коммунистами!
— Они хотят войны, это очевидно!
Я вздыхаю и устраиваюсь поудобнее на заднем сиденье.
— Война… Война… Как будто нет других решений… я спрашиваю себя об этом…
Мы больше не разговариваем, и я с удовольствием наблюдаю за плотной толпой, которая теснится при нашем проезде, сдерживаемая вооруженной до зубов полицией.
Это печальная, угрюмая, беспокойная толпа — я осознаю это по мере того, как президентская машина продвигается по широким авеню залитого солнцем Кларк-Сити.
Да, новости тревожные, и ни радио, ни пресса не делают из этого тайны; и те, кто умеет читать и слушать, знают это. В данный момент мы находимся на грани войны, на грани разрушения и уничтожения.
И на этот раз речь идет не о простой революции, а о войне, о настоящей войне.
Когда в конце прошлого века восьмисоттысячный Джон Кларк отменил королевскую власть и заменил ее демократической республикой, мы пережили по-настоящему трагические мгновения. В городе строились баррикады, начались пожары и резня, но все эти бедствия и ужасы длились всего лишь два дня. Затем сторонники и защитники старого режима быстро присоединились к новым требованиям нашей системы эволюции.
Ну, а теперь?..
Теперешняя трагедия происходит в мировом масштабе, сталкивая друг с другом не только две различные идеологии, но и два народа, ставших врагами в начале века.
И это самое худшее, что могло произойти с нашим тихим и спокойным человечеством!
* * *Пронзительный гудок резко перебил мои мысли, и я инстинктивно повернул голову на шум. В это же мгновение железная хватка В-1 вернула меня на сидение.
— Осторожно! — прокричал он.
Его крик слился с резким треском, раздавшимся в нескольких метрах от нас. Я успел заметить большой черный лимузин, который занесло на дороге, голову шофера, разлетевшуюся под пулями убийц, и охваченную паникой толпу, разбегающуюся в разные стороны. Группа полицейских набросилась на человека, вооруженного автоматом, и избивала его дубинками. В нескольких сантиметрах возле меня очередь распорола кожаную обивку сиденья. Черт возьми! Он промахнулся совсем чуть-чуть!
Но уже двое моих телохранителей бросились к машине с револьверами в руках, и, пока один из них вытаскивал тело несчастного шофера, другой занял его место за баранкой.
— Полный газ, быстро! — крикнул В-1.
Мотоциклы сопровождения включают сирены, и мы сломя голову несемся по улице, где запрещено движение. Мы быстро вырываемся из города, и новый водитель — настоящий мастер экстра-класса — поворачивает на полной скорости. Следует безумная гонка по главной скоростной магистрали, и наконец мы въезжаем на частную дорогу, ведущую в президентский дворец. Чемпион вождения резко тормозит у главного входа во дворец в тот момент, когда оттуда появляются мои преданные и верные соратники, окруженные шестью роботами-секретарями. Я вылезаю из машины и успокаиваю их несколькими словами, произнесенными нарочито развязно:
— Ничего. Поступок психопата. Больше ничего.
И уже громким и категоричным тоном добавляю, обращаясь к В-1:
