Джеймс Блиш - Черная пасха
— Боюсь, вы правы. Я шел сюда в надежде заставить демонов признать существование Бога и полагал, что пользуюсь поддержкой Господа. Если вы не самый хитроумный казуист, каких я когда-либо знал даже по книгам, тогда у меня нет права на подобные мысли, а значит, подлинная причина моего здесь присутствия не менее таинственна, чем в вашем случае. И я не могу сказать, что теперь понимаю больше.
— Таким образом, мы все прибываем в неведении, — подвел итог Уэр. — И что касается вашего первоначального намерения, святой отец, то оно предлагает такую цель, которая, надо сказать, совершенно противоречит интересам демонов. Но я полагаю, нам не придется долго ждать разгадки, джентльмены. Похоже, мы уже пришли.
Все четверо подняли головы. Колоссальный барбикан Диса высился над ними.
— Несомненно одно, — прошептал отец Доменико. — К этому путешествию мы готовились все нашу жизнь.
12Их не поддерживала никакая Беатриче, и не вел никакой Виргилий; но, когда они приблизились к стенам крепости, поднялась решетка, и ворота медленно и бесшумно раскрылись. Путников не дразнили демоны, и фурии не пытались запугать, и ангел не пересек Стикса, чтобы расчистить для них путь — они прошли свободно и беспрепятственно.
За воротами они обнаружили, что город совершенно переменился. Нижний Ад, царство вековечных мук, в котором все человеческое оружие не смогло повредить даже малой ветки Леса Самоубийц, исчез без следа. В некотором смысле, его, вероятно, тут и не было вовсе, и он пребывал там же, где и всегда, в Вечности, продолжая принимать души умерших. Но для четырех пришельцев он просто пропал.
На его месте стоял чистый, аккуратный город, напоминавший иллюстрацию из какого-то утопического романа; точнее, он представлял собой нечто среднее между городом будущего из старого фильма «Будущее» и полностью автоматизированной фабрикой — и, подобно фабрике, он гудел и рокотал. Демоны чудовищного звероподобного вида также исчезли. Теперь город, по-видимому, населяли в основном человеческие существа, хотя их внешность едва ли можно было назвать нормальной. Несмотря на свою несомненную красоту, эти мужчины и женщины производили своим видом тягостное впечатление, потому что не имели никаких различий, кроме половых, — словно все принадлежали к одному клану, выведенному по образцу статуй на фронтонах общественных зданий или иллюстраций Гюстава Доре к «Божественной Комедии». Оба пола носили одинаковые плащи из какого-то серого материала, который больше всего напоминал папье-маше. Каждый человек имел на груди вышитый блестящими нитками номер.
Вторую, относительно малочисленную группу составляли существа в униформе, отдаленно напоминавшей военную. Они главным образом стояли на перекрестках и еще больше напоминали изваяния; их общее лицо имело вполне благообразный, но суровый вид, как у идеального отца. У большинства здешних обитателей выражение лица вообще отсутствовало; впрочем, сама невыразительность их лиц, вероятно, могла бы считаться выражением скуки, ни один из них, очевидно, не имел никакого занятия. Вся деятельность города, которая как будто заключалась исключительно в создании непрерывного мощного шума, происходила за слепыми фасадами домов и, по-видимому, не требовала участия живой рабочей силы. Никто не разговаривал. По дороге путники наблюдали множество откровенно эротических сцен, большей частью массовых, и Джек сначала смотрел на них с живым интересом; но вскоре стало ясно, что и они однообразны и безрадостны. Ни дети, ни животные не встречались.
Несомненно, после такой трансформации уже нельзя было руководствоваться описаниями Данте, так же, как и теми аэрофотоснимками, которые видел Бэйнс. Четыре человека интуитивно продолжали двигаться к источнику шума. Однако через некоторое время они обнаружили, что к ним молча присоединились четверо демонов-надсмотрщиков, которые теперь не то провожали, не то вели их под конвоем. Мрачно-двусмысленный эскорт усиливал впечатление, будто путники попали на экскурсию в фантастический «завтрашний мир», описанный в XIX веке; она должна была включать просмотр завода, где производились воздушные шары, детских яслей, гигантского телеграфного центра, дворца народного творчества — однако ограничилась лишь посещением исправительного заведения для антиобщественных элементов.
Все это как будто представляло собой картину будущего мира под властью демонов, которые пытались придать ей максимально привлекательный вид, причем, судя по всему, они воплотили в своей цитадели лишь принципы постиндустриального общества, к которым так долго стремились сами люди. Святой Августин, Гете и Мильтон замечали, что Дьявол, постоянно ища зла, всегда творил благо; но здесь наблюдалось прямо противоположное: плод благих намерений демонов. Многие из самых прибыльных идей компания Бэйнса получила — через посредство «Мамаронек Ризеч Инетитьют» — от наделенных живым воображением авторов научной фантастики, и потому именно Бэйнс первый высказал эту мысль.
