Теа Бекман - Крестоносец в джинсах
Не было никакой возможности разглядеть, где пролегает их путь: на расстоянии пяти метров все сливалось, повороты внезапно выныривали из тумана. Ребята скользили вниз, проносились по десятку метров кряду и останавливались, налетая на ствол дерева, падали, плача, со сломанными руками и ногами. Те, кто был постарше и посильнее — стражники, охотники, рыбаки, кожевники, — аукая, отыскивали малышей в тумане. Сотни крепких ребят и девочек тянули за собой и несли на руках больных, заплаканных малышей. Во что превратилась армия маленьких крестоносцев, с молитвами и песнопениями выступившая в дальний путь? Теперь они уподобились замученным вьючным животным. Своего последнего вола они лишились на подступах к вершине: он свалился в глубокое ущелье и спасти его не удалось. Отчаянный рев бедного животного еще долго преследовал ребят. Берто наугад послал в ущелье несколько стрел, надеясь положить конец мучениям вола, но тщетно. Пришлось оставить беспомощное животное на произвол судьбы. Долф подумал, что хищники не замедлят прикончить его.
Теперь колонна ребят спускалась вниз, изредка ускоряя движение, что неминуемо завершалось несчастными случаями. На одном из крутых поворотов намокшая почва осела под ногами путников. До наступления темноты, которая опускалась теперь гораздо раньше, они останавливались на ночлег прямо на сбегающем под уклон лесистом скате холма, ибо ничего иного, кроме покрытых зарослями круч, на этой стороне горного массива не было. Костры, которые удавалось разжечь с таким трудом, чадили и не согревали. Долф закутал в свою непромокаемую куртку дрожащего от холода малыша, и теперь, продрогший до костей, лежал у тлеющего костра, с неприязнью думая о Николасе, который вместе со своими приближенными отдыхал в теплой, сухой палатке. Долфу стоило немалого труда сдержать себя. С каким удовольствием он бы сейчас вытащил из шатра этих задавак. Стоп! Какое право он имеет упрекать их в эгоизме? Этот шатер не что иное, как символ высшей власти. Никому из тех ребят, кто, тщетно пытаясь согреться, засыпает на голой земле, и в голову не приходит выступить против подобного неравенства.
Напротив, это вполне согласуется с их восприятием мира.
Так ли уж все изменилось во времена Долфа? В двадцатом веке на большей части земли власть имущие тоже не отказывали себе ни в чем, обрекая простой народ на бедность, голод и нищету. Тех, кто осмеливался восстать против заведенного порядка, ждали тюрьмы, страдания, гибель. В этом отношении век двадцатый был немногим гуманнее и цивилизованнее тринадцатого — подтверждения тому Долф встречал в телепередачах. Люди тоже изменились ненамного: лживость, эгоизм, злоба им были свойственны по-прежнему. И в двадцатом веке точно так же гибли народы, целые государства подвергались опустошению во имя какой-либо идеи, ради обогащения, ради борьбы за власть. Конечно, теперь народы ожесточенно сопротивлялись диктатуре или эксплуататорскому режиму, но ведь и населения на земле прибавилось вчетверо, а вместе с тем изощреннее стали и формы угнетения народа. Раньше с инакомыслящими расправлялись каленым железом — теперь им грозит электрический стул. И так ли уж велико различие между средневековым крепостным, которого подгоняет хозяйский кнут, и современным рабочим, над которым висит угроза безработицы? И того и другого безжалостно эксплуатируют, одновременно суля пряник: райскую жизнь и христианские добродетели — крепостному, тотализатор [11] и прибавку к отпуску — фабричному рабочему. Но свободен ли каждый из них? И современники Долфа, и те крестьяне, которых он видел на господских полях, одинаково вынуждены трудиться на хозяина, зарабатывая себе на жизнь.
Если кто и был воистину свободен, то это, пожалуй, лишь маленькие крестоносцы, увлеченные в дальнее странствие прекрасной мечтой. Да, они страдали от непогоды и лишений, тысячи опасностей подстерегали их, они становились добычей диких зверей, но разве не сами они приняли решение отправиться в Иерусалим? Все эти бродяги и нищие сироты, беглые крепостные, сознательно сделали свой выбор и сами расплачивались за его последствия. Сознавая, что не каждому из них суждено дойти до конца, они все же упрямо рвались вперед. Тот, кто больше не верил в легенду об Иерусалиме, тоже был свободен в своем решении повернуть назад, как это сделал Фредо, за которым ушли восемьсот ребят. У Долфа потеплело на душе, когда он впервые понял, что означает на деле крестовый поход для этих обездоленных, которым еще никогда не доводилось самим решать свою судьбу. Одного глотка свободы оказалось достаточно, чтобы превратить никому не нужных, замученных тяжким трудом детей в крепкую армию, которую не свернут с пути любые преграды и лишения. И все же не одна только фанатичная вера гнала их в дальнюю дорогу: крестовым походам к этому времени было уже более столетия, интерес к ним должен бы и поубавиться. Возможность отдать за веру Христову свою жизнь не воодушевляла теперь и взрослых, а этот поход захватил детей! Они ощутили свободу и надежду на иную счастливую жизнь.
