Песах Амнуэль - Тривселенная
— Было около двух часов, когда я проснулся… Алена не спала, она ходила по спальне и курила… Мне показалось, что я плыву, поднимаюсь в воздух…
Ему показалось еще, что он — палач. Он получил приказ и должен исполнить волю Суда. Именно так — Суда с большой буквы. Такой Суд был Аркадию не известен, но ни это короткое и самодостаточное название, ни приговор, ни даже способ, с помощью которого приговор нужно было привести в исполнение — ничто не заставило Аркадия ни задуматься, ни усомниться.
Он лежал с закрытыми глазами, но видел все — жена склонилась над ним, взгляд ее был сосредоточен, Алена поднесла окурок к его лежавшей поверх одеяла ладони и прикоснулась горячим еще кончиком к коже; адонь впитала жар, Аркадию показалось, что тепло распространилось по всей руке, неожиданно удлинившейся, а в ладони — внутри, в костях, — начало невыносимо жечь и нужно было немедленно прикоснуться к чему-нибудь холодному.
Ему не казалось удивительным, что, удлинившись, рука свободно проникла сквозь стены дома, пальцы коснулись холодного воздуха ночи и от этого стали еще горячее, будто, в противовес всем правилам термодинамики, холод рождал тепло.
Аркадий определил направление по странной мысленной ассоциации, уподобившей хостель «Рябина» вражескому аэродрому, к которому лететь нужно было, руководствуясь сигналами радиомаяка. Рука устремилась на этот сигнал, но пальцы не обладали собственным зрением, и Аркадий лишь ощущал происходившее, восстанавливая изображение фантазией, которая, как он почему-то был уверен, была точна в деталях.
Мужчина, лицо которого являлось на кухонной стене, опустил ноги с кровати и сидел, уставившись в одну точку. С того момента, когда между ним и Аркадием установился мысленный контакт, Подольский (сейчас, зная все, что произошло потом, Аркадий мог назвать этого человека его настоящим именем) ощущал беспокойство, то возникавшее, то исчезавшее, а следом пришел еще и страх. Страх увидеть лицо смерти. Почему лицо? — подумал Аркадий. Этот человек не увидит моего лица. Он и руки моей тоже не увидит, а лишь ощутит ее жар и все равно не сможет понять происходящего.
Аркадий почувствовал, как его рука удлинилась еще на несколько сотен метров, вошла в стену «Рябины», будто нож в масло и проникла в комнату Подольского.
Генрих Натанович встал на ноги и пробормотал странные слова:
— Не для себя, — сказал он, — не для себя я делал это… Ради спасения…
Он увидел пылавшую во тьме ладонь Аркадия и испугался. Господи, как же он испугался! Подольский упал на колени и протянул вперед руки, отталкивая пламенную печать, но не умея этого сделать, поскольку — Аркадий это понимал, а Подольский понять не мог — мир существовал сейчас и здесь как бы в двух плоскостях. В мире раскаленной ладони Аркадия «сейчас» и «здесь» были другими, но через мгновение плоскости должны были пересечься — вне желания Подольского и вне желания Аркадия изменить ситуацию — и жизни Генриха Натановича должен был прийти конец, которого он желал сам и которого сейчас так боялся, потому что, желая и призывая Божью кару на убийцу предка, он не верил в ее реальность. Для Подольского обряд и молитва, произнесенные раввином, были и оставались только обрядом и молитвой.
Чего он ждал от них? И что получил?
Ладонь Аркадия двигалась теперь, будто тяжелый поезд, подходивший к станции. Еще чуть-чуть, медленнее, еще медленнее…
Все.
Кожа на лице Генриха Натановича Подольского была холодной и влажной. Он плакал? Влага испарилась мгновенно, кожа зашипела, ткань обуглилась, хрип, раздавшийся в комнате, не был хрипом живого существа, так хрипит душа, проносящаяся в темном туннеле навстречу свету, которого на самом деле нет, потому что это всего лишь угасание клеток, не получающих кислорода.
Подольский умер прежде, чем его тело мешком повалилось на пол. Рука инстинктивно вцепилась в ножку кровати.
В следующее мгновение жар в ладони исчез, и — по контрасту — Аркадий ощутил такой дикий холод, что его затрясло. Он потянул на себя одеяло, но это не помогло, Аркадия трясло так, что — ему показалось — начала содрогаться кровать, Алена что-то пробормотала во сне, отодвинулась на край постели и инстинктивным движением подоткнула под себя одеяло — должно быть, исходивший от Аркадия холод ощущался ею как дуновение ледяного воздуха от комнатного кондиционера.