— Я всегда догадывался, что жизнь в таком мире — сущий ад, — прокричал он. — Теперь точно знаю.
Никто не ответил ему, — скорее всего, никто просто не слышал. Но лишь настоящему Аду нет конца. Через некоторое — хотя и трудно сказать какое — время путники прошли между дорическими колоннами и под золотым архитравом высокого чертога, именуемого Пандемониум, и перед ними раскрылись бронзовые двери. Внутри слышался лишь приглушенный гул: в огромном зале, способном вместить тысячную аудиторию, находились только четверо людей, четверо демонов-солдат и одна как будто удаленная, но в то же время нестерпимо яркая звезда: не тот второстепенный член Триумвира, Пут Сатанахиа, Козел Сабббата, который в утро Черной Пасхи проглотил Гесса и обещал вернуться за остальными, но Первый Падший Ангел, Ложь, не знающая границ, воплощение первозданного Мятежа, Вечный Враг, Само Великое Ничто, Сатан Мекратриг.
Здесь, конечно, уже не светило солнце Мертвой Долины, и искусственное освещение сверхсовременного города тоже отсутствовало. Однако совершенной тьмы не было. Высоко на стенах горели несколько факелов, которые равномерно освещали сводчатый потолок, напоминавший искусственное небо планетария и создававший впечатление того момента между сумерками и полной темнотой, когда лишь Люцифер достаточно ярок, чтобы быть видимым. К этому свету они и направились, и, по мере того как они шли, он рос.
Но не от существа исходил свет, оно лишь освещалось им. Павший херувим едва ли сильно отличался от того огромного, жестоко обезображенного ангела, которого видел Данте и вообразил Мильтон: три лица, желтое, красное и черное; нетопырьи крылья, косматая шкура и чудовищный рост — около пятисот ярдов от головы до копыт. Крыльев, как и глаз, было шесть, однако они не бились беспрерывно, вызывая три ветра, которые замораживали Коцит; и из шести глаз также не лились слезы. Вместо того на каждом из лиц, являвших собой Невежество Сима, Ненависть Иафета и Бессилие Хама, застыло выражение полного и предельного отчаяния.
Паломники видели это, однако все их внимание сосредоточилось на свете: ужасная, увенчанная короной голова Червя была окружена нимбом.
13Демоны-стражники не последовали за ними, и огромная фигура не двигалась и хранила молчание, но в этой оглушительной тишине паломники сами почувствовали потребность говорить. Они переглянулись почти робко, словно школьники, которых представляли какому-нибудь королю или президенту; каждому хотелось привлечь внимание к себе, но никому не хотелось первому пробить лед. Однако, хотя ни один из них не произнес ни слова, между ними каким-то образом возникло соглашение, что первым должен говорить отец Доменико.
Глядя вверх, но не прямо в ужасное лицо, белый монах начал:
— Отец Лжи, я полагал, что моя миссия — прийти сюда и заставить тебя сказать правду. Я явился благодаря чуду или вере и по пути видел много знаков того, что власть Ада на Земле не абсолютна. И также тот Козел, твой князь, не пришел за мной и моими… коллегами, несмотря на его угрозы и обещания. И еще я видел избрание твоего демона Папой, что означает явление Антихриста, в котором, как сказал Пут Сатанахиа, победившим демонам нет нужды. Отсюда я заключил, что Бог вовсе не умер и кто-то должен явиться в твой город и возвестить вечную славу Всевышнего.
Я стою перед тобой без оружия — мое распятие распалось у меня в руках в утро Черной Пасхи, — но все равно, я заклинаю тебя и требую, чтобы ты вернулся в свои пределы.
Ответа не последовало. Наступила долгая пауза. Потом заговорил Терон Уэр:
— Учитель, я думаю, ты хорошо меня знаешь: я — последний черный маг в мире и самый сильный из тех, кто когда-либо занимался этим высоким искусством. Я также видел знаки, подобные тем, о которых говорил отец Доменико, но я сделал из них другие выводы. Мне кажется, что последнее столкновение с Михаилом и его воинством не могло завершиться, — несмотря на то огромное преимущество, которого ты уже добился. А если так, тогда, быть может, ты совершил ошибку, начав войну против людей, или они ошиблись, начав войну против тебя, когда главное дело остается под вопросом. Пока ты еще позволяешь нам заниматься магией, мы, вероятно, могли бы оказать тебе некоторую помощь. И я пришел сюда, чтобы узнать, какой может быть эта помощь, и сделать все, что в моих силах.
