Виктор Пелевин - Ананасная вода для прекрасной дамы
Олег подумал, что похож на шофера-дальнобойщика, уснувшего за рулем. Или на пьяного кинозрителя, забывшегося в луче проекционного аппарата, который своим светом припечатал его душу к экрану.
13Сначала Олег испытал приступ ужаса — он решил, что умер.
Однако опыт противоречил традиционным описаниям послесмертия. Вот если бы его тело с перекошенным лицом осталось на кровати, а сам он выплыл из хижины и полетел к немытому индийскому небу, тогда предположение было бы уместным. Но ничего подобного не происходило. Ясно было одно: он все еще может думать — немного вяло, как в полусне, но вполне связно.
Олег попытался пошевелить рукой. Никакого контроля за телом у него не осталось. Не было контроля и за мыслями — они просто сменяли друг друга. Он сам был чем-то вроде расплывающейся по стене мыслекляксы, где прошлая мысль исчезала под следующей.
Мысли, несомненно, были тенью. Вот только отбрасывало их не тело, сидевшее перед ним со склоненной головой, а что-то другое.
Олег посмотрел на себя очень внимательно.
Его лицо с выключенными глазами и отвисшей челюстью казалось карикатурой на католического святого, подвергнутого мучительной казни и воссиявшего под ее конец многоваттным св. Духом. Дело было не в особой одухотворенности знакомых черт — она как раз полностью отсутствовала, — а в том, что его голова помещалась точно в луче фонаря, свет которого превратился в яркий нимб.
Удивляться, впрочем, не приходилось — поскольку Олег был теперь тенью, куда бы ни свесилась его голова, она все равно оказалась бы точно в луче фонаря…
Эта мысль, как и все остальные, пришла извне, но в этот раз Олег заметил, откуда именно.
В сверкающем нимбе вокруг его головы что-то слабо колыхалось, и каждая возникавшая мысль была сначала таким колыханием. Вернее, мысль появлялась, когда свет отбрасывал тень колыхания на стену.
"Что там такое? — подумал Олег, вглядываясь в ореол света. — Медуза какая-то, что ли?"
Тут же он понял, что видел эту мысль в виде легкой волны, прошедшей по левой части нимба.
В пространстве между его головой и фонарем висело какое-то полупрозрачное существо.
Это, конечно, была не медуза — просто никакой другой аналогии Олегу в голову не пришло. Но виноват в этом был не он, а сама медуза, потому что волнообразное движение ее тела и было этим сравнением, а потом мыслью о несостоятельности такого сравнения. Это движение походило на бесконечную волну, бегущую по прозрачной ткани.
Олег не видел этого существа полностью — можно было различить только края тела, дрожащие в нимбе света. Пожалуй, формой оно больше напоминало не медузу, а елку — как ее рисуют на новогодних открытках.
Оно было треугольным, с крыльями, сходящимися к верхней точке — и по этим крыльям проходили волны согласованной дрожи, словно там работали два архимедовых винта (еще Олег подумал о лапках очень быстрой сороконожки). Эта прозрачная дрожь была связана с его мыслями так же жестко и однозначно, как вращение велосипедного колеса с мельканием бегущего под шину асфальта. Олег чувствовал, что мысли возникают в центре треугольника, а прозрачные крылья только задают их ритм и интенсивность, но собственная голова мешала увидеть что-то еще.
Вскоре Олег заметил, что, если он сосредотачивает внимание на этих дрожащих крыльях, их движение замедляется — или, может быть, растягивается время. Тогда мыслей становилось меньше. Он попробовал полностью остановить их, и бегущая по краям треугольника рябь замерла, превратившись в стоячую волну.
Через минуту или две такого безмыслия Олегу стало казаться, что фокус его зрения смещается, и он начинает видеть происходящее со стороны. Было непонятно, как такое возможно, если он по-прежнему припечатан к стене. Но потом он понял, что стена, кровать и лампа уже куда-то исчезли.
14Он увидел перед собой бесконечное черно-синее пространство. Сквозь тьму бил луч света, расшибавшийся о треугольную живую волну. В тени этой волны было подвешено его бессознательное тело.
Сразу стало ясно, что такое расположение треугольного крыла и его тела не случайно, и свет не доходит до него, потому что он спрятан за треугольным существом. Свет знал только про треугольник, на который он падал. Для света этот треугольник и был Олегом.