В этот момент Алена произнесла отчетливо и громко:
— Господи, как же я люблю тебя, как же я тебя люблю…
Аркадий натянул одеяло до шеи — жаркое, как бархан в Сахаре, — мгновенно вспотел, но раскрываться не стал, почему-то ему казалось, что раскрываться нельзя, иначе что-то случится. Несколько минут он лежал без всяких мыслей, слышал прерывистое дыхание жены, она бормотала во сне, потом вскрикнула и сразу успокоилась, задышала ровно — ее сон закончился.
Аркадию предстоял еще один сон.
Глава шестнадцатая
— Я ведь не мог… — со смятением сказал Аркадий. — Ты не думаешь, что это моя рука…
Он посмотрел на свою правую ладонь, в ней не было ничего необычного, да и быть не могло, хотя, если прислушаться к собственным ощущениям, то оставался на поверхности кожи будто некий заряд, какое-то натяжение, воспоминание от прикосновения…
Раввин хотел что-то сказать, но Виктор предостерегающе поднял руку: допрос еще не закончился, не мешать. Чухновский затих.
— Утром ты опоздал на работу, — сказал Виктор. — Когда ты приехал, вид у тебя был таким, будто ты не спал две ночи. Если помнишь, я сказал тебе об этом. Больше на эту тему мы не говорили, я изложил тебе задание, и ты отправился. Когда ты ушел, я вспомнил, что… Попробуй вспомнить и ты: называл ли я адрес погибшего?
На профессиональную память Аркадий никогда не жаловался. У него не было причин вспоминать вчерашнее утро, но, вспомнив, он легко ответил бы на вопрос Виктора. Проблема заключалась в том, что — не вспоминалось. Мысль упорно сворачивала на иную дорогу: Аркадий вспомнил, как вышел из офиса, как спустился в лифте и пошел к машине. В тот момент он, конечно, знал адрес Генриха Подольского, не мог не знать, потому что спокойно сел на руль «сибири» и набрал на пульте координаты «Рябины». Он и сейчас мог назвать эти координаты и повторить каждое движение руки, нажимавшей клавиши на пульте компьютера. Память работала исправно. Но почему она не отвечала, когда он спрашивал себя: «А в кабинете? Что происходило в кабинете?»
— Ну, — настойчиво сказал Виктор.
— Не помню, — пробормотал Аркадий. — Я вообще этого разговора вспомнить не могу. Какая-то пелена… Будто выпил леспинатола.
Однажды он действительно принимал это средство — наркотик направленного действия, позволявший на время избавиться от ненужного воспоминания. Аркадию вкололи леспитанол на первом году его работы в «Фениксе», когда он убил во время преследования Дмитрия Пырьева, негодяя и насильника. Зрелище было страшное, Пырьев обладал невероятной жизнестойкостью, Аркадий стрелял и стрелял, тело преступника было пробито уже в десятке мест, в том числе и там, где должно было быть сердце, пуля вошла и в шею, почти оторвав голову от тела, и все равно Пырьев продолжал, подобно разогнавшемуся автомобилю, бежать на Аркадия огромными прыжками, в руке у него был шокатор, и если бы ему удалось дотронуться до Аркадия…
Потом, несколько дней спустя, воспоминание вернулось, но было приглушенным и не вызывало резкой реакции организма: рвоты и ослепляющей головной боли.
— Ты не принимал леспинатола, — сухо сказал Виктор. — Иначе ты не мог бы работать.
— Да, — согласился Аркадий. — Я же сказал: «Как будто»… Убей меня, я не помню наш вчерашний утренний разговор.
— А я помню, — заявил Виктор. — Позвонил Бадаев, дал «добро» на частное расследование, и ты ушел, не поинтересовавшись, по какому адресу нужно прибыть. Я хотел тебя вернуть, но ты уже вышел, и я подумал: ты, естественно, вспомнишь, что не спросил адреса, когда будешь садиться в машину. Но ты не позвонил мне. Откуда ты узнал адрес «Рябины»?
— Но я знал его, — удивленно сказал Аркадий. — Этот момент я помню: сел, набрал координаты и поехал. Я еще раздумывал, какой путь лучше — через центр или прямиком по второму эшелону.
— Вот именно, — кивнул Виктор. — Эту странность я запомнил, она стала первой в списке.
— Были и другие?
— А что, исчезновение с тела погибшего «дьяволова пятна» именно тогда, когда ты появился в комнате Подольского, странностью уже не считается? Время везде фиксировано: ты в своем отчете показал, что вошел в комнату в девять сорок девять. Эксперт-патологоанатом отметил, что пятно на лице Подольского еще было в девять пятьдесят с оценочной ошибкой во времени пять-шесть минут. Посмотри протокол…
— Я помню, — вздохнул Аркадий. — Я просто не обратил внимания…