Нет сомнений, Ансельм задумал какую-то хитрость.
Долф не предполагал, что ждет детей в Генуе, но уж, во всяком случае, не чудеса. Он твердо знал одно: решающие события произойдут именно там, когда эти ребята вновь встанут перед выбором. Как-то решит тогда каждый из них свою дальнейшую судьбу?
Но сколько же внутренней силы таит в своей душе свободное дитя человеческое! Сколько упорства и веры в чудо! Долф, сам промокший до нитки, озябший, вдруг почувствовал гордость за ребят, которым достало мужества и душевных сил перенести столько испытаний.
Наконец-то он понял, что заставляло его, не щадя сил, во всем помогать им. Они заслуживали этого.
К вечеру следующего дня крестоносцы спустились к подножию горного кряжа и могли устроиться на ночлег в широкой долине реки Инн. Позади них остался Карвендел, первая альпийская гряда.
Многих товарищей потеряли они. Жертвы, по подсчетам Долфа, исчислялись сотнями. Марике, выдержавшая этот переход, хлопотала в лазарете. Впервые за долгое время Долфу попался на глаза отец Тадеуш. Без сомнения, скромный священник, как всегда, не щадил своих сил, помогая ребятам на горных тропах, и наверняка, не хвалясь этим, спас не один десяток детей. Армия крестоносцев растянулась на такое расстояние, что вполне можно было по нескольку дней не видеть своих лучших друзей.
Долф совсем недавно узнал, что Виллем, один из тех, кого он вызволил из графского замка, погиб. Мальчик, не подозревая об опасности, спустился в поисках ночлега в пещеру, где его подстерег медведь. Ирония судьбы потрясла Долфа.
— Не освободи я его из неволи, он был бы жив теперь, — срывающимся голосом проговорил он. — Какая нелепая, страшная смерть!
Дон Тадеуш, утешая его, положил руку на содрогающиеся плечи Долфа.
— Не плачь, сын мой. Виллем умер свободным. Он на небесах теперь.
Несмотря на заметные потери, настроение в лагере было приподнятым: в течение одной только недели ребята оказались свидетелями двух героических поступков, обраставших легендарными подробностями. Это были вылазка в замок графа фон Шарница и схватка Леонардо с исполинским медведем. Дети не говорили ни о чем другом, в который раз пересказывая друг другу эти истории, словно услышанные ими когда-то от странников.
Фокус, к которому прибегнул Долф в замке, имел огромный успех, все потешались над шуткой, с помощью которой ему удалось провести самого графа и его людей.
Дубинка Леонардо, которой тот едва не проломил череп медведю, — дубинка, от которой громадный зверь с ревом пустился наутек, представлялась детям оружием могучего великана.
Долина реки Инн была обширной, пологой и весьма плодородной. В пятнадцати милях от нее лежал славный город Иннсбрук, за которым вновь вздымалось страшное препятствие — скалистая гряда, закрывающая дорогу на Ломбардию. После спуска с гор ребятам предстоял еще целый день пути, прежде чем они достигли древнего города, Благочестивые жители сердечно встретили маленьких паломников. Съестное, что принесли им горожане, ребята поделили между собой. Впервые за много дней они попробовали зелень, а у малышей наконец появилось молоко. Солнце прорвалось сквозь тучи, и бескрайняя долина грелась в золотистых лучах.
Ребята могли теперь просушить намокшую одежду, привести в порядок покоробившиеся от сырости башмаки.
Городской костоправ осмотрел сломанные руки и ноги и наложил — довольно неуклюже — шины на переломы. Сам епископ вышел из резиденции, чтобы благословить маленьких крестоносцев. Путники продали мяснику трех овец, которым посчастливилось благополучно пройти через горы, а на вырученные деньги закупили колбас и окороков. У ребят словно появилось второе дыхание, надежда окрыляла их. Переход через Карвендел отнял много сил, но решимость крестоносцев не была сломлена.