Стало понятно и другое — его мысли были нужны треугольному существу, чтобы притянуть с их помощью свет и пропустить его через себя, причем именно в результате этого мысли и возникали. Существо питалось светом, а сам Олег был чем-то вроде невидимого живца, на которого этот свет ловился. Само его тело тоже было мыслью, просто очень долгой и способной порождать другие.
Впрочем, ловля на живца была неподходящим сравнением — скорее, треугольник использовал его, чтобы заставить свет возникнуть в пространстве. Свет был любовью, милостью, состраданием — и треугольник поглощал его, хотя предназначалось сострадание в конечном счете Олегу.
Можно было сказать, что Олег играет роль противовеса. Можно было назвать его как угодно иначе: блесной, моральной необходимостью, могилой неизвестного солдата и даже отбросом, потому что все его многочисленные мысли были, в сущности, просто экскрементами треугольного существа — тем, во что превращался поглощенный им свет. Истина не укладывалась ни в одно из этих определений, но, хоть и трудно поддавалась формулировке, сама по себе была проста.
Весь огромный человеческий мир с его народами и языками был сложным запутанным помыслом, который требовал для своего существования много-много света — и поэтому Олег был вынужден думать всю жизнь, как корова жует сено, или галерный раб передвигает свое весло, и любые его размышления были частью единой грандиозной мысли.
Но предъявить по этому поводу претензию в какую-то верховную инстанцию было невозможно, потому что ни помысла, ни инстанции на самом деле не было нигде за пределами самого Олега — он существовал именно для того, чтобы все это думать, а как только он переставал это делать (так случалось, когда тело умирало), думаемый им мир исчезал так же просто и естественно, как исчезала тень, когда выключали свет.
Мир, в котором Олег провел всю жизнь, действительно был тенью. Он состоял из переработанного треугольником света и был похож на выхлоп авиационного двигателя, засасывающего в себя керосин. Мир был потоком нечистот, вечным сумраком и цепной гирей, заставляющей часы тикать, и нигде за его пределами о нем ничего не было известно. Исчезая, он не нарушал никаких равновесий. Свет становился невидимым, когда пропадал освещенный им мир, и любые вопросы по поводу происходящего исчезали — потому что некому было спрашивать и отвечать.
Олег понял, что больше не видит своего тела. И тут же догадался, куда оно делось. Из центра треугольника выходило разветвление, похожее на полумесяц. Между его рогами тлело что-то вроде сознающего разряда: именно там зарождались все его мысли. Тело никуда не исчезало, оно просто было одной из них.
Олег понял, что между концами этого полумесяца может возникнуть сколько угодно таких Олегов, и каждый из них будет ощущать в себе то же несомненное "я", тянущееся из темноты к свету, и когда один Олег отцветет, на его месте тут же появится другой. И все эти зыбкости так или иначе думают о причине своего существования — некоторые считают, что треугольнику надо молиться, другие поют про него песни, третьи думают, что они и он суть одно, четвертые называют его словом "ум" и читают мантры, чтобы его успокоить, а пятые пишут про него книги — и все это нужно только для того, чтобы через треугольник проходило как можно больше возникающего в пустоте света.
Олег попытался понять, много ли таких треугольников, или всего один, — и понял, что вопрос лишен смысла: для каждого человека он был своим, не похожим ни на что другое.
Можно было сказать, что этих существ столько же, сколько человеческих умов — а можно было сказать, что это существо лишь одно, а людей и человеческого мира нет вообще, есть только вечный двигатель, работающий на самообмане чего-то такого, чего на самом деле нет, хоть оно и думает, будто оно есть, и в этой уверенности и заключен самообман. Все было выверено, точно и красиво — экономной, холодной, космической красотой.
"Мир, оказывается, устроен очень разумно. Вот только при чем тут я? Стоп, стоп, стоп… Какой я? Вот эта треугольная медуза?"
Ему стало смешно, и веселье сдвинуло его внимание таким образом, что он вдруг понял еще одну вещь, самую жуткую и важную. Он понял, откуда пришел этот треугольник.
Он не приходил ниоткуда. Олег сам воспроизводил его в каждом следующем моменте бытия — за свои мысли принимая рябь его плавников. Именно в этом была великая загадка и тайна.
Создателем был вовсе не треугольник. Создателем был он сам. Но таким создателем, который даже не знал, кто и когда захватил его в вечное слепое рабство.
